– Нет.

Дрейк посмотрел на Ванхортона. Тот отложил полупустой контейнер и медленно пил из термокружки, морщась после каждого глотка.

– Почему?

– Сам знаешь, – Ванхортон пожал плечами. – Это написано у тебя в отчете. Роган – ценный источник сведений по трафику в Северо-Восточном округе. Не будет его – не будет ниточек, ведущих к лабораториям.

– Он занялся более серьезными вещами, чем лаборатории, – сказал Дрейк.

Тощий ушастый кот задумчиво грыз собственный хвост, придерживая передними лапами. Ши Вонг потянулся на коврике и снял очки виртуальной реальности. Глаза у него оказались большие и невинные, как у тигренка.

– Этого не было в твоем отчете, – сказал Ванхортон.

– Не было, – согласился Дрейк. – Поэтому я здесь.

– Правильно, – Ванхортон задумчиво пожевал губами. – Знаешь, что́ теперь надо сделать?

Дрейк отвернулся и нарочито лениво взглянул на Ши Вонга. По спине полз знакомый холодок – как всегда перед получением инструкций.

– Ничего.

Дрейк решил, что ослышался. Ванхортон невозмутимо глотал свой коктейль, глядя, как Ши Вонг достает из-под коврика одежду и начинает собираться.

– Вы в своем уме? – на всякий случай уточнил Дрейк.

– Я-то – да, – усмехнулся Ванхортон. – А вот тебе явно нужен отпуск. В нашем деле нет ничего серьезней лабораторий.

– Отправьте меня обратно, – упрямо сказал Дрейк. – Я докажу вам, что есть.

Ванхортон вздохнул.

– Знаешь, кто такой Томми Вальтер? – задумчиво спросил он.

Дрейк вздрогнул. Никто никогда в Департаменте не произносил конспиративные имена сотрудников вслух. Даже во внутренних документах они всегда сокращались до безличных инициалов.

– Это мой сын, – Ванхортон подержал возле губ коктейль, но передумал и поставил обратно на лавочку. – Томас Вальтер Ванхортон. Его выкинули из окна пневмопоезда между Альгамбой и Рио-Гранде, когда они с няней возвращались из аквапарка.

Воздух застрял у Дрейка в легких, как после мощной затяжки грэем.

Ванхортон достал из кармана салфетку и аккуратно вытер пальцы и подбородок.

– Я в то время руководил отделом в другом округе. Сотрудница на внедрении раскопала ниточку, ведущую прямиком в «Кэл-Корп». Но семьи тех, кто работает под прикрытием, уже тогда очень хорошо скрывали, – он скомкал салфетку и бросил в утилизатор. – А я был на виду. И мой ребенок – тоже.

Ши Вонг натянул яркое пижонское трико, скатал оба коврика и засунул вместе с очками в чехол. Дрейк с трудом выдохнул и откашлялся.

– Что… было дальше? – хрипло спросил он.

– Я отменил задание, – Ванхортон пожал плечами. – Вытащил оттуда сотрудницу. Операция заняла неделю, но в итоге все остались живы.

– А информация?

Ванхортон посмотрел на Дрейка и медленно покачал головой.

– Никто не защитит твою семью от этого дерьма, кроме тебя самого, – тихо произнес он.

– У меня больше нет семьи, – зачем-то сказал Дрейк.

Ванхортон развел руками:

– Ну, если ты так считаешь…

Ши Вонг пристегнул к коту поводок, забросил чехол на плечо и легкой походкой хорошо отдохнувшего человека направился к выходу. Ванхортон скользнул по нему равнодушным взглядом и отвернулся.

– Роган забрал у меня кое-что, – тихо сказал Дрейк, глядя на свои руки. – Кое-что важное.

Ванхортон закрутил крышечку термокружки и со щелчком закрыл контейнер.

– Я не отправлю на внедрение сотрудника, который только что потерял жену, – просто сказал он.

– Почему? – спросил Дрейк для того лишь, чтобы не заканчивать разговор на этом.

– Потому что от тебя зависит не только твоя жизнь, Холуэлл.

Ванхортон с трудом поднялся, кряхтя и помогая себе руками. У него слабые больные ноги, некстати вспомнил Дрейк. Тогда почему он ходит обедать именно сюда, на дальнюю лавочку?

– Что случилось с этой сотрудницей? – негромко спросил Дрейк.

Ванхортон на мгновение остановился, колыхнувшись всем телом.

– Ничего плохого, – буркнул он через плечо. – За исключением того, что раз в две недели она вынуждена сидеть с тройней, пока этот охламон загорает здесь со своим котом.

Проскрипев по гравию ко входу в здание, Ванхортон приложил пропуск и вошел внутрь. Дрейк остался сидеть на лавочке, запрокинув голову и прикрыв глаза.

Послеполуденное солнце плавилось на его лице и шее, стекая каплями пота в расстегнутый ворот рубашки. Серое здание Департамента возвышалось за спиной, не давая тени. Жара становилась невыносимой.

Дрейк выпрямился и достал из кармана коммуникатор. Станция была в двух шагах от нижнего уровня. Ближайший пневмопоезд на Восточное побережье отходил через семнадцать минут.

Перед тем как войти в приемную, Эштон всегда мысленно считал до пяти, на каждый счет расслабляя лицевые мышцы. Но сегодня это давалось ему с трудом.

«Один», – подумал он, выходя из лифта на 49 этаже офисной высотки, и слегка пошевелил затекшими плечами.

После того как они с Мией узнали предполагаемый пол будущего ребенка, Эштон перебрался на кушетку в гостиной. Это получилось как-то само собой. В первую ночь Мия просто ушла в спальню, закрыв дверь. Минут сорок Эштон простоял под дверью, слушая шорох одежды и одеяла, не в силах взяться за ручку. Когда в спальне наступила тишина, он пошел спать на кушетку. Утром он обнаружил, что накрыт пледом.

Мия проснулась раньше и уже собиралась на пневмопоезд. Уходя на работу, Эштон свернул и убрал плед, но вечером плед снова лежал на кушетке. Через неделю Эштон забрал из спальни свою подушку: по утрам у него стала болеть шея.

«…два», – ему пришлось потереть веки пальцами, чтобы хоть немного расслабить глаза.

За всю историю человечества никому еще не удалось выспаться на кушетке, с раздражением подумал Эштон, идя по коридору между прозрачными дверями, ведущими в чужие приемные. Когда они с Мией покупали мебель для гостиной, никто не подумал, что она должна обеспечивать ортопедическую поддержку для всего тела. Единственное, что их интересовало, – это прочность. Изящную дизайнерскую софу, подаренную его родителями на свадьбу, они сломали дней через десять.

«Три…»

Нет, сегодня определенно ничего не получалось. Эштон ускорил шаг, проходя мимо приемной Дарин. За прозрачной дверью, как обычно, бесились дети: Дарин работала с двухлетками, расширяя доступный им гендерный спектр, потому что это было залогом полноценной жизни и, главное, карьеры.

Следующая дверь вела в приемную Леннарта, который лечил эндогенную депрессию и тревожное расстройство у взрослых. Встречая Дарин в коридоре, он неизменно спрашивал у нее, как поживают его будущие клиенты, а та в ответ интересовалась, подготовил ли он свою практику к передаче на случай получения номера. На всём этаже Леннарт был единственным, кто принципиально отказывался это делать. Он утверждал, что это противоречит установке «живи в моменте», которую они продают клиентам Центра психологической поддержки и реабилитации по восемьсот, а то и по девятьсот кредов за час – дороже, чем грамм уличного грэя.

«Четыре…»

Эштон свернул за угол и остановился перед дверью со старомодной металлической табличкой «Д-р Э. Герингер, психотерапевт». Кабинет – как и практика – достался ему от отца, крупного ученого, занимавшегося системным анализом тревожности в дисфункциональных группах. Эштон часто думал, что знаменитый психолог Элизеус Герингер выбрал имя для своего единственного сына специально, чтобы не менять табличку на двери кабинета.

Внутри уже кто-то был. Эштон поморщился, взглянув на часы: до первого приема оставалось еще целых двадцать минут. Так рано приходят только новички или те, у кого за выходные что-то случилось. Ни то, ни другое не воодушевляло, но торчать в коридоре было глупо, так что Эштон выдохнул: «Пять», – улыбнулся и открыл дверь.

У входа в кабинет сидела очень красивая девушка с угольночерной кожей и прозрачными глазами цвета воды в неглубокой ванне. Операции по изменению пигментации радужки были дорогими, но пользовались популярностью у приверженцев идеи глобальной культурной апроприации. Движение называлось «Одна планета – одна культура» и настаивало на том, что каноны красоты, принятые в микрокультурах генетических меньшинств, принадлежат всему человечеству.