«Может, напомнить о себе Альберту?»

Альберт, которого до смены имени звали Антоном, был фотографом, не таким фотографом, каким был каждый первый житель Петербурга в возрасте от пятнадцати до тридцати, а настоящим фотографом и вполне успешным. Он уже дважды за лето подгонял Жене шабашки, суть которых заключалась в таскании светоотражателей и сумок с объективами. Жене такая работа нравилась, фотосессии, пусть он в них ничего и не решал, были интересными, но в последнюю встречу Альберт жаловался на падение спроса, говнюков-клиентов, которые хотят экономить на всем подряд, на рост цен и прекрасно дал понять, что в ближайшее время халтуры не будет. Но прошел уже месяц, все могло поменяться, а если и не поменялось, то лишний раз напомнить о себе будет полезно. Женя достал телефон и с удивлением обнаружил кучу непрочитанных сообщений от смутно знакомых людей, суть которых сводилась к вопросу: притащится ли он на афтепати и где обещанный джин.

Женя задумчиво пролистал аватарки, восстанавливая детали вечера.

Юля побежала домой собираться на репетицию, а Женя застрял у подъезда с Ди. Ди, он же Дима, был соседом и по совместительству другом детства. Они разве что ни на соседних горшках сидели в саду и в школе все время тусили вместе, но потом дружба немного поугасла. Нельзя сказать, что Ди совсем снаркоманился, но очень конкретно увлекся экспериментами с веществами, а Женя хоть и не был образчиком трезвости, но любил разнообразие, ему быстро надоело мучить слизистую и слушать однотипные истории про поиски закладок или наполненные якобы великим эзотерическим смыслом галлюцинации. Женя был не против упороться и пойти что-нибудь сделать, но в обществе Ди до второго пункта как-то не доходило, вместо этого было упороться и остаться дома, что Женю бесило. В итоге он, сам того не замечая, свел общение со старым другом к минимуму.

В этот раз Женя хотел просто минут пятнадцать пообщаться и пойти домой искать работу, но планы резко изменились. К Ди подъехали какие-то веселые чуваки, в которых он узнал музыкантов из восточной Европы, из Белоруссии то есть. Пара их записей уже месяц крутилась у него в плеере. Как оказалось, Ди обещал ребятам помочь разжиться стимуляторами перед концертом. Ведь вечером должен был состояться фестиваль витч-хауса в заброшенных корпусах Красного Треугольника. Хотя Женю пригласили человек пять, про фест он умудрился благополучно забыть.

В итоге Женя поехал вместе со всеми проверять в ближайшем парке пеньки на предмет незаконного клада, а потом на Красный Треугольник, где от смеси алкоголя, амфетаминов и травы достиг ранее неизведанного уровня опьянения.

Все дальнейшие воспоминания были смазанными, но он хорошо запомнил девушку, с которой флиртовал под утро. У нее, помимо пирсинга и искусственных дредов, щедро вплетенных в волосы, были черные глаза без белков. В полутьме Женя не разглядел, была ли это татуировка или линзы, но надеялся на второе. Она тоже написала сообщение, с явным намеком продолжить с того, чем закончили. Вот только Женя в упор не помнил, чем они там закончили, все говорило о том, что он, подлечив коленку, побежал дальше изучать заброшенные коридоры в гордом одиночестве. Это было вполне в его духе.

С одной стороны, он вроде бы подустал от вечеринок в режиме нон-стоп и проставляться на последние деньги незнакомым людям джином не хотелось, с другой – обещания надо держать, а он все равно не знал, чем заняться. Немного помявшись, Женя направился в сторону ближайшего алкомаркета.

Женя любил Гордонс в маленькой плоской бутылочке. Размер и форма бутылочки имели принципиальное значение. Джин мог быть не Гордонсом и даже не джином, но бутылочка должна была быть плоской. Быстро отыскав нужное, Женя пошел на кассу, где уже скопилась небольшая очередь.

– Надеюсь, вы это собираетесь распивать не с моей несовершеннолетней ученицей?

Женя развернулся и увидел нарочито строгое лицо Юлиной учительницы, той самой, перед которой он повел себя как последний идиот.

– Нет. Эта вредная жопа и в трезвом состоянии невыносима, – улыбнулся Женя, стараясь быть максимально милым и забавным. Он надеялся, что она хотя бы немного смягчится, но учительница по-прежнему смотрела на него волком. Он сам приблизительно с тем же отвращением смотрел на Вована. До Жени наконец дошло, в чем дело. – Юля так и не раскололась?

– О чем она должна расколоться? – учительница скептически изогнула бровь.

– Мы не встречаемся с Юлей, она моя сестра.

Женя никогда не видел, чтобы смена отношения к собеседнику с гнева на милость была такой очевидной. Брови удивленно поползли вверх, сжатые губы расслабились и растянулись в немного придурковатой полуулыбке, а с лица словно согнали тучу.

– Оу… Простите. Я думала, что вы один из тех дебилов, которые слишком тупы, чтобы общаться со сверстницами и реализуются за счет девочек-подростков, – ее лицо покрылось легкими розовыми пятнами смущения.

– Нет, девочки-подростки не в моем вкусе.

«В моем вкусе такие, как ты», – подумал Женя. Ему действительно приглянулась эта молодая женщина. Отличная фигура и лицо, особенно глаза. Женя находил выражение «утонуть в глазах» пошлым, затертым и лишенным смысла, но сейчас он в корне поменял мнение. Ее карие глаза состояли из нескольких слоев разных оттенков. Это делало их похожими на пейзаж незнакомой планеты. Глядя в них, он словно летел сквозь дымку серых облаков над черно-коричневыми скалами, у подножья которых билось бурое от водорослей море.

– Наличными или по карте? Молодой человек, наличными или по карте?! – голос кассирши вернул Женю на землю.

– Наличными… – буркнул он и, сгорая со стыда, начал выгребать мелочь и мятые купюры.

«Молодец, Женек, ты на очевидных отходосах покупаешь бухло на последние деньги. Это именно то, чем можно завлечь молодую привлекательную учительницу», – упрекнул он сам себя и тут же оправдался:

«Ну, а что я могу сделать? Ткнуть пальцем в бутылку и заорать, что это не мое?»

«Хотя бы раз прояви себя не с той стороны, где у тебя жопа! Она же учительница русского, ты тоже буквы знаешь. Давай!»

«И что мне теперь прямо здесь припасть на одно колено и начать читать стихи?» – возразил Женя сам себе, но на всякий случай попытался вспомнить какое-нибудь стихотворение посолиднее. Как назло в голове навязчиво крутился только Бродский. При том именно сам образ Бродского, а не его стихи.

«Бродский… Это почти как Троцкий…»

«Соберись, дебила кусок, ты что, ни одного стиха не помнишь?»

«Я – поэт, зовусь я Цветик, от меня вам всем – приветик!»

– С вами все нормально? – спросила учительница, убирая карточку в кошелек. Она успела расплатиться, пока Женя говорил сам с собой.

– Я да… Просто задумался о Троцком… о Бродском.

– Да, – ее лицо приняло озадаченный вид, словно она вот-вот протянет руку и потрогает его лоб на предмет лихорадки. – Действительно… Почему бы не подумать о Бродском.

Женя уже открыл рот, чтобы попытаться развить диалог, но у Юлиной учительницы зазвонил телефон и она, скомкано попрощавшись, убежала, звеня здоровенным пакетом и говоря кому-то, что уже почти подошла к подъезду.

Домой Женя вернулся ранним утром, разбитым и опустошенным настолько, насколько это возможно. Душа была – как старая пепельница из консервной банки, пустая, но с плотным липким налетом на стенках из пепла и плевков. Будто кто-то голодный выпил все силы и эмоции. А самым неприятным была стойкая иррациональная уверенность, что так паршиво теперь будет всегда, что на самом деле мир именно такой, каким он видит его прямо сейчас – серым потоком ложных надежд и разочарований. Умом Женя понимал, что это всего лишь измученный мозг пытается восстановить допаминовый баланс и уже завтра-послезавтра станет лучше, но это понимание слабо спасало.

Матеря самого себя за неспособность вовремя останавливаться, Женя тихо открыл дверь в квартиру.

В коридоре он столкнулся с Юлей, шнурующей кроссовки. У Юли было что-то вроде приработка: в соседнем доме жила девушка-модель, Юля два раза в неделю бегала с ней утром, не то чтобы в качестве настоящего тренера, а дабы не дать лишний раз расслабиться. Юля в любом случае бегала пару раз в неделю, а так она даже имела какие-то копейки с этого дела.