Женя привык, что во снах существует порядок действий, некий сюжет, связывающий отдельные события в единую линию, и по отношению к даже совершенно нелогичному или абсурдному сновидению можно использовать слово «происходящее». Все сны, которые он помнил, были именно такими, но этот казался принципиально другим. Там не было происходящего, был лишь образ момента, бесконечно растянутый и зацикленный, как бы существующий вне времени.

Женя видел все из верхнего угла тускло освещенной общественной душевой. Прямо по ходу взгляда был темный дверной проем, в котором угадывались очертания стен коридора. Слева ряд кабинок, справа умывальники, все было отделано темно-бирюзовым кафелем. Или сам свет был бирюзовым, а кафель просто серым? Пол залила вода, что-то где-то капало и жужжали лампы. Это походило на изображение с камеры видеонаблюдения. Только камеры не было, в этом углу не было ни паука, ни другого насекомого, чьими глазами мог видеть Женя. Он знал – угол, откуда он смотрел свой сон, был совершенно пуст и его самого там не было, потому что он сам стоял внизу на мокром кафельном полу и смотрел в верхний угол, но не прямо на себя Смотрящего сон, а немного правее. Внешне он выглядел как наяву, только волосы на пару сантиметров длиннее и одет в незнакомую куртку.

Он просто стоял, уставившись под потолок и не моргая. Глаза казались черными из-за зрачков и тени от челки, рот чуть приоткрыт, гладкое лицо не выражало никаких эмоций. Он почти не двигался. Внезапно раздался короткий глухой хруст. Он несильно дернулся, как если бы вместо позвоночника была сухая ветка и невидимая рука переломила бы ее чуть пониже шеи. Дернулся и снова замер, словно ничего и не было.

– Ева… – в коридоре тихо, как шуршание жухлых листьев, прозвучало имя.

Он, стоящий на полу, перевел взгляд прямо на себя Смотрящего, словно знал что-то большее, и ушел…

По крайней мере, Жене Смотрящему сон показалось, что Женя Находящийся во сне ушел, а не остался пялиться в пустой угол. Точно он не мог сказать, потому что на этом моменте проснулся. За всю жизнь ему приходилось по-разному просыпаться: от ужаса, от логического завершения сна, от оргазмов, но впервые он проснулся от того, что нервничает.

На кухне злобно орала Юля. Потом раздался негодующий топот и хлопнула дверь. Что именно она орала, Женя спросонья не разобрал, да и не особо старался, ему было совершенно фиолетово, отчего бесится сестра на этот раз. Другой вопрос, на кого она так вдохновенно повысила голос? При всей чудаковатости привычки общаться с воображаемыми собеседниками у нее не наблюдалось.

Родители уехали отмокать в море, дома остались только он, сестра и мышонок Петя. Тем временем на кухне кто-то все же гремел посудой.

«Какого хера? – окончательно проснувшись, Женя подскочил с дивана, запнулся о валяющуюся на полу подушку, но виртуозно удержал равновесие. – Кого принесло в такую срань? – Женя гневно посмотрел на часы, но те укоризненно глядели на него и показывали три дня. – Все равно… Никого не приглашали, но кто-то приперся».

Женя проверил наличие на себе штанов – он оказался в футболке и тех же узких серых джинсах, в которых был вчера, только на коленке теперь красовалась дыра с видневшейся сквозь нитки свежей ссадиной. В памяти тут же вспыхнули неясные образы прошедшей ночи: громкая, сплетенная из шумов музыка и прыгающая под нее толпа, бармен с кривой тату над бровью, тонущие в темноте очертания старого завода, мокрый асфальт и чей-то смех, девушка с черными глазами, поливающая ему разбитую коленку водкой из пластиковой рюмки, широкие и давно заброшенные коридоры промышленного здания, облицованные темно-бирюзовой плиткой… Воспоминания смешались в кашу, и Женя замотал головой, чтобы выбросить их и сосредоточиться на главном, на госте в кухне. Вчерашний день подождет.

Убедившись, что он не выйдет наводить порядки с боевым видом и в трусах, Женя отправился на шум.

Тетя Ира, старшая сестра отца, стояла посреди кухни. Она смотрелась монументально, как статуя колхозницы, только вместо серпа в руке держала поварешку – скверный знак. После ссоры с Юлей тетя Ира выглядела скорее озадаченной, чем обиженной. Она вообще редко обижалась, тем более на Юлю, от которой глупо было ждать любезности.

– Теть Ира? А… – Женя завис в попытках определиться, что он хочет узнать в первую очередь: что она тут делает или что там произошло с сестрой. – Почему Юля кричала? – наконец спросил он, решив не начинать диалог с выяснения, какого хрена его обожаемая тетя забыла у них дома. Это невежливо.

– Я приготовила ей кашу, а она отказалась есть и разоралась… – с невинным видом тетя Ира развела руками. – Совсем нервы у девки сдали.

Женя подошел к стоящей на плите кастрюле и осторожно заглянул под крышку. В нос тут же ударил насыщенный запах овсянки на молоке. Каши тетя Ира наварила от души, литра так два с половиной, а по центру плавал исполинский кусок сливочного масла. Женя подцепил немного ложкой и аккуратно попробовал так, словно это был кокаин. Овсянка оказалась не только невероятно жирной, но и безобразно сладкой – неудивительно, что Юля не стала ее есть. Тете Ире еще повезло, что в пылу гнева ей не надели кастрюлю на голову.

– Эм… Юля не ест такую пищу, – как можно деликатнее заметил Женя.

– В смысле – такую? – тетя Ира свела брови. – Это же овсянка. Лера сказала, что она каждое утро ест овсянку.

– Да… на воде, без сахара… и без масла. Она не ест быстрые углеводы вместе с жирами, – попытался пояснить Женя, но осекся, увидев выражение тотального непонимания на лице тети.

Тетя Ира была ветеринаром и прекрасно знала, что такое быстрые углеводы, но принципиально не признавала никакие ограничения в питании. Она обладала неукротимым шилом в жопе и завидным метаболизмом, поэтому никогда не выходила за пределы сорок восьмого размера. Отец говорил, что если бы она хотела, то влегкую подготовилась бы к соревнованиям в фитнес-бикини за пару месяцев, но ей это было более чем неинтересно. Себя она любила и считала красавицей в любом виде, вдобавок искренне верила, что для хорошей формы надо больше двигаться, а диеты лишь ведут к анорексии, причем сразу.

– У них в студии сейчас утверждаются главные роли, она должна сохранять определенный вес, если не хочет оказаться в кордебалете… – робко промямлил Женя, пытаясь не скукожиться под давлением испытывающего взгляда тети. Юля, как и все в семье, была высокой, не чрезмерно, но самой высокой в группе, а следовательно, тяжелее остальных, и это играло против нее. И Женя, и родители, и сама Юля прекрасно понимали, что балет выживает тех, кто не подходит по росту, и этому могут противостоять лишь немногие таланты, но Юля с невероятным упорством год за годом пробивала себе дорогу в число этих немногих.

– Этот ее балет, – тетя Ира закатила глаза, – я так радовалась, когда она ушла из академии, думала, что ребенок наконец-то перестанет себя изводить… но нет, теперь эта студия дурная с педагогами-имбецилами!

– Ей нравится. И у нее получается. Она с детского сада у станка вкалывала, чтобы в последний момент променять призвание на кашу с маслом?! – Женя не заметил, как начал заводиться. – Ей сейчас и так нелегко, она хочет танцевать этого сраного лебедя, так пусть танцует. Это ее мечта. Целеустремленности у нее хватит, но только не надо ей палки в колеса ставить!

Женя понял, что начинает махать руками, поэтому налил стакан воды и хмуро сел за стол. Так он как минимум не будет негодующе подпрыгивать на каждом слове.

– Ладно… – пожала плечами тетя Ира. – Лебедь так лебедь. Пусть Лера разбирается. Ее дочь. Так, ладно, а ты? Тоже на диете? – она подсунула Жене под нос тарелку и прищурилась, внимательно наблюдая, как Женя отреагирует.

– Я… Да… Нет… То есть я бы предпочел яичницу, – у Жени чертовски плохо получалось сохранять невозмутимость. Запах вареного молока бил в нос, но Женя не мог так просто завалить очевидный тест. – Ладно, каша сойдет.