– Годится. Вот только продуктов надо взять, сколько унесём, и соль забрать всю, что есть. Сам всё понимаешь. Рыбу по-любому про запас солить придётся. Другое дело, что нам с егерями делать? Они ведь сами не отцепятся. Поэтому думай, Шатун, кто гражданских в скит поведёт, а кто со мной останется их прикрывать.

Секрет егерей мы взяли на арапа с подстраховкой. Подстраховкой отработал Шатун с братьями и ещё одним бывшим полицаем, а тем самым былинным арапом отбарабанил политрук Яковенко. Хотя гонористый политрук сначала всё же попробовал меня ещё раз построить, отсвечивая своими командирскими полномочиями, но эта попытка ни к чему не привела, кроме очередного унижения бывшего замполита заставы. Я, не мудрствуя лукаво, просто послал Яковенко на х… на хутор бабочек ловить. А если точнее, забирать свои документы, пре спокойно лежащие у старшего егерского секрета. Ибо мои документы хранились во внутреннем кармане немецкого маскхалата, а у политрука кроме дутых полномочий в наличии были только командирский гонор и комсоставовская звезда на рукаве гимнастёрки. Кубари на воротнике гимнастёрки Яковенко кто-то шустрый оторвал вместе воротником.

На меня где сядешь там и слезешь. Да и бумажкой от подполковника я удачно прикрылся. Яковенко, увидев приказ, пригорюнился – формально я был прав, да и Стёпка, похоже, меня поддержал. Что мой напарник там политруку втирал, я не слышал, но после их разговора Яковенко притих и больше лишнего не возникал. Командные нотки, конечно, проскальзывали, но в атаку на пулемёт со штыками наперевес он уже вести всех не рвался.

Как я и предполагал, полицаи приняли политрука с пограничниками не сильно затейливо. Не на охотничьей заимке, как я думал изначально, а просто унюхали дым костра и, обнаружив политрука с прибившимися к нему красноармейцами, предложили им доехать до отдалённой деревни, где якобы нет финнов. И ведь не обманули, крысёныши сушёные. Финнов в деревне действительно не было.

К тому времени ослабевший от голода и контуженный неделю назад политрук бойцом уже не был, а боеприпасы у всех четверых отсутствовали от слова совсем. По паре патронов на винтовку и три патрона в нагане у Яковенко не в счёт. Так что переход из состояния «боец Красной армии» в состояние «пленный боец Красной армии» произошёл достаточно быстро. Всё же полицаев было шестеро на четверых красноармейцев. Причём именно политрука полицаи глушили серьёзно, и к тому времени, когда его привезли к егерям, Яковенко только пришёл в себя. Ефрейтора Никонова полицаи тоже оглушили, но он оказался не в пример крепче красного командира и осознал своё положение несколько раньше, что, впрочем, ему помогло мало.

Времени оставалось не так уж и много, поэтому сильно мудрить мы не стали. Единственное, только пришлось тщательно проинструктировать политрука, чтобы он голыми руками егерей душить не принялся.

Самой сложной задачей оказалось подойти к егерям на бросок убитой мною ещё на острове почти ручной гранаты имени товарища Дьяконова. Прикинули мы со Степаном в общем-то грамотно, хотя думали совсем недолго. Мы со Степой и Никоновым должны были подобраться к секрету по опушке леса, подползти к землянке по лесу и дождаться Шатуна со товарищи, в открытую подъезжающим к секрету на телеге.

Остановившись прямо напротив окопа с пулемётом и четырьмя егерями, Шатун должен был продемонстрировать им политрука, якобы согласившегося дать показания. Морду лица Яковенко для маскировки рихтовать не пришлось. Он ещё с прошлой «беседы» с немцами был нормально подготовлен – и «фонарь» ему «фрицы» подвесили, и губу разбили. Пистолет политруку я тоже не дал – ещё откроет огонь с неподобающего расстояния и накроется вместе со всеми медным тазом, а вот ножом поделился. Негоже совсем без оружия бойца оставлять. Может, и дотянется до какого-нибудь своего обидчика. Лишь бы не мешался у Шатуна под ногами.

Главное было выманить хотя бы парочку егерей из окопа, но человек предполагает, а на деле всё оказывается не слишком стройно. Добраться до егерей мы добрались, и Шатун со своими до секрета доехал, и даже троих егерей из окопа выманил, а вот мы…

Почти целый день мы со Стёпкой за егерями наблюдали, а небольшой, но широкий окопчик, в лесу позади и чуть наискось от землянки, прикрытый еловыми ветками и обложенный дёрном, так и не обнаружили. А егеря, оказывается, в нём гадили, а заодно и курили, и в тот самый момент, когда мы со Стёпкой унюхали запах сигаретного дыма, справа от меня вылез немецкий солдат.

Удивились мы вместе, но к сшибке я был готов, а вот фриц держался за штаны. То есть руки у него были заняты. Да и форма у нас со Степаном была немцу до боли знакома, что помогло мне, а немцу совсем наоборот – он чуть замешкался, и это стоило ему жизни.

Ударил я сразу тем, что в руках было, а в руках у меня был очень удобный почти килограмм железа. С рукояткой и набалдашником. Вот этим набалдашником немец у меня с разворота в висок и получил. Хорошо, что егерь был без каски и даже без форменной кепки, а висок не натренируешь, как ни старайся.

Не особенно заморачиваясь, я добавил ему ещё три раза сверху по кумполу. Немец, гремя костями, ссыпался на землю, но хрюкнуть всё же что-то успел. Можно было бы бить и меньшее количество раз. Уже после первого удара немец поплыл, но остановиться я просто не смог. Вот только ссыпался фриц на сосновую хвою совсем не беззвучно, и, похоже, этот неясный шум отдыхающая смена егерей всё же услышала.

Ребята тут же рванули вперёд. Первым – Никонов, за ним – Степан, я чуть притормозил, нянькаясь с отъехавшим на тот свет немцем. Медлить было нельзя – от отхожего места до землянки со спавшими егерями было метров пятнадцать, а дальше – тот самый окоп с пулемётом и четырьмя дозорными. Как мы думали. Но за это время обстановка на дороге изменилась.

Из окопа вылезли не двое егерей, а трое, и один уже подошёл к телеге. Двое стояли чуть поодаль. Автоматы на приехавших не наставляли и смотрели вполне доброжелательно, но настороже всё-таки были. Вот этот подошедший к телеге немец у Яковенко ножом в живот и получил. Остальные двое выхватили по жакану в свои многострадальные тельца от прирождённых охотников. А жакан – это жакан. Он слона на задницу усаживает. Тридцать граммов свинца с полостью в самой пуле и произвольными кустарными нарезами обладают просто невероятным останавливающим действием. В упор такая пуля иногда медведя насквозь пробивает, а раны наносит такие, что мгновенная кровопотеря напрочь лишает огромного, наполненного яростью по ноздри зверя желания жить, но местный Михаил Потапыч весит сильно за двести килограммов, а человек – меньше сотки. Поэтому двоих егерей снесло, как будто их и не было.

Здесь нашей отвлекающей группе звездец бы и пришёл, потому что MG-34 в секрете – это ни разу не охотничьи двустволки, которыми вооружились Шатун с братьями, и совсем не ножи Яковенко и примкнувшего к нам бывшего полицая. Но вырвавшийся вперёд Никонов щедрой очередью из моего автомата угомонил пулемётчика, уже нажавшего на спусковой крючок. Пулемёт всё равно рявкнул, но короткая очередь ушла сильно в сторону – пулями немецкого солдата сковырнуло вправо, и туда же он утащил и приклад пулемёта.

Выстрел из немецкого карабина эта короткая очередь полностью заглушила, и у Василия Никонова под левой лопаткой появилась небольшая дырочка, мгновенно брызнувшая ярко-красной кровью. Кроме условно бесполезной гранаты и ножа оружия у меня в руках не было, и я просто засандалил уже отработавшую однажды железку в дверной проём землянки, занавешенный по-летнему плащ-палаткой.

Видимо, двое немцев стояли прямо у входа, и рефлексы у них сработали самостоятельно – оба егеря выскочили из землянки как наскипидаренные и влетели прямо под очередь готового к стрельбе Степана. Или они к этому времени уже приготовились выскочить? Спросить впоследствии было не у кого. Это были последние двое егерей.

В это время на дороге раздались негромкий хлопок из, видимо, небольшого пистолета и дикий мат, перемежающийся с просто-таки звериным рычанием. Я, проверяющий землянку на предмет оставшихся фрицев, выскочил из неё, как пробка из бутылки шампанского, но на дороге всё уже закончилось. Братья суетились вокруг раненного в ногу Яковенко, а бывший полицай остервенело засаживал в недобитого политруком немецкого солдата свой нож. И далеко не в первый раз, похоже.