— Ах ты!.. — крикнул извозчик.

Лошади остановились. Сивый монах встал на землю.

— Что там у вас? — спросила в мегафон Софья Марковна.

И вдруг возле монаха неизвестно как появился Ветров.

— Натурально! — закричал он. — Натурально, как вас…

— Это Теткин! — сказал черный монах.

— Теткин, Теточкин, очень хорошо! Соня, Тополев, весь эпизод на крупный план!

— Да не было его, Борис Михайлович, не было! — крикнула Софья Марковна.

— Что тут происходит? — спросил режиссер, подходя к ним.

Ветров взял мегафон в руки и сказал на всю площадь:

— Ай-яй-яй, Сонечка! Тополев, объясни ей. Такой эпизод был! А если не было, то только по недоразумению. Значит так, скачут кони, громыхает пролетка, бежит барышня. Как вас?..

— Ее зовут Ксеня, — сказала Софья Марковна. — Но эпизод сложный, ей нельзя.

— А кто же тогда? — растерялся Ветров. — Скачут кони, громыхает пролетка. Бежит барышня — кто же тогда?..

— Может быть, мне попробовать? — спросила полная дама.

— В самом деле, — сказала Софья Марковна, — Лидия Сергеевна без эпизода.

— Значит, так. Скачут кони, громыхает пролетка. Бежит… Лидия Сергеевна. К мужу. Мужа посадили в долговую тюрьму.

— Что вы! Бог с вами! — замахала руками Лидия Сергеевна.

— Нет, посадили! — крикнул Ветров. — Я знаю. Лидия Сергеевна торопится. Она взволнована. Надо что-то делать, кому-то звонить… А тут монахи. И этот… Теткин. Очень натурально! А то они у нас всё пьяные, пьяные… Теткин! Ты где, Теткин? Ну где ты, где?..

— Я здесь!..

Сивый монах выглянул из-за спины черного.

Режиссер спросил:

— Сможешь еще раз?

— Смогу…

— Вот видите, сможет! — крикнул Ветров. — Теткин, ты сможешь, я всегда это знал.

Бегала полная дама по площади.

Сзади мчались резвые кони.

Кидался сивый монах под их горячие морды.

Дама теряла зонтик и падала в обморок.

Ветров кричал: «Отлично, Теткин! Дубль!»

Сколько раз? Может, два, может, пять.

А где же Ксеня?

Вот она сидит в сторонке с Сережей. Головы оба наклонили. О том говорят, о сем.

— А зимой у вас холодно? — спрашивает Сережа.

— Не то чтобы холодно, а вьюжно, — говорит Ксеня. — Зато снег всегда чистый-чистый лежит. Я зимой волосы мою снегом.

— Как, прямо так?

— Ну нет, что вы, его надо в тазу растопить… А на лыжах вы где там в Москве катаетесь?

— Да я что-то не помню, когда я катался на лыжах, — посмеивается Сережа.

— Да что вы! А мы каждый день после школы надеваем лыжи и — на вал.

— Где мы с вами были?

— Левее, за поворотом. Там спуск пологий. Знаете, изваляешься вся, мама лупит меня веником, ты что, кричит, маленькая?

— А вы что на это? — спрашивает Сережа.

— Смеюсь.

— А вот и юпитеры гасят, — говорит Сережа.

Да вот и впрямь будто бы съемкам конец. Убирают товары с прилавков, лошадей распрягают. Артисты все тянутся к школе. А монахи, будь они неладны, снова от всех в стороне шушукаются. Опять что-нибудь замышляют.

— Сережа, спросите у них, что же там с отцом…

— А вот сейчас, — говорит Сережа и идет к монахам.

Через минуту все трое машут Ксене руками.

Ксеня подходит. Сережа ей улыбается.

Сивый монах возбужден еще от прыжков, бледен и будто на себя не похож.

А на кого ж он похож? На кого-то знакомого. Да какой же это Теткин!.. Ксеня хватает сивого монаха за руку.

— Отец!

— А то кто же, — улыбается монах. — Я самый. Вот облачился после обеда…

— Тише, дочка, — говорит черный монах, — еще конспирация не раскрыта.

— А где же Теткин? — спрашивает Сережа.

Черный монах машет рукой:

— На колокольне!..

— Я вот чего все время боялся, — говорит отец, — что он проснется раньше времени. А там у меня веревки, колокола…

— Да будет тебе, развезло его, — говорит черный монах. — Спит как убитый.

— А ты меня сразу не признала? — удивляется отец. — Ну, когда под лошадей-то шла?

— Нет, — смеется Ксеня.

— И мать меня не узнала бы?.. Неужто так преобразился? Хоть бы в зеркало на себя поглядеть!

— Тише, — говорит монах, — вон Ветров движется к нам. Данилыч, никакой ты ей не отец.

Подкатился Ветров.

— Устал, Теткин? Устал? Утомился? Руки дрожат?

— Да как не устать, — посмеивается отец. — Устал.

— А деньги у тебя есть?

Черный монах громко сморкается.

— Нет, — говорит отец. — Врать не буду. Чего нет, того нет.

— Ну ничего, ничего! Я скажу, чтобы тебе сегодня деньги выдали. Да, да, сегодня! — говорит Ветров. — Такой актер, как ты, Теткин, не может ходить без денег. А другие до получки подождут!.. Я тебе еще эпизод подберу. Хороший такой эпизод. А другим не подберу!.. И в следующий фильм возьму. Там у меня есть для тебя небольшая роль.

— Премного благодарен, — говорит отец и поглядывает на монаха.

А тот неистово сморкается и похлопывает его по плечу.

— Ну-ка, идите сюда поближе, — говорит вдруг Ветров и подозрительно поглядывает по сторонам.

Все смыкают круг.

— Я, когда ехал, знаете о чем думал? Знаете?

— О чем? — спрашивает монах.

Ветров раздувает ноздри и шепчет:

— Яблоки тут должны поспеть!

— Это точно! — говорит отец. — У нас белый налив…

Но черный монах хлопает его по спине.

— Мы купили сегодня, утром, — говорит он, — да съели все…

— Что это как водкой от тебя пахнет, Рогов? — говорит Ветров монаху. — Теткин, а от тебя нет.

Монах отстраняется. Ветров хлопает себя по колену.

— Да, так я не об этом! Купили — съели, снова купили — снова съели… Тоска! В сад нужно забраться, понимаете, в чей-нибудь сад!

— Вот это да-а… — гудит монах, — это дело-о…

— Да зачем же?.. — растерянно спрашивает отец. — Я бы принес…

— Ах ты, Теткин, — говорит монах и обнимает отца за плечо.

— Ах ты, Теткин! — восклицает Ветров и обнимает его с другой стороны. — Не понимаешь, а такой актер! Ты пойдешь? — спрашивает он монаха и тычет ему в бороду пальцем.

— Пойду, Борис Михайлович.

— Ты пойдешь? — спрашивает он у отца.

— Он-то? — говорит монах. — Он пойдет!

Отец говорит:

— Отчего не пойти…

— Ты пойдешь? — спрашивает Ветров Ксеню.

— Нет, меня дома ждут, — говорит Ксеня.

— Ага, дома! Мамочка?

— Мамочка.

— Папочка?

— Папочка.

Ветров к Сереже:

— Ты пойдешь?

— Нет, и я не пойду.

— Предатели! — кричит Ветров, раздувая ноздри. — У-у провокаторы! Дилетанты! Снобы!

— Карьеристы они, — гудит черный монах. — Ничего, Борис Михайлыч, мы и без них пойдем.

— А они не донесут?..

— Ксеня-то? — спрашивает отец. — Нет, она не скажет…

И тут вдруг на колокольне вздрогнули, заволновались колокола. Они ударили несколько раз в беспорядке, разноголосо и умолкли, но от самого большого над городом еще долго плыл басовитый гул.

— Это что же там? — спросил Ветров.

Отец с монахом переглянулись и беспокойно задвигались.

— Мы пойдем, Борис Михайлыч, — сказал монах. — Как стемнеет, вы нас ждите…

Отец потянул его за рукав, и они, оглядываясь, торопливо пошли в сторону парка.

— У меня и фонарик есть! — крикнул Ветров.

Но отец с монахом его уже не слышали. Он достал из кармана фонарик и показал Ксене:

— Я по дороге купил, в Ногинске. Хороший фонарик. В Москве таких нет.

Ксеня сказала:

— Подумаешь, у нас тоже такие продают.

— А ты кто такая? — спросил Ветров. — Кто она такая, Сережка? Что она ко мне пристает?..

— Вот еще!.. — фыркнула Ксеня и засмеялась.

— Ты смотри у меня! — крикнул Ветров. — Я с тобой еще поговорю!..

И тут же пошел — быстро-быстро — к школе, размахивая руками и бормоча что-то себе под нос.

Вечер приходит в этот город так же, как и в другие такие города, — постепенно. Крадучись.

Сначала в боковой улице выйдут две-три хозяйки посидеть на лавке, посудачить возле своего же крыльца. Потом откуда ни возьмись потянутся вдоль заборов усталые козы. А тут и синяя вывеска зажжется на углу: «Ресторан». А там две пары каблучков процокают и белые рубашки за тополями мелькнут.