Жаргалма покачала головой, подумала: «Что за странная старуха? Сразу всех не узнаешь, конечно, - успокаивала она себя. - Поживу год-два, стану, как своя, все узнаю». Она не хотела больше думать о неприятной старухе, но невольно вспомнила один случай.
Жаргалма любит птиц. Не хищных орлов и коршунов, а маленьких, добрых птиц, особенно ласточек. Они гнездятся всегда около людей, под крышами домов и юрт.
Как-то раз Жаргалма зашла к Хулгане-абгай. принесла ей чашку муки. Старуха налила ей в грязную чашку вчерашнего чая, пахнущего козьим молоком. Жаргалме было противно, но она выпила, чтобы не обидеть хозяйку. Боялась, что старуха нальет еще, но та занялась своим делом - крупными кривыми стежками пришивала на халат заплатку.
Жаргалма заметила гнездо ласточек над дымоходом. Только успела подумать, что они всегда гнездятся под защитой человека, что их тут никто не обидит, как Хулгана взяла длинную палку и принялась колотить по гнезду, в котором были маленькие, неоперившиеся птенчики. Гнездо упало. Хулгана пнула его ногой к очагу, бросила в огонь вместе с израненными птенцами. В юрте запахло паленым.
Жаргалма обмерла, руки у нее похолодели, ей стало страшно.
- Хулгана-абгай, - с трудом выговорила Жаргалма. -Зачем вы?… Ласточки - божьи птицы.
- Мне-то что, - проворчала старуха. - Надоели. Шумят. Покоя нету от них.
- Грех же…
- Ха, грех, - усмехнулась Хулгана. - Для кого и при жизни на земле ад - грехи не страшны.
Жаргалма пожалела, что зашла в эту юрту.
Вечером Хулгана зашла к одной соседке, потом к другой. Всем, у кого была, говорила одно и то же хриплым испуганным шепотом, то и дело тревожно оглядываясь по сторонам:
- Знаете, я сама видела… У этой молодой бабы, жены Норбо… - Хулгана оглядывалась и зловеще шептала: - Пестрый язык. Да… Зачем она заявилась в наш улус? Беда, когда рядом человек с пестрым языком… Выбрал Норбо себе бабу… Если она кому пожелает зла, сразу все сбудется. Если она со своим пестрым языком плюнет на зеленую сосну, сосна сгинет. Беда всем нам, боги прогневались на улус.
Все, кто родился в степных улусах, знают, как быстро в ясный, солнечный день темная тень от облаков расширяется по земле. Она заползает на сопки, спускается в овраги, ширится и плывет, покрывая землю. Так же пополз по юртам злой темный слух, кривые толки, смутные догадки о колдовской силе Жаргалмы, женщины с пестрым языком. Слух вызывал тревогу и удивление, страх в сердцах. Сначала скупой, отрывчатый, он все больше обрастал небылицами, нелепыми подробностями.
Как после затмения солнца или землетрясения разговор бывает только один, о том, что недавно случилось. Так и тут весь улус был наполнен одной тревогой, тихо шептался об одной беде…
У Жаргалмы и правда от рождения было на языке продолговатое коричневое родимое пятно, чуть побольше обыкновенной пуговицы. Такие пятна бывают на щеках, на шее, на лбу у многих людей - обычные родинки…
Через два дня не только сорок семь юрт улуса Шанаа, но и в соседних улусах знали уже, какую недобрую жену выбрал себе мастер на все руки, плотник Норбо. Говорили, что она может одним своим словом принести беду и несчастье. Все боялись попасть к ней в немилость, с ней нельзя было спорить, ни одна женщина не решалась разговаривать с ее мужем, чтобы Жаргалма не приревновала. И с ее свекровью повздорить нельзя, даже их теленка хлестнуть хворостиной: Жаргалма отомстит.
Вспоминали других людей, у которых были пестрые языки, называли их имена. Они жили когда-то давно, в других улусах и всю свою жизнь делали людям зло.
- Боги, упасите от греха…
- Не сказать ли Норбо, он же ничего не знает… Пусть выпроводит из улуса.
- Молчи, не твое дело. У них есть родственники, они и скажут. Да и Норбо не слепой, сам заметит. Молчи, а то Жаргалма дознается, сделает, что ты одним глазом будешь всегда смотреть в небо, а другим - в землю…
Все вокруг говорят об одном и том же. Только трое в улусе - Жаргалма, Норбо и его мать Ханда - ничего не ведают.
Дни идут.
Как-то рано утром, едва лишь взошло солнце, Норбо сказал жене, чтобы она помогла ему гнуть дуги, покрутила бы колесо. Оба, довольные друг другом, тем, что они вдвоем, направились к паре толстых бревен, скрепленных вместе неподалеку от сарая и амбара. Из неглубокой ямы доносился какой-то непонятный тревожащий запах. Видимо, это был запах огня, горячей золы, седого пепла, кипящего березового сока.
В толстых бревнах было вырублено гнездо дуги. Норбо взял распаренную березу, укрепил ее в гнезде, привязал веревку, закрутил за ось колеса, продел за оглобли. Жаргалма налегла на оглоблю и пошла тихо, будто подкрадываясь к осторожной птице. Муж шел позади, забивал острые колышки, помогал гнуть упрямую молодую березу.
- Тихонько, Жаргалма, - предупреждал Норбо. - Не торопись. Нажмешь посильнее - береза треснет, пропало дело.
Норбо говорил, а сам видел, что Жаргалма и без того умело работает, будто всю жизнь только и делала, что гнула дуги.
Норбо забивал клинья, они торчали из станка, как растопыренные пальцы, блестели, точно лучи солнца. Жаргалма нет-нет да и взглянет на своего мужа. «Говорят, мужики народ грубый, резкий, - думала она. - Обижают жен… А мне боги послали сильного, скромного мужа. Вон как хорошо работает! Полозья для саней гнет красивые, на птичьи шеи похожие. А кто еще гнет такие ловкие дуги? Такую дугу каждый купит…»
Нижняя часть березы гнется труднее. Жаргалма тихо-тихо продвигается вперед… Осталось совсем немного, один маленький шаг, и Норбо вобьет последний колышек. Жаргалма еле заметно двигает оглоблю вперед. Слышится треск, оглобля ослабла, как тетива у сломанного лука.
- А черт! - выругался Норбо. - Треснула. Внутри гнилая была. Жалко.
Муж выбил ненужные теперь клинья, выбросил треснувшую березу, возится у огня с новой. Жаргалма присела на камень, в голову ей лезут не взрослые, какие-то детские мысли. Будто стоит среди снега маленькая голая березка. Не выше, чем до колена новорожденному жеребенку… Ей холодно, а пожаловаться не может, еще не умеет разговаривать. И расти из-за мороза не может, нет в жилах зеленой, стремительной крови, промерзшая земля не дает своих соков. Березка нетерпеливо-трепетно ждет прихода весны. Прилетит первая весенняя птица, посидит, покачается на ее неокрепших тоненьких веточках.
Все же растет березка, с каждым днем растет. Жаргалма думает об этом и улыбается. Проходят годы, на крепкие зеленые ветви смело садятся большие, сильные птицы, умеющие спорить с ветром. Ветви не гнутся… Облака ходят почти рядом с ее вершиной, ночью береза может тронуть веткой любую из ярких звезд.
Однажды в лес пришел человек. Береза рада ему, она видела многих зверей и птиц, а человек пришел впервые. Осмотрел березу, сказал вслух:
- Хорошая будет дуга, - и взмахнул топором.
Первый раз в жизни закричала береза. Сосны, лиственницы, осины, кусты багульника - весь лесной мир услышал этот крик, замер от сострадания. А человек не понимал языка деревьев и не услышал крика березы…
Эти узорчатые мечтания Жаргалмы прервал стук топора Норбо, который рядом обтесывал другую березу. В нос ударил запах костра, ветерок принес пахучую, теплую волну воздуха. Норбо заложил в станок березу. Жаргалма взялась за оглоблю. Тонкая береза не хочет гнуться. В этом нет удивительного - каждая береза желает быть прямой.
Жаргалма идет плавно - так текут по равнинам мелкие, спокойные речки. Так покачиваются в тихий день степные травинки… Норбо торопливо вбивает последний клин.
Росла в лесу гибкая молодая береза и вот стала дугою. Человек обтешет ее, остругает и, чтобы она совсем потеряла свою красоту, раскрасит разными красками. Со временем дуга привыкнет к своей новой судьбе, стерпится с запахами конского пота и навоза, будет помогать лошади тащить тяжелый воз.
Жаргалма понимала, что согнутая береза пока еще не сдалась. В ней страшная сила: если вдруг распрямится, человек не успеет помолиться богам, как она убьет его наповал.
