Дверь в комнату отворилась беззвучно. Александра Степановна уже поджидала их внутри, первыми присоединились к ней Иван Петрович и Аннушка, остальные держались на шаг позади.

Николенька, свернувшись клубком, лежал на полу в нескольких шагах от двери. Неопрятные, дурно пахнущие, уже подсыхающие лужи дорожкой расположились от окна, где стояла небольшая конторка для ребёнка. На конторке расположилось несколько склянок, высилась большая горка серовато-жёлтых камешков и три кучки порошков иного цвета. На небольшом металлическом подносе оплыла установленная в центре догоревшая свеча. Рядом, завалившись на бок, лежала медная чашечка в бурых смолистых потёках.

Отец побледнел и бросился перед сыном на колени. Дрожащая рука его протянулась к шее ребёнка, пальцы неуверенно поелозили в попытках услышать биение жилки. Не сумев нащупать пульс, Иван Петрович попросту приложил ухо к груди Николеньки, услышанное позволило ему несколько расслабиться. Он выпрямился и бросил собравшимся у двери:

— За Поликарпом Андреевичем, живо!

Затем натужно поднял сына на руки и перенёс на кровать, уже после отдал персональное распоряжение Марфе:

— Прибери тут!

После этого в усадьбе Кречетовых задвигались все и всё. Бегали, суетились слуги, гремели вёдра, хлопали двери.

Заспанный, слегка опухший Поликарп Андреевич приехал скоро. Осмотрел нового пациента, покачал головой и выгнал всех посторонних из комнаты. Спустя полчаса родные смогли увидеть пришедшего в себя Николеньку. Мальчик был бледен, слаб и немного напуган.

— Чрезвычайно деятельный и, не побоюсь этого слова, одарённый молодой человек! А уж любознательный! — говорил Поликарп Андреевич Ивану Петровичу. — Раздобыл трактат Пирли и самостоятельно пытался повторить описанный там алхимический опыт. Какое счастье, что взялся за изготовление трансформационного состава, а не за эликсир бессмертия! Иначе без смертей не обошлось бы. Рекомендую обильное питьё и постельный режим на пару дней, а в качестве профилактики рецидивов углублённое изучение естественных наук, химии и её предшественницы алхимии, но обязательно под чутким руководством толкового и компетентного наставника.

Иван Петрович многословно благодарил доктора, тряс его руку, сунул приятно позвякивающий кошель и лично проводил до коляски. Затем посуровел и пригласил Иннокентия Павловича в кабинет на беседу. Часа через два бывший гувернёр Николеньки на полусогнутых проскользнул в свою комнату и занялся паковкой чемоданов.

Марфа всё это время бродила по дому необычайно печальной и тихой тенью.

В комнате у Николеньки остались только Александра Степановна и Аннушка.

— Как же ты нас напугал, — в десятый раз повторяла она, поглаживая братишку по бледному лбу и спутавшимся вихрам. — Пить хочешь?

— Да только что пил! Скоро из ушей польётся, — бурчал в ответ тот, но от ладони сестры не отстранялся, жмурился как кот и разве что не мурлыкал.

— Что на тебя нашло? Зачем ты так рисковал?

— Ты ничего не понимаешь! Пирли всё подробно описал! У меня непременно бы всё получилось! Я только в одном ошибся… Кто ж знал, что алхимики не по-человечески всё пишут, а шифруются! Ну иносказательно, то есть…

— Ну и как бы у тебя всё получилось, если ты даже такой малости не знал? — с грустной усмешкой спросила Аннушка.

Николенька насупился, отворотил голову к стене и запыхтел, как закипающий самовар.

— Я не успел ничего сделать, — шёпотом признался он. — Меня тошнить начало до того, как я гету в огонь уронил. Что бы там Поликарп Андреевич ни думал.

Аннушка внимательно посмотрела на изо всех сил сдерживающего слёзы брата и перевела растерянный взгляд на Александру Степановну. Бабушка стояла у окна и разглядывала открывающийся перед ней вид.

— Ты ему об этом говорил?

— Да, но он ответил, что… спутанность сознания и кратковременные провалы в памяти — характерные симптомы отравления парами… Это последствия, того что я жжёной гетой надышался. Но я не путаю! Я помню!

Аннушка вновь погладила брата по голове. Он продолжал шептать:

— Это было так страшно. Так больно! Сперва словно молотком по темени шарахнули, мир закружился… Так тошно стало. Я полз, полз, а потом всё померкло…

Николенька умолк. Комната погрузилась в тишину, которую резким хлопком в призрачные ладони буквально взрезала Александра Степановна. От громкого неожиданного звука подскочили оба. И Аннушка, и Николенька. Оба же недоуменно уставились точно на бабушку.

— Что и требовалось доказать, — удовлетворённо проскрежетала она, встретившись взглядом с внуком.

Михаил проснулся резко, как от толчка. За окном серело пасмурное небо, густо затянутое облаками. Вчерашний крайне насыщенный на события день и предыдущая бессонная ночь в этот раз подарили Михаилу не просто крепкий сон, а мгновенное погружение в беспамятство. Никакие душевные метания, тревоги и предчувствия не могли вырвать его из этого состояния. И вот теперь он сидел на кровати, отдохнувший, полный сил и энергии, с пустой до гулкости головой.

Михаил встал, сделал зарядку. Гимнастические упражнения взбодрили тело, но не голову. Умылся и, памятуя о вчерашнем впечатлении, которое он произвёл на слуг, позавтракал у себя в комнате. Дельные мысли по-прежнему не спешили приходить. Так — обрывки, тени, смутные образы. На душе было тягостно. Впервые за много дней он зашёл в кабинет, перелистал записи, отчёты за прошлые месяцы и годы. Слова и цифры, понятные сами по себе, скользили по краю сознания, отказываясь сложиться в цельную картину. В конце концов Милованов осознал, что без помощи приказчика он вряд ли со всем этим разберётся. Положив себе, что непременно с ним встретится в ближайшие дни, Михаил признал, что вряд ли сможет заняться хоть чем-то дельным, пока не узнает последние новости о расследовании вчерашнего убийства.

Коляску заложили быстро. На козлах сидел понурый Прохор, время от времени он тяжело вздыхал, морщился и тёр поясницу. Видно, не до конца оправился после приступа.

— Зачем спешил? Отлежался бы ещё пару дней, — сказал Михаил, когда на очередном ухабе возницу скрутило особенно сильно.

— Отлежишься тут, — буркнул мужик, сквозь зубы прошипев ругательство. — Я на печь, а работать кто будет?

— Ну Фёдор бы тебя ещё на пару дней подменил, иль ревность взыграла? — усмехнулся Михаил.

— Фёдор ваш… — Прохор завернул что-то многоэтажное, Михаил аж заслушался. — Со вчерашнего не просыхает. И он, и приятели евоные. Тьфу!

Прохор сплюнул на дорогу и тряхнул вожжами. Коляска покатила быстрее. По обочинам мелькали серо-зелёные заросли. В вышине ветхим застиранным тряпьём колыхались облака. Воздух был волглый и плотный. Дышать таким тяжело, а надышаться и вовсе невозможно.

Когда подъехали к дому Андрея Дмитриевича, Михаил чувствовал себя так, будто преодолел весь путь пешком, а не проехал в экипаже. Смочил руку в бочке, провёл ладонью по покрытому испариной лбу. Вода оказалась тепловатой и затхлой. Стало ещё муторнее. Михаил вынул платок, отёр лицо и руки. Стукнул в дверь.

В проёме уже привычно возникла давешняя старуха.

— Кого там ещё!.. — не слишком приветливо начала она, но увидев Михаила осеклась. — Ты, что ли? Ну заходи… Его благородие с начальством щас чаи распивать будет, и на тебя накрою…

Она плавно развернулась и медленно пошаркала в глубь дома.

Михаил переступил порог, огляделся и отправился к рабочему кабинету хозяина дома. Благо дорогу он знал. Впрочем, даже если бы и не знал, вряд ли бы ошибся.

Высокий мужской голос хлестал наотмашь. Из-за неплотно прикрытой двери раздавалось:

— Высшая степень непрофессионализма! Идиотизма! Почему к осмотру не был привлечён врач? В этой дыре есть человек с медицинским образованием? Где его подпись?!

Если учесть упомянутое старухой начальство, то в кабинете бесновался судья — Фёдор Николаевич Амос собственной персоной.

Михаил потоптался некоторое время в коридоре, раздумывая, входить иль не входить. Услышал ещё несколько истеричных выкриков, скривился и коротко стукнул в дверь. Голос умолк. Михаил вошёл в кабинет.