Через весь лист прямо по тонким линиям изящного загородного дома с круговой террасой шла жирная кривая черта, похожая на шрам от охотничьего ножа.

Томми Вальтер не был женат, и никто не знал, откуда он родом, – за это Дрейк мог поручиться. Посмотрев на то, что делают с человеческим телом в попытке выдавить нужную информацию, он с самого начала решил работать в одиночку. Никто не знал про Лиз; никто не знал, где они живут, – кроме Ванхортона.

Не чувствуя под собой ног, Дрейк вышел из кабинета и направился по коридору в спальню, зная, что́ там увидит.

Сколько прошло времени? Дрейк вспомнил робота-газонокосильщика перед домом.

Его заряда хватает месяца на три; вряд ли у тех, кто забрал Лиз, было столько терпения. Ему бы уже сообщили – если они добрались до нее, то прекрасно знали, кто он и как с ним связаться.

Коридор упирался в закрытую дверь спальни. Лиз никогда не закрывала эту дверь.

Она вообще никогда не закрывала двери – говорила, что за годы их брака привыкла быть дома одна. Кем бы они ни были, им нужна была не Лиз, а информация. Знает ли он достаточно, чтобы купить ей жизнь?

Холодная ручка двери легла в ладонь, как рукоять пистолета. Кого он может продать за Лиз? Весь свой отдел. Спецоперации Департамента, которые шли через него и его коллег. Рогана с его левыми номерами – если это конкуренты Рогана. Ванхортона – если только он не заодно с ними.

Дрейк аккуратно нажал на ручку. Дверь щелкнула и медленно отворилась.

В спальне было темно и тихо. Французские окна, выходящие в сад, были зашторены. Дрейк замер на пороге, почти ожидая выстрела из-за плотных штор. Потом сделал несколько осторожных шагов.

На покрывале в центре аккуратно застеленной кровати лежала тонкая черная пластина – коммуникатор Дрейка. Перед внедрением он всегда выключал его и отдавал Лиз. Это был один из их ритуалов «на удачу».

Дрейк выдохнул сквозь стиснутые зубы, протянул руку и положил указательный палец в углубление. Коммуникатор ожил, и над кроватью появилось голографическое изображение ухоженной молодой женщины с гладкой прической.

Женщина улыбнулась, совсем чуть-чуть промахнувшись мимо Дрейка, и сказала:

– Меня зовут Джейн Банхофф. – Дрейк машинально поднял пистолет и прицелился между ее идеально ровных бровей. Женщина, не моргнув, продолжила: – Это автоматическое сообщение из Центра Сновидений Юго-Западного округа. Ваша супруга, Элизабет Барри, назначила вас единоличным адресатом ее мыслеобразов в связи с получением номера и Переносом, осуществленным 24 июня. Вам необходимо явиться в Центр Сновидений по месту жительства, чтобы подписать согласие на запись, хранение и получение мыслеобразов. Центр Сновидений Юго-Западного округа работает круглосуточно. Наш адрес…

Сквозь полупрозрачный лоб говорящей женщины Дрейк видел шторы на окнах, ведущих в сад. Шторы не шевелились, но он всё равно в два прыжка пересек спальню и резким движением отдернул тяжелую пыльную ткань.

Солнечный свет ослепил его. Дрейк зажмурился; горячая багровая пелена обожгла веки, просачиваясь между ресниц.

В саду никого не было.

– Нет, – сказал Гордон с раздражением, – это совсем не похоже на сон.

Журналистка поморщилась от его тона, но он был уже в том возрасте, когда человек может позволить себе не обращать внимания на эмоции собеседников.

– Когда вы спите, ваш мозг занимается перераспределением полезных веществ с помощью глимфатической системы. А при Переносе… – Гордон поднял голову и увидел, что в выпуклых глазах журналистки отражается суматранская орхидея, посаженная Софией, а больше не отражается ничего. Он вздохнул и закончил: – При Переносе в мозгу происходят совершенно другие процессы.

Журналистка подалась вперед и по-ученически наклонила толстую шею.

– Какие?

– Можно сказать, что человеческий мозг – как орган, состоящий из живых клеток, – умирает.

– Навсегда?

Гордон закатил глаза.

– Гипотеза обратного Переноса была дважды опровергнута в начале века, – терпеливо сказал он. – Один раз – под руководством вашего покорного.

Видимо, все-таки недостаточно терпеливо – потому что на веранде немедленно появилась Линди. Она принесла теплый клетчатый плед, которого он не просил, наклонилась, укрывая его худые старческие колени, и укоризненно прошептала над самым ухом:

– Пап…

– Спасибо, милая, – сконфуженно пробормотал Гордон и повернулся к журналистке. – В этом нет ничего страшного. Наш мозг всю жизнь так или иначе занят умиранием. В моем возрасте это особенно наглядно: мы с вами только начали разговаривать, а я уже не помню, как вас зовут.

– Эмбер, – прошелестела она чуть слышно, и лоб у нее пошел красными пятнами. – Эмбер Джиу.

– Что вы знаете о Переносе, Эмбер?

– То же, что и все, – журналистка растерянно пожала плечами. – На Гарториксе человек может жить вечно.

– А на Земле он при этом – что?

Эмбер молчала, глядя на него своими выпуклыми глазами, полными бледно-розовых цветков суматранской орхидеи. Интересно, сколько они вообще живут, вдруг подумал Гордон. Прошло уже тридцать шесть лет, а она всё еще цветет каждое лето.

– На Земле наш с вами человек умирает, – назидательно произнес он.

Изысканные очертания орхидеи слегка расплылись: выпуклые глаза журналистки наполнились слезами. Этого еще не хватало, с тоской подумал Гордон. Линди меня убьет. Или просто расскажет Микке за ужином, и тот снова заберет близнецов, когда уедет.

– Пока мы бодрствуем, в мозгу происходит множество разных процессов, – нехотя пояснил он. – Все они очень энергозатратны, поэтому мозг устает и нуждается в отдыхе; это называется «сон». Если мы возьмем среднюю продолжительность жизни взрослого человеческого мозга – которая, как вы можете видеть на моем примере, за последние пятьдесят лет увеличилась просто до неприличия, – уберем из нее промежутки сна и запустим всё остальное на ускоренной перемотке, чтобы уложиться примерно в две недели, мы получим то, что происходит с мозгом после получения номера.

– То есть… это… – неуверенно произнесла Эмбер.

Гордон вздохнул.

– Получив номер – сложный биохимический код-сигнал, причины и механизмы возникновения которого по сей день до конца не изучены, – мозг как бы начинает жить на полную катушку. И в течение двух недель полностью разрушается. В этом и была суть открытия, которое сделало Перенос возможным.

Эмбер осторожно кивнула, не сводя настороженных глаз с Гордона.

– Представьте, что мы разгоняем мозг в центрифуге, – медленно и раздельно произнес Гордон. – От него отделяется нечто. За неимением лучшего слова мы называем это «сознанием». Именно оно становится объектом и агентом Переноса.

– Это как… душа? – немного оживилась Эмбер.

– Скорее, опыт, – Гордон пожал плечами. – Я слишком давно живу, чтобы верить в человеческую душу.

Розовый лоб Эмбер наморщился. Она открыла рот, потом закрыла, уткнулась в коммуникатор, перелистнула пару окошек и снова подняла глаза на Гордона.

– Давайте поговорим о семье.

– Давайте, – живо согласился он. – У вас кто-то есть, Эмбер?

– Господин Фессало… – выдохнула она почти умоляюще.

– Вы же хотите, чтобы я рассказал вам довольно личные вещи о своей жизни. По-моему, будет честно, если вы мне расскажете о своей.

Эмбер молча смотрела на него, как кролик на удава. Гордон услышал, как во дворе у Мерчилансов через два дома от них с тихим шелестом включился автополив лужайки.

– У меня есть близкий человек, – наконец произнесла Эмбер.

– Как его зовут?

– Кайра, – выдавила она и против воли слегка улыбнулась.

Гордон почувствовал, как в груди у него потеплело. Его лицевые мышцы рефлекторно повторили эту невольную полуулыбку – даже раньше, чем в голове возникло слово «София».

– Эта ваша Кайра – она ведь женщина? – ворчливо спросил он.

– Да, но какое это имеет отношение…

– Тогда она ваша жена, – перебил ее Гордон. – А вы – ее жена. Имейте смелость называть вещи своими именами.