Молодой доктор Купер уже больше не был молодым доктором Купером. Благодаря своей маленькой, худощавой фигуре он всегда казался на несколько лет моложе своего возраста, но та роковая ночь как-то сразу состарила его – теперь он выглядел не на тридцать восемь, а на все пятьдесят. Пробыв в больнице всего три недели, он вернулся в деревню и, несмотря на протесты, сразу же погрузился в свою работу. Поскольку на месте его дома теперь осталась лишь груда обломков, он без возражений принял предложение Дональда жить в Уиллоу-ли.

Кабинет для приема пациентов доктор Купер устроил в комнате, в которой Грейс и Дональд обычно завтракали. Сюда принесли снизу дорогой персидский ковер, у стен поставили кресла, а на стол положили кипу старых журналов.

Пересекая холл с подносом в руках, Грейс недовольно взглянула на разбросанные журналы. Этот беспорядок всегда вызывал у нее раздражение: когда подходила очередь пациента, он, не задумываясь, бросал на стол раскрытую книгу или журнал и шел на прием.

Грейс постучала в дверь кабинета.

– Войдите, – послышался голос Купера. – А, это вы, Грейс. Там больше никого?

– Никого.

– Уже и снег выпал, а грипп все бушует. Как будто с неба не снежинки падают, а микробы. Вся семья Баркеров слегла – мать и пятеро детей.

Грейс поставила поднос на край стола. Дэвид постоянно говорил о медицине, фактически, ни о чем, кроме медицины. Со времени того авианалета на деревню прошло более пяти месяцев, но он все еще пытался работой и разговорами о ней изгнать из памяти ужасные воспоминания.

– Выпейте, пока кофе горячий, Дэвид.

– Спасибо, Грейс… Грейс… – он быстро писал что-то на бланке рецепта. – Вам не кажется, что нам стоит поговорить? – тихо пробормотал он.

Она уже собиралась покинуть комнату, но, услышав вопрос, повернулась и посмотрела на склоненную, с редеющими на макушке волосами голову Купера, потом медленно села в кресло справа от него.

– Вы беременны, верно? – он по-прежнему продолжал писать.

– Да.

– А Дональд знает? Помнится, подобный вопрос я вам уже задавал.

– Не знает.

– Почему вы не сказали ему?

Последовала длинная пауза. Наконец Грейс ответила:

– Потому что это не его ребенок.

Купер быстро взглянул на нее. Ее признание поколебало владевшее им внутреннее безразличие.

– Что вы сказали?

Грейс опустила глаза и, сцепив руки, положила их на колено.

– То и сказала. Дональд не способен быть отцом. Купер подался вперед, взял ее руки в свои и спросил:

– А Стивен?

– Нет… вообще-то, – Грейс отчаянно затрясла головой. – Ах, я не знаю. Нет, нет, он тоже не Дональда.

Купер тупо уставился на нее. Вот оно, значит, как. Он всегда чувствовал, что в семейной жизни Грейс что-то не так… Купер помнил, какими истрепанными были ее нервы – а такое не бывает без причины. Но потом, когда у Грейс родился ребенок, доктор подумал, что заблуждался. Бедная девочка. Бедная Грейс.

– И кто же это, вы можете сказать?.. Фарли?

Она вскинула голову.

– Бертран Фарли? – и, печально улыбнувшись, проговорила: – О, Дэвид, и вы туда же?

Доктор уныло покачал головой.

– Ну, мне никто больше на ум не приходит, а он был влюблен в вас. Да вам стоило только пальцем его поманить.

– Как это ни смешно, но мне не до смеха… Бертран Фарли, – она на миг закрыла глаза, потом, снова взглянув на Купера, торопливо продолжила: – Дональд тоже думал, что между нами что-то есть, поэтому в тот вечер, когда бомбили деревню, он запер меня в подвале. Считал, что я собираюсь встретиться с Бертраном. Когда погас свет, я осталась в темноте, в кромешной темноте, – теперь она говорила медленно. – Он забрал с собой спички… Знаете, у него такая привычка. О, Дэвид, это было ужасно… О, я понимаю, Дэвид, что это пустяки по сравнению с тем, что случилось в тот вечер в деревне, знаю: то, что я испытала, – ничто в сравнении с гибелью людей, знаю, знаю, – она продолжала качать головой, – но все это оказало на меня такое странное воздействие… Дэвид, я чувствую, что внутри меня умерло что-то хорошее. Я больше не нравлюсь самой себе, если вы понимаете, что я имею в виду, – ее руки пошевелились в руках Купера. – Теперь я постоянно ругаюсь – в мыслях. Я начала ругаться на Дональда там, в подвале, в темноте, а теперь это продолжается иногда по нескольку часов кряду – я боюсь, Дэвид.

– Ну, ну, – он похлопал ее по руке, – не стоит так беспокоиться. Честное слово, здесь не о чем волноваться, особенно теперь, когда вы поделились вашими тревогами со мной. Это главное – поговорить с кем-нибудь, а не упрятывать свои беды поглубже. Послушайте, я дам вам один совет. Когда есть возможность – ругайтесь вслух. Таким образом вы избежите внутреннего напряжения, – он сжал руку Грейс и слегка улыбнулся. – Я тоже часто мысленно ругаюсь. Надо собраться как-нибудь вечерком и провести матч по этому виду спорта, а?

Грейс было с ним так спокойно! Теперь Купер смотрел на нее молча, ожидая, что она назовет отца ребенка.

– Наверное, вы сочтете меня ужасной особой… – начала Грейс.

– Моя дорогая Грейс, не говорите глупостей. Мне только жаль, до глубины души жаль вас. И, как ни странно, его тоже… я имею в виду Дональда… Да, да, жаль, – он кивнул. – Знаете, я могу признаться вам теперь: я никогда не испытывал к нему особой симпатии – есть в нем что-то такое… Наверное, подсознательно я постоянно чувствовал, в чем заключается его беда, это ведь беда, болезнь. И он не один, вы будете удивлены, узнав, что таких людей тысячи. Ему следовало пойти к врачу и посоветоваться.

Грейс не смогла удержаться от смеха.

– Посоветоваться!.. Вы не знаете Дональда. Да он такой гордый, что скорее умрет, чем признает, что в чем-то ошибается. Вот он и старается ни в чем не ошибаться, – с губ Грейс сорвалось горькое восклицание. – Он ведь викарий и живет строго по правилам… и… о, Боже… – она покачала головой, потом внезапно добавила: – Отец моих детей – Эндрю Макинтайр.

Они пристально смотрели друг другу в глаза, и Грейс не смогла сдержать чувство некоторой обиды, когда она увидела на его лице выражение искреннего недоумения.

– Эндрю Макинтайр? Грейс!

– О, Дэвид, не делайте такой изумленный вид. Эндрю хороший человек.

– Да, да, я и сам высокого мнения об Эндрю, но…

– Да, я понимаю, вы думаете, что он всего лишь рабочий на ферме. Но он не просто сельскохозяйственный рабочий, он очень интеллигентный человек, приятный человек.

Купер сощурил глаза. Он был совершенно сбит с толку.

– А Дональд знает?

– Нет, но скоро узнает. Со Стивеном как-то пронесло, но на этот раз номер не пройдет.

– И сколько у вас месяцев?

– Четыре.

– Как он, по-вашему, отреагирует?

– Простит меня и заставит пообещать, что я больше не буду… грешить. Начнет подозревать, что Стивен тоже не его.

– Знаете, Грейс, это жестоко.

– Да, пожалуй, – она помолчала. – Да, наверное, это действительно жестоко. Весь мир его личных интересов заключается теперь в Стивене.

– Когда вы собираетесь сказать ему?

– Буду молчать, пока смогу, – быстрым движением она прикрыла рукой глаза и пробормотала: – Я хочу уехать отсюда. О, Дэвид, я хочу уехать. Забрать Стивена и немедленно сбежать из этой деревни.

– Вы не можете этого сделать. Не должны.

– Думаете о нем, верно?

– И да, и нет. Мне жаль его, Грейс. Крупный, цветущий мужчина – и калека… даже и не думайте о том, чтобы отнять у него ребенка, не надо. Не лишайте его иллюзий.

Грейс медленно встала.

– Ваш кофе остыл, Дэвид.

Доктор потянулся к чашке, но Грейс проговорила:

– Оставьте, я налью свежего.

Больше он ничего не сказал, и она вышла…

Вечером того же дня, когда дети легли спать, а Купер ушел по вызову, Грейс и Дональд остались одни. Он стоял спиной к горящему камину, а она сидела в кресле. Дональд качнулся взад-вперед, перенося тяжесть с пятки на носок, потом неожиданно тихо спросил:

– Ты ничего не хочешь сказать мне, Грейс?