Некоторое время лис кружил вокруг соперника, пытаясь найти незащищенное место, куда можно нанести удар. Хотя со своей прикованной ногой Тлауиколь мог поворачиваться только на полоборота, все же он крутился так быстро, что, несмотря на ограниченность движений, не оставлял противнику возможности атаковать его. Наконец, устав от этой бестолковой игры, он замедлил движения, и тогда лис, думая, что поймал момент, рванулся, чтобы нанести смертельный удар. Тут же меч вылетел из его руки. Разбитый и бесполезный, он, вращаясь, отлетел к дальнему краю арены, а лис отлетел назад от сильного удара. Придя в себя, он подскочил к стоявшему рядом воину, выхватил у него из рук дротик и метнул, целясь в голову Тлауиколя. Не двинувшись с места, тот чуть склонил голову набок, левой рукой поймал дротик и обратным движением метнул его назад с такой силой, что он прошел сквозь тело ацтека и вонзился в землю за его спиной. Тот покачнулся, упал, и его, умирающего, унесли.

Его место тут же заняли двое его товарищей. Ослепленные яростью, они набросились на него, позабыв об осторожности. Когда они подняли оружие, готовясь нанести удар, ужасный макуатль расколол череп одного из них, словно яичную скорлупу, а потом, обратным махом, с огромной силой отбросил второго на дюжину шагов, с такой ужасной раной, что было очень сомнительно, что тот придет в себя. Хоть это и было невероятно, превосходило воображение, но все же совсем избавить тольтека от меча третьего врага не смогло. Острое обсидиановое лезвие разорвало кожу на его боку, и он теперь истекал кровью.

Но раненый воин не имел времени подумать о себе, потому что еще двое противников набросились на него. Голова одного из них была рассечена до самых плеч могучим макуатлем Тлауиколя, который затаившим дыхание зрителям казался молнией в руках бога. Прежде, чем тольтек смог собраться, другой налетел на него и сбил с ног, надеясь теперь нанести смертельный удар своим мечом. Но прежде, чем он смог это сделать, руки тольтека обхватили его с такой силой, что воздух вышел из его груди с таким звуком, что его было слышно во всех концах амфитеатра, а ребра его сломались, как стебли тростника. Поднявшись на ноги под оглушительные аплодисменты зрителей и оттолкнув безжизненное тело, тольтек поднял свой тяжелый меч как раз вовремя, чтобы встретить атаку шестого, самого сильного врага, шлем которого был сделан в форме головы оцелота.

Дыхание тольтека стало прерывистым, он ослабел от потери крови, и казалось, что он уже не в силах сопротивляться яростному напору полного сил противника. Но все же в течение двух минут они обменивались ударами с такой скоростью, что звуки ударов сливались. Потом оцелот отскочил, чтобы оказаться вне досягаемости своего привязанного противника. Тольтек рванулся за ним и едва не упал. Внезапно он, собрав последние силы, метнул свое тяжелое оружие так метко и с такой силой, что последний из его соперников слетел с камня и, не подавая признаков жизни, откатился к беседке повелителя.

На мгновение в амфитеатре настала мертвая тишина. Ее разорвал крик на языке майя:

– Отец! Отец! Ты победил! Ты свободен!

Тлауиколь, после последнего усилия упавший на колени, поднял голову и посмотрел туда, где Уэтзин пытался вырваться из рук двух державших его могучих жрецов. Потом он, едва двигая правой рукой, сделал знак, который понять могли только двое из всех собравшихся. Он коснулся лба, груди и обоих плеч. Это был знак божества Четырех Ветров, почти забытый знак веры тольтеков. Уэтзин его знал, как и один из державших его жрецов.

Показав это знак своего народа, могучий воин упал ничком и лежал, распростершись, на окровавленном камне, не внимая грому аплодисментов, отмечавших его никем не ожидаемую победу.

Внезапно, в момент всеобщего возмущения, зловещая фигура Топиля, верховного жреца, вскочила на платформу, и, вытащив из-за пояса ужасный нож для жертвоприношений, он наклонился над распростертым человеком. В следующий момент он выпрямился с торжествующим криком высоко поднял сердце храбрейшего сына Анауака. Шум аплодисментов моментально сменился криками ужаса от такого вероломного поступка. Любого другого за это разорвали бы на куски, но личность верховного жреца была священной.

Даже природа, казалось, осудила это ужасное деяние, потому что, хотя до заката было еще далеко, небо потемнело, словно на него упала чернильная завеса, и воздух наполнился стонами.

Не обращая внимания на все эти предзнаменования, ни на суровые взгляды окружающих, Топиль крикнул своим друзьям, что сын должен разделить судьбу отца, что бог устал ждать, когда получит эти сердца. Потом, приказав им следовать за собой, он поднялся на ступени большого дворца. Резкими криками раздвигая толпу, жрецы потащили за собой Уэтзина. Даже император не мог их остановить, потому что в Теночтитлане верховный жрец обладал большей властью, чем он сам.

Так что группа одетых в белые накидки жрецов поднималась по ступеням, обходя теокалли по террасам. Наконец они добрались до вершины пирамиды и скрылись с глаз наблюдателей, которые в полном молчании, словно зачарованные, смотрели на них.

Хотя судьба Уэтзина была горькой, и избежать ее было нельзя, мысли его, пока его тащили по лестнице и потом по площадке на вершине пирамиды, были об одном. Он думал не о себе, но о своей сестре, Тиате, которую он так любил и о которой в своем последнем слове отец просил его позаботиться. Без отца, матери и брата – какая судьба ожидала ее? Что с ней будет? И, когда его растянули на жертвенном камне, он крикнул в последнем усилии:

– Тиата! Сестра! Богу тольтеков, богу нашего отца и нашему богу, вручаю я твою судьбу!

ГЛАВА

V

В этот момент жизни Уэтзина, юного тольтека, сцена, в которой он был центральным персонажем, вдруг изменилась так, что это внушило безотчетный страх всем собравшимся. Толпе, собравшейся вокруг храма самого ужасного из своих богов с поднятыми вверх лицами, ожидавшей, когда начнется дикая песнь жрецов, что говорило о том, что жертвоприношение свершилось, показалось, что вершина пирамиды скрылась во тьме, словно с небес на нее вдруг опустилось черное покрывало. Только свет алтарного огня оставался ярким пятном, за которое мог зацепиться взор. Площадь вокруг пирамиды замерла, наблюдая за этой сценой. В воздухе раздавались стоны, словно голоса бесчисленных жертв, испустивших там свой последний вздох. Воздух был совершенно неподвижен, даже малейшее дуновение не колебало ровного языка алтарного огня, освещавшего покрытую запекшейся кровью площадку. Перед алтарем, столпившись в темную массу вокруг жертвенного камня, стояли жрецы Уицилопочтли. Их белые накидки были сброшены, и их испачканные кровью тела и длинные волосы представляли отвратительное зрелище. В центре их толпы, растянутое на полированной яшме, лежало тело прекрасного юноши, жить которому оставалось считаные мгновения, ибо того требовали языческие обряды, сопровождавшие празднество в честь календарного камня.

Внезапно ужасная тишина была нарушена звуком удара по большому бубну из змеиной кожи. Звук этот разнесся эхом по всем концам города и далеко за его пределами, возвестив всем, что последний акт драмы близок к завершению. Когда звук этот достиг ушей собравшихся у подножия теокалли, вся толпа издала сдавленный крик. Его услышал Топиль, главный жрец, который сам только что дал сигнал, а теперь, с ножом в руке, склонился над жертвой, ожидавшей своего конца, но это отлько заставило его презрительно улыбнуться. Это было всего лишь еще одно доказательство его власти, и он только радовался знамениям, делавшим эту последнюю сцену столь впечатляющей.

Пока Топиль стоял над ним, Уэтзин продолжал читать начатую молитву. Потом ужасный нож, омытый в крови тысяч жертв, поднялся. Прежде, чем он начал движение вниз, из спустившейся тьмы сверкнула такая яркая вспышка, и раздался удар грома, такой сильный, что сама земля содрогнулась, и могучая пирамида сотряслась до самого основания. Огромный огненный шар – настоящая молния, пущенная богом с огромной силой и верно нацеленная, упала на храм Уициорпочтли. Он взорвался, ударившись о каменную вершину теокалли, и в одно мгновение все пространство было объято языками пламени, такими яркими, что глаз смертного не мог на них смотреть. Многие каменные блоки рассыпались на куски, алтарь, ни котором горел негасимый огонь, был перевернут, и священный огонь погас. Жрецы, собравшиеся вокруг жертвенного камня, оцепеневшие, не в силах вздохнуть, разбежались кто куда. Некоторые из них, от ужаса потеряв рассудок, даже спрыгнули с края платформы и разбились о камни, которыми была вымощена площадь.