— Допустим, я, — спокойно ответил второй тренер. — Или я не в счет?

— Я этого не говорил, — нахмурился Петя.

— Полагаю, еще кое-кто найдется, — тренер бросил искоса взгляд на застывшего, как Будда, Пал Палыча. — Только не место здесь вроде и не время…

(Что он — всерьез? Или ему важно, чтобы Синицын не вынес сора из избы? Или он хочет любой ценой удержать парня от опрометчивого шага — расставаться с таким игроком, да еще в начале сезона, команде тоже не резон. Во всяком случае, взгляд Бориса Николаевича в сторону шефа не был вызывающим, скорее, искавшим одобрения, и шеф, похоже, молчаливо это одобрение выказал.)

Борис Николаевич подошел к Кольке и подал ему руку.

— Спасибо тебе, Николай Фролов, — сказал мягко. — Ты помог нам. Только никогда не считай, что если все молчат, то думают они одно и то же. Это так кажется, понимаешь? На самом деле: сколько голов — столько умов. Ясно?

— Ясно, — ответил Колька.

— Ну и хорошо. А теперь — спать.

Он легонько подтолкнул мальчика к двери и, улыбнувшись Маше, попросил тем самым увести сына.

Первый раз Колька проснулся от острого чувства жалости.

Было темно, но темноты Колька давно уже не боялся.

Он лежал и думал: кого же ему так страстно жаль?

Отца?

Нет, по отношению к отцу он был прав; он задохнулся бы от горя и тоски, если бы не высказал все, что думал.

Тогда кого же? Мать?

Мать он немного жалел всегда; минувший вечер ничего не убавил и не прибавил.

Может быть… себя ему жаль?

Колька усмехнулся, не понимая, что здесь он ближе всего подобрался к истине.

Шаг за шагом перебирал он происшедшие вчера вечером после его возвращения домой события и внезапно вновь ощутил себя стоящим в одиночку едва ли не против всех. И вот тогда Колька понял, что он был несправедлив к  к о м а н д е, что, ополчившись на отца, он походя обидел славных, в сущности, ребят, долгие годы добродушно с ним возившихся.

И он подумал, что целая команда быть неправой — не может. Для команды случай с отцом — пустяк, комариный укус, один из десятков мелких штрихов, из которых складывается рисунок их вечной  и г р ы — а значит, и норма их жизни.

По какому же праву он на них накинулся?

«Надо как-то дать понять ребятам, что я их по-прежнему люблю», — решил Колька, засыпая.

Когда утром Колька проснулся во второй раз, солнце заливало комнату; у окна сидел отец и читал «Всадника без головы».

Колька долго не шевелился.

Потом вдали зазвонил телефон, и он окончательно понял, что не спит.

Поднимаясь, чтобы подойти к телефону, отец заметил, что Колька открыл глаза, и кивнул ему.

«Что-то будет?» — подумал сын.

Валера вернулся. Спокойно сел.

— Мать звонила.

— Случилось что?

— Спрашивала, как ты.

— Ты сказал?

— Сказал — в порядке.

Колька кивнул.

Помолчали.

— Со мной вот неважно, — неожиданно произнес Валера.

Колька затаился.

— Тридцать уже, а что я умею? По мячу стучать?

Колька — ни гугу.

— Из футбола уходить скоро… А куда? Может, в школу тренеров двинуть? Предлагают…

Это звучало наполовину как вопрос.

— А что… — осторожно сказал Колька. — Ты сумеешь.

Вновь зазвонил телефон. Отец вышел, и до Кольки донеслось:

— Приветствую, Пал Палыч…

Мальчик напрягся. Ему казалось, что вот сейчас, сию минуту, он окончательно удостоверится в том, что отец понял его вчера и додумал ночью все как надо, — заданным только что ему, Кольке, вопросом он как будто признался в этом.

— Конечно, Пал Палыч, само собой… — услышал Колька.

И отцовский почтительный смех.

Вернувшись, Валера сказал:

— Ты не сердись на меня, — он робко дотронулся до головы сына кончиками пальцев, погладил где-то за ухом, как котенка. — Спорт — дело непоправимое. Игра — только одна долька. А весь апельсин…

— Я не сержусь. — Колька был тронут: надежды его развеялись как дым, но и то, что отец искал пути к примирению, само по себе было здорово. — Я понимаю…

— Ни черта ты понимать еще не можешь, — мрачно заявил отец. — Житуха — она сложнее, чем кажется.

— Ясное дело.

— Ясное? — недоверчиво глянул отец.

— Как шоколад, — выдал Колька вычитанную где-то присказку, очень им с Катенькой нравившуюся. — Только, понимаешь, папа, получается, будто ты заодно с этими… к р у т ы м и  р е б я т к а м и.

— С кем? — переспросил Валера.

— Ну… с Генрихом… и вообще…

— А-а… Поздно компанию менять, сынок. Будь мне двадцать, как Петьке…

— Петя — хороший парень, — совершенно неожиданно для себя сказал Колька.

— Ничего, ничего, режимистый мальчик, — благосклонно кивнул отец.

Колька удивился, но и обрадовался немного.

Еще помолчали.

— Вот поступлю в школу тренеров — тогда все!

— Чего — все? — теперь не понял сын.

— Покончу с этой… мафией… — заявил Валера гордо; в настоящий момент он действительно в это верил.

— Да?! — Колька удивился еще больше.

— А уж здесь их точно больше не будет, не бойся.

— Я их не боюсь, — уверенно сказал Колька. — Пусть они меня боятся.

— Правильно… — восхитился отец.

Не двигаясь, они с улыбкой смотрели друг на друга.

Солнечный луч, тоже улыбаясь, лежал между ними.

Каждый из мужчин по-своему готовился начать этот новый день.

— Зачем? — спрашиваю ее. — Зачем вы это делаете?

Часа полтора назад воскресным утром я вышел из гостиницы — взглянуть на городок, куда журналистская судьба забросила а, меня на этот раз.

Ночь мы с Бобровым провели в крохотном душном номере. Спал я скверно. Вынужденная остановка ломала планы, грозила сожрать бог знает сколько времени, рассчитанного, как обычно, по часам. Да и обратный билет на самолет уже заказан… Смешно сказать, посещение заповедника целиком зависело теперь от того, удастся ли наладить машину без нового диска сцепления; запасного у Боброва не было, а возможность раздобыть москвичовский диск в райцентре, да еще летом, да еще в выходной день, практически равнялась нулю.

Что-то его милость неуправляемый случай стал слишком уж часто проявлять себя хозяином положения…

Наутро Бобров отправился колдовать под своим подопечным, а я от нечего делать пошел бродить по улицам. Сперва круто повернул вглубь, раз, другой, оказался в лабиринте стареньких одноэтажных строений и, как это не раз уже бывало, обнаружил двойника того домика с мезонином, в котором прошло мое детство. Крыльцо, окраска, даже нехитрый узор резьбы на наличниках — все совпадало до мелочей. Постоял, покачался на носках бездумно и вдруг отчетливо различил в трех глядящих на улицу окнах лица родных — их давно уже нет на свете…

Дернул себя за ухо, чтобы избавиться от наваждения, поплелся обратно к центру. Солнышко выглянуло, и ситуация стала казаться не такой несносной, нелепой, мерзкой, какой была на самом деле. Должно же и нам повезти в конце концов, у дороги свои, особенные законы и удача так тесно переплетается с неудачей, что и не отличишь подчас.

Совершенно невероятная история — ни один автомобилист не верит, когда я пытаюсь рассказать ее, — случилась в прошлом году тоже на большой дороге. Камень выбил у нас ветровое стекло и, если бы не душевная щедрость первого встречного — буквально первого, — рухнула бы вся поездка, и так тщательно спланированный отпуск, и купание в теплом море…

Хорошо, память пока не подводит. Вижу отчетливо: летние сумерки, свет переноски, рассеивающийся в не совсем еще темном небе, «первый встречный» и его друзья, поругиваясь, с прибаутками устанавливают на нашей машине свое запасное стекло.

Еще немного полегчало.

— Так зачем же вы это делаете? Чего хотите добиться? Ну что вы все молчите?!

Сидящая на скамейке рядом со мной пожилая женщина прячется, как улитка в раковину, в летнее пальто из серого габардина, давно вышедшее из моды, и, сжав губы, упорно смотрит в землю.