Видение мелькнуло и растаяло.

– Живи и славься… – чуть слышно просипел Сергей Алёхин в последний раз и потерял сознание…

– А я вот… больше наши, русские, сериалы люблю! – с вызовом произнесла Генриетта Ильинична, гордо выпрямив спину, много лет мучимую жестоким радикулитом. – Чтоб про наших людей, чтоб всё понятно. Чтоб без развратов всяких там заморских! Наши, родные.

– Да ты у нас, дорогуша, патриотка… – хихикнула Роксолана Владленовна, встряхнув кудрявой шевелюрой, некогда огненно-рыжей. Но уловив в движении густых чёрных бровей подруги признаки надвигающейся бури, торопливо добавила: – Да я и сама такая, всё наше люблю, а не заморское! Хотя, конечно, иногда хочется на жизнь заморскую поглядеть. На пальмы, пляжи, дворцы. – Роксолана театрально закатила свои зелёные, с хитрым бесёнком в глубине, глаза. – На красивых мужчин. Загорелых, мускулистых… Ах!

– Не спорьте, девочки, – примирительно проворковала Матрёна Егоровна своим бархатистым контральто. – На вкус и цвет, как говорится… Каждому – своё. Вы лучше поглядите, вечер какой!

Вечер был расчудесным. В палисаднике благоухала буйно цветущая вишня. Лёгкий тёплый ветерок отгонял первых несмелых майских комаров. Три старушки, три верные подруги, сидели на лавочке у подъезда. Помимо сериалов, подружки успели обсудить цены в магазинах, неизменно растущие. Политиков, неизменно ворующих. А также дюжину других, не менее интересных, вопросов и тем. Пора было, кажется, и расходиться. Но, хотя Матрёну Егоровну ждали дома внуки, Генриетту Ильиничну – ленивый и голодный муж, а Роксолану Владленов-ну – три кота, старушки продолжали сидеть на скамейке как приклеенные.

– Ну, девчонки, похулиганим? – подмигнула некогда рыжая Роксолана подругам и принялась разминать кисти рук, словно фокусник перед выступлением.

– А похулиганим! Почему бы и нет? – энергично кивнула Матрёна Егоровна, и её полное румяное лицо озарила добродушная улыбка.

Генриетта же, напротив, сделала прекислую мину, ворча что-то про мужа, который даже пельмени в микроволновке сам себе разогреть не может. При этом тоже энергично разминала руки. Палец за пальцем.

Когда коллективная разминка закончилась, Роксолана Владленовна негромко произнесла, обращаясь к подругам:

– Ну, кто сегодня начинает? Кто первая колдует, злая, добрая или Шутница?

Старушки много лет состояли в колдовском ордене ЦФО на правах потомственных ведьм. Причём каждая имела своего рода особый рабочий почерк, напрямую связанный с характером колдуньи. Генриетта – классическая злая, или чёрная. Матрёна – добрая. Роксолана сочетала в себе черты обеих, любила дурить «клиентам» головы и устраивать различные каверзы. В колдовском сообществе Владленовну называли Шутницей.

– Как пойдёт, сестрица, как пойдёт… – проговорила Генриетта Ильинична, зорко вглядываясь в дымчатые весенние сумерки чёрными глазами, странно сочетающимися с седыми, почти белыми волосами. – О! Полная боевая готовность! Кто-то едет.

И правда, к подъезду, тихо шурша толстыми шинами, подъехал джип «Гранд Чероки». Немилосердно смяв маленькую вишню, автомобиль заехал передними колёсами прямиком на газон. Из припаркованного таким образом джипа вылез, подтягивая на ходу сползающие с упитанного зада джинсы, невысокий субъект. Проходя мимо сидящих на скамейке старушек, незнакомец выронил ключи, громко и грязно выругался.

– Мой клиент, – тихонько прошептала Роксолана Владленовна. – Будем учить матершинника.

Когда хозяин джипа нагнулся, чтобы подобрать ключи, джинсы с треском разошлись на его внушительной «пятой точке».

Субъект, даже не распрямляясь, разразился такой длинной нецензурной тирадой, что старушки невольно поёжились.

– Что же вы так некрасиво ругаетесь, молодой человек, – с мягким укором проговорила Матрёна Егоровна. – Порвались штаны – не беда. Я рядом тут живу. Хотите, зашью вам брюки.

– Да пошла ты, старая ведьма! – грубо отмахнулся хозяин джипа и, прикрывая ладонью дырку на штанах, поднялся по ступенькам подъезда и принялся набирать код на домофоне.

– Не только твой клиент, Владленовна, но и мой, – сквозь зубы проговорила Генриетта Ильинична, буравя широкую спину субъекта недобрым взглядом. – Это он к Катьке Хрупцовой приехал, не иначе. В девяносто восьмую квартиру.

– Что за Катька? – поинтересовалась Роксолана.

– Да та ещё… – неприязненно поёжилась Генриетта. – Клейма негде ставить. Не учится, не работает. Зато – глазки, губки. Ноги от ушей да дойки – ни в какой бюстгальтер не влазят. Модель, одним словом.

Домофон долго и назойливо пиликал, но никто так и не отозвался.

– Дома, что ли, нет, – процедил автомобилист сквозь зубы. – Вот коза! Договаривались ведь. Ладно, хрен с тобой. Тёлок в городе много.

И, громко сплюнув, хозяин джипа вразвалку пошёл к своему «железному коню».

– Только ты не очень его, ладно? – сказала Матрёна Егоровна. – Молодой ещё, глупый. Может, ещё изменится.

– Никто на этом свете не меняется, дорогая моя, – проговорила Генриетта, не сводя с парня, который уже успел сесть в машину, напряжённого взгляда. – Ничего с ним не случится с этим откормышем, не волнуйся.

Джип медленно съехал с газона, оставляя глубокие следы протекторов на помятой траве, и покатил к выезду со двора. Машина уже скрылась из виду, когда внезапно с улицы раздался скрип шин и душераздирающий грохот.

– Столб? – по-кошачьи жмурясь, спросила Роксолана Владленовна. – Как банально…

Но Генриетта будто и внимания не обратила на очередную «шпильку» подруги.

– Что там такое на улице, Виталик? – спросила старушка у проходящего мимо парня, студента, снимающего комнату на втором этаже.

– Добрый вечер! – вежливо поздоровался Виталий со всеми. – Да джип в столб врезался. Честно говоря, даже не понятно почему. Видно, водитель пьяный.

– Ох уж эти мне пьяные за рулём! – заохала Роксолана, слегка прикрыв глаза.

– Цел водитель-то, Виталь? – взволнованно спросила Матрёна Егоровна.

– Да, живой, – ответил студент. – Бегал вокруг машины и орал дико. Его, наверное, во всём квартале слышно было. Всё какую-то тёлку проклинал или козу. Я не разобрал.

– Из деревни, наверное, – без тени улыбки на худом, смугловатом лице сказала Генриетта Ильинична. – Фермер.

Парень засмеялся и уже готов был уйти, когда вдруг вспомнил:

– Ой, да! Что ещё спросить хотел: вы тут щенка во дворе не видели? Белый такой, с чёрными пятнами. Томом зовут. Соседка моя, Люська, потеряла. Плакала очень. Жалко…

– Нет, не видели, сынок, – покачала головой Матрёна Егоровна. – Найдётся щенок, найдётся. Побегает да вернётся.

– Не знаю. Они с матерью весь день щенка искали, да так и не нашли. Ну, будем надеяться на лучшее, – ответил студент и поспешил домой.

Матрёна Егоровна достала из кармана вязаной безразмерной розовой кофты щепотку сероватого, похожего на табак порошка и маленький пузырёк. Положив порошок на ладонь, добрая ведьма капнула на него каплю прозрачной жидкости из пузырька. Струйка синеватого, терпко пахнущего дыма заструилась вверх. А на ладони вместо странного порошка осталось несколько крошечных, как песчинки, угольков.

Прошло несколько минут.

– Может, ещё раз попробуешь? – спросила подругу Роксолана Владленовна.

В кустах неподалёку раздалось явственное шуршание.

– Тихо! – подняла палец к тонким, строгим губам Генриетта Ильинична. – Я что-то слышала.

Шуршание повторилось. Через секунду-другую из кустов на асфальт выкатился маленький чёрно-белый клубок.

– Том, Том, Томушка… – позвала Матрёна Егоровна. – Иди сюда!

Щенок, чумазый и весь в репьях, подкатился к ногам старушки, обутым в уютные синие с серебряным узором тапочки. Матрёна Егоровна осторожно взяла потеряшку на руки.

– Томушка… – добродушно ворковала добрая ведьма. – Намаялся, бедняжка?

Дверь подъезда распахнулась. Показались светловолосая девочка лет десяти и высокая женщина в очках. Несмотря на сгущающиеся сумерки, было видно, что глаза у девочки распухли от слёз.