Ведь Конфуций жил то здесь то там, разъезжал повсюду, активно пытался исправить свою эпоху, смотрел вверх и печалился о том, что не слышит крика феникса, смотрел вниз и радовался, что он подобен несъедобной тыкве[349]. Его волновала жажда купли и продажи своего таланта, тревожили мысли о человеке с плетью, ищущем богатства[350]. Как же в таком случае он мог бы отбросить дела и подвиги этого мира и посвятить свою жизнь совершенствованию в искусстве пестования жизни, требующему покоя и уединения?»

Некто спросил: «Что проще, а что труднее — конфуцианство или даосизм?»

Баопу-цзы ответил: «Конфуцианство — это трудное в легком, а даосизм — это легкое в трудном. Вот что трудно в даосизме: отказаться от общественных связей и привязанностей, пренебречь семейной жизнью с женой и детьми, забыть о славе и почестях, отринуть доходы и пожалования, перестать глядеть на блеск роскоши и слушать праздный трезвон, пребывать в пресности простоты и чистоты, считая благим лишь сохранение своей собственной природы, не смущаться от клеветы и не веселиться от хвалы, не желать жить в знатности, не стыдиться пребывать в нищете.

А вот что легко в даосизме: не надо наносить визиты с поздравлениями или соболезнованиями, можно не обращать внимания на критические взгляды и осуждение окружающих, можно не утруждать свой дух изучением семи канонов[351], не заботиться о следовании календарным циклам, можно не беспокоиться об астрологических прогнозах и бедах, обусловленных звездами, и не утруждать свой разум изучением изящной словесности, можно свести к минимуму все тревоги и всемерно увеличить гармонию жизненной силы пневмы, можно пребывать в недеянии и отказаться от докучливых помыслов, а также ничего не бояться и ни о чем не печалиться. Вот почему и говорится о легком внутри трудного.

В практике конфуцианского совершенствования все построено на обязательном следовании свершенным в прошлом деяниям. Здесь для всего есть свое правило — когда выходить, а когда оставаться на месте, когда говорить, а когда молчать. Если вам нужен конфуцианский учитель, вы спокойно можете найти его практически в каждом доме, а если вы читаете текст, то сразу же найдется много ученых комментариев и разъяснений, чтобы рассеять возникающие у вас сомнения. Вот что легко в конфуцианстве.

Ловить глубокое и направляться к удаленному и одновременно следовать и подчиняться классическим нормам и установлениям, постигать смысл «Схемы из Реки» и «Письмен из Ло»[352] и изучать бесконечное множество мнений мыслителей ста школ, накапливать добродетель и распространять ее по городам и весям, исчерпывать преданность и незапятнанность на службе государю, уметь понимать знамения, ниспосылаемые небесами, поднимая голову, и постигать природу ветров и облаков, опуская голову[353]. Если не знать даже одного из этих дел, то окажешься некомпетентным, и если произнести даже одно неправильное слово, то никто уже не будет делать различия между хулой и хвалой относительно такого человека. Надо стремиться, чтобы каждый твой поступок и каждый шаг стал бы образцом для всего поколения и каждое твое слово стало бы передаваться по всей Поднебесной. Вот что трудно в конфуцианстве. Вот почему и говорится о легком внутри трудного.

Но если серьезно сказать об этих двух учениях, то конфуцианство трудно из-за множества дел, а даосизм легок из-за взаимосвязи его сторон. И страшась их трудностей, я собираюсь брать из них лишь то, что легко, и только тому следовать. Мирские люди, конечно, будут тогда издеваться надо мной, и никто не захочет встать плечо к плечу со мной. И я еще не видел человека, который захотел бы согласиться со мной. Но в будущем, несомненно, у меня появятся единомышленники, и ныне я думаю, что вряд ли они будут очень малочисленны».

Некто сказал: «Я встречался со многими известными и возвышенными мужами, о которых я слышал как о достойных конфуцианцах; они полностью исчерпали познание принципов, до конца постигли природную сущность и всесторонне исследовали как отсутствие, так и наличие. Но никто из них не говорил, что годы жизни можно продлить и что состояние бессмертного можно обрести. Вы, сударь, по свету своей мудрости не можете сравниться с солнцем и луной и по глубокомыслию не можете превзойти десять тысяч мужей, тем не менее вы придерживаетесь веры в путь продления жизни. Так не ложна ли ваша вера?»

Баопу-цзы сказал: «Я, конечно, посредственный человек со скромными талантами. Я мало что видел и немногое слышал. Поэтому разве я осмелюсь утверждать, что по своим знаниям я превосхожу множество ученых людей? Разве могу я превзойти славных мужей моего поколения? Однако я понял, что явное следует искать в сокрытом и находить легкое в трудном. Из сопоставления малого опыта могут появиться большие результаты, и из рассмотрения того, что уже наличествует, можно получить знание о том, к чему еще никто и не приступал. Мы не можем считать авторитетным мнение людей нашего поколения, не верящих, что в мире, на Небе и Земле, есть бессмертные. Ведь их таланты сводятся к искусству управлять простолюдинами и умению вести государство по нужному пути. Они читают многочисленные книги, помогающие обучению, и приходят к выводу, что принципы человеческого общежития просты и легки. Когда обсуждается множество вопросов, вызывающих сомнения, человек такого типа заявляет: «Все это множество сомнений я один легко могу разрешить. Я осознаю проблему раньше, чем обнаружатся какие-либо предзнаменования ее появления, поскольку мои чувства находятся в неисчерпаемом единстве со всем сущим. И поэтому нет ничего тайного или сокрытого, что осталось бы мной не понятым. И если я говорю, что никаких бессмертных нет, значит, никаких бессмертных нет и быть не может». Вот сколь крепка их самоуверенность!

Я постоянно сталкивался с таким отношением у обывателей-конфуцианцев, посредственностей и неучей, которые и на вершок не имеют веры в дела наиболее возвышенного. Они просто больны самоуверенностью в мощь своего разума, будучи пристрастными и обремененными всякими мелочами. Нельзя, конечно, наверняка утверждать, что они пребывают в полном мраке невежества, но совершенно ясно, что им не по силам отличить бобы от зерна. По существу, они ограничивают поле своего зрения, смотря на мир через трубку, и сплеча отрицают все, чего не понимает их ум. Насколько же такой подход отличается от попытки при помощи веревки длиной в сюнь достичь глубины в сто жэней[354], не понимая, что она для этого коротка, а потом говорить, что в колодце нет воды? Когда тупые обыватели слышат рев свирепого ветра, похожего на гул пожара, они говорят, что это зимняя небесная гроза. Когда ветер дует с запада, они говорят, что луна бежит на восток. А когда кто-нибудь объяснит им, что происходит на самом деле, они не верят ни капли, поскольку они свято верят только самим себе.

Когда мы слышим звуки, то никому в голову не приходит не доверять своим ушам. Когда мы видим предметы, никому в голову не приходит не доверять своим глазам. Но иногда бывает и так, что мы нечто слышим или видим, и думаем, что все так и есть, но потом оказывается, что все не так. А следовательно, наши уши и глаза отнюдь не всегда заслуживают доверия. А тем более это относится к умозрительным умозаключениям, предмет которых нельзя ни услышать ухом, ни увидеть глазом. Ведь их гораздо труднее проверить, чем данные, полученные благодаря слуху или зрению. И тем не менее люди склонны доверять выводам своего разума, считая их совершенно надежными, даже тогда, когда они пытаются судить о делах наиболее удаленных от повседневного опыта и поэтому ничтоже сумняшеся говорят, будто все, что известно о бессмертных и святых, — лишь пустые слова. Ну не свидетельствует ли это об их полном невежестве?»