Но недолго приходится им наслаждаться как дешевыми, так и дорогими папиросами, пшеничным хлебом и хлопаньем лимонадных пробок. Поступил приказ трогаться в путь, потому что за ночь часть должна преодолеть путь еще в три мили. Отряды один за другим исчезали в вечернем сумраке, в котором раздавалось громкое верещание сверчков; солдаты ушли по извилистой песчаной дороге, за ними потянулись полевые кухни, обозные и санитарные повозки.

И тут наступил самый трагический момент в жизни нашего юного зайчишки.

Ошалев от шума и гама, он не усидел в родных кустах и выбежал на дорогу, по которой как раз приближался обоз. Какой-то обозный, посчитав этого сына лесов недостойным того, чтобы в него стреляли из ружья финской армии и тратили на него казенный патрон, просто-напросто швырнул в зайчишку камнем и подбил тому лапу. Ища спасения, заяц кидался то туда, то сюда, угодил под громыхавшую полевую кухню, избежал ее колес и тут же погиб от подкованного железом сапога возницы. По мнению старшего фуражира обоза, капрала Ряту, не годилось оставлять покойного валяться на поле боя. Он положил его на какую-то повозку и сам уселся рядом. Потом обозные внимательно изучали полученные зайцем раны и поглаживали его мягкую пушистую шкурку, пока обоз с грохотом катился по песчаной дороге позади солдатских колонн.

Вскоре этот добровольный эскорт покойного передал в последние ряды шагавших скорбную весть, которую торжественно солдаты немедленно подхватили, и она понеслась по колонне: «Первая жертва! Один из сынов отечества скончался от ран, полученных в тяжелых дневных боях. Помолимся!»

Но марш продолжался. Пройденные километры, скатка и винтовка, которую приходилось время от времени перекидывать с одного плеча на другое, скоро заставили умолкнуть даже самых голосистых, отбили у них всякую охоту шутить. Все шагали молча, как кроты, погрузившись в свои мысли и раздумья, от которых невозможно было отделаться, особенно если от неудобного сапога на пятке образовалась мозоль или нога стерта до крови.

В полночь остановились. По дороге вскипятили в полевых кухнях воду, и теперь все напились горячего чаю и легли на землю, от которой веяло сыростью и холодом, легли, чтобы отдохнуть часок-другой, подложив под голову вещмешок.

И тогда снова вспомнили о зайце. Кто-то из солдат то ли потерял сознание, то ли сильно натер сапогом ногу, но так или иначе двигаться дальше не мог, и его решили поместить в санитарную повозку, и тут обнаружилось, что там уже лежит один раненый, или, точнее сказать, даже труп — наш покойник заяц. На его сломанную лапу была наложена шина, голова перебинтована, на шее — бумажка, на которой стояли крупные буквы «годен!» и подпись военного врача части. По мнению солдат, этот военврач всегда чересчур торопился вывести свое неизменное заключение «к службе годен» и слишком часто повторял, что лечит не людей и не животных, а солдат.

Появление такого покойничка в санитарной повозке вызвало среди солдат искренний восторг, радостные крики и веселый смех. Говорят, что дети умеют радоваться всему, даже малому. Точно так же и солдаты жадно впитывают в себя каждую капельку веселья, какую только удается сыскать. Они готовы следовать совету автора строк: «Ищите в жизни повсюду только радость и поскорее засыпьте яму грусти…» Так что этого едущего в санитарной повозке покойника, с бурой пушистой шкуркой, с мрачным оскалом зубов, с шиной на лапе и забинтованной головой, отмеченного медицинской справкой, оказалось вполне достаточно, чтобы отлично развеселить и взбодрить всех солдат части.

Обычно присутствие покойника вызывает серьезную тишину и навевает печальные мысли. Но путешествие этого мертвеца в походных порядках армии республики внесло только восторг и бурную радость в серое однообразие солдатской жизни.

Заметив, что зайцу грозит опасность быть вышвырнутым из санитарной повозки, капрал Ряту припрятал его в другое место и затем принялся обсуждать с двумя возницами, куда бы его теперь поместить, чтобы он вызвал надлежащий интерес. В конце концов они засунули зайчишку в мешок одному младшему командиру, кадровому унтер-офицеру с тремя лычками, которого ненавидели все солдаты до единого и которого они прозвали Дежурный-по-кладбищу. Уже никто не помнил, откуда пошло такое прозвище, но, по мнению капрала Ряту и обозчиков, человек с таким именем как нельзя лучше подходил для того, чтобы взять на себя заботу об усопших.

А потом случилось так, что младшим командирам тоже пришлось взвалить вещмешки на спину. То ли начальник на них за что-то взъелся, или была на то какая другая причина — неизвестно. Но зато Дежурный-по-кладбищу нес зайца на своей спине никак не меньше мили, да еще шел при этом в быстром походном темпе.

Объявили привал, и унтер обнаружил в своем мешке нашего пушистого покойничка. Эта находка вызвала взрыв неподдельного, громогласного веселья, которое волной пронеслось от края до края привала. Солдатам казалось крайне смешным, что Дежурный-по-кладбищу несколько километров тащил на синие дохлого зайца. Они радовались этому от всей души, искренне хохотали и издавали всякие смешные выкрики по этому поводу, каждый из которых многократно затем повторялся.

Потом чьи-то заботливые руки опять убрали зайца в обоз, где он и продолжал путь, причем на бок ему нацепили табличку, где было написано красными буквами: «Военные трофеи! Трупы и свежее мясо».

В какой-то из дней сержант-каптенармус обнаружил его там и строго спросил, мол, это еще что такое. Капрал Ряту хмыкнул и, решив, что начальник и сам прекрасно понимает, что это такое, объяснил только:

— Господин сержант, он уж воняет…

И тогда пушистый покойничек был вышвырнут на обочину дороги, сопровождаемый проклятьями сержанта.

Вот и вся история зайца, который уже после своей смерти был увезен далеко от родного кустарника, где провел свое детство и всю свою недолгую жизнь.

Но воспоминания об этом зайце живы и поныне.

Именно ему один из унтер-офицеров финской армии обязан тем, что, кроме прозвища Дежурный-по-кладбищу, у него есть еще и другое: Носильщик зайцев, или Носильщик трупов. И даже в наши дни еще можно услышать из солдатских рядов тихие вопросы: «А что, зайца не брать?» — когда Дежурный-по-кладбищу перечисляет все те тяжести, которые нужно сложить в вещмешок. Если же этот унтер задает на марше слишком быстрый темп или заставляет своих солдат бегом продираться сквозь кусты, то наверняка раздается чье-нибудь ворчливое замечание: «Чай, не за зайцем гонимся…»

Пришла осень, а с нею и темные вечера. Во всем, даже в соленом морском ветре, чувствуется аромат осени, веет унынием и чем-то безвозвратно уходящим. Словно огромные белозубые пасти, надвигаются волны на берег и лижут его своими громадными мягкими языками. На улицах по вечерам зажигаются фонари, а в садах горят желтые и ржаво-красные костры деревьев.

В большой каменной казарме эти осенние дни кажутся многим парням устрашающе длинными, и тем длиннее, чем гуще становится вечерняя тьма и чем ярче светятся на ее фоне листья и фонари. И все же парни счастливчики. Для них это последние деньки в казарме. Железное кольцо их солдатского года вот-вот сомкнется, как колечко удил. Последние деньки! И их остается все меньше и меньше. Каждый день — одну цифру долой! Когда-то они стояли в колонну по две, но скоро останется лишь короткий ряд по одной в затылок… Последние деньки! Магические, всесильные слова. Они расквитаются и отомстят за все твои страдания. Нигде не считают дни с таким благоговением, с такими проклятьями и с таким восторгом, как в казарме. Последние деньки! А что потом? Неужели конец света? Потом свобода! Парень вырвется из армии и станет снова человеком и вернет себе свой прежний облик.

Когда «старик» выкрикивает: «Последние деньки!» — то новобранец вздыхает и становится мрачнее тучи. Ой, его дням конца еще не видать! Не приносит утешения даже мысль о том, что и у этих, перед ними, все было точно так же. Их срок уже прошел. И много воды утекло с тех пор, как кто-то из них, будучи часовым у ворот, стоял под противным весенним дождем и написал себе в утешение на стене сторожевой будки: «Когда настанет осень и листья опадут с деревьев, то этого парнишки вы здесь уже не увидите»…