Впрочем, ото всех этих открытий его представление об Елене не слишком-то изменилось, разве что, прибавилось уважения. Ее простая манера держать себя никак не выказывала ее социальную высоту (чего-чего, а скромность Александр всегда ценил!)

И еще раз Александр удивился тогда, когда Елена привела на занятия сына. То, что у нее есть ребенок, это не очень-то удивительно, хотя почему-то думалось, что детей у нее не должно быть; но то, что вместо предполагаемого малыша трех-четырех лет пришел совсем взрослый сын-второклассник – это несколько шокировало. Даже женщины в их группе заохали, увидав у Елены такого взрослого сына – можно было принять его за младшего брата, такой не похожей на маму казалась Елена. Как удивительно много она успела за свои двадцать семь лет!

В общем, эта девушка-женщина показалась ему интересной с самого начала, и дальнейшее ее узнавание только повышало интерес к ней, вследствие чего росло и уважение. Так Александр и относился к Елене: в первую очередь, уважительно. А возникшие симпатии между ними расценивал просто как проявление добрых чувств, он даже на дружбу с ней не рассчитывал – достаточно было этих полуофициальных отношений.

И лишь где-то в глубине его души все же угнездилось маленькое сожаление о том, что такой человек и почему-то не его спутник.

Сам Александр был довольно занятной личностью, что выражалось в его некоторой замкнутости и обособленности. Ему была присуща настороженность в отношении к людям, хотя, конечно же, он давно перестал судить резко, потому как юношеский максимализм выветрился, а твердых убеждений мужа еще не появилось.

Его мучил целый комплекс вопросов, касающихся мироустройства, но это слишком громко сказано, скажем так: жизнеустройства. Но не в смысле устройства личного благополучия, а в смысле устройства общественного благополучия. И главным образом, не в социальном плане, а в плане моральном. Он всерьез терзался тем, что люди грубы и невежественны, подозрительны и лживы, что высокие чувства им недоступны, и что они согласны на пошлость в отношениях между собой, готовы жить в грязи натуральной и нравственной, и принимать подобный образ жизни за единственно правильный. Служебные отношения, в коих пребывает человек большую часть своего жизненного времени, казались чересчур официальными, а «организованная» дружба отдавала могильным холодом. На работе он лишь звено, винтик в огромном механизме, и забота об этом винтике чисто профилактическая: вроде смазки, чтобы раньше срока не износился.

В свободное время человеку опять же предлагается возможность совершенствоваться в области знания, или искусства, но вовсе не в области духовной, не в области чувств. И нет такого места, нет такой неофициальной трибуны, где бы можно было поделиться вопросами, мучающими тебя. И если верующий человек может исповедоваться батюшке в церкви, то у неверующего такой возможности нет. Конечно же, не все гладко в нашей жизни, есть о чем подумать, поразмышлять, как-то повлиять на мир, но…

Александр всегда избегал официальных собраний, где удивительным образом все было сформулировано и названо своими именами, а решение вопроса подготовлено заранее. Эта прозорливость поражала – казалось, поставь на повестку дня вопрос о любви, немедленно бы поднялся человечек с бумажкой, назвал бы намеченные фамилии для президиума; все бы ему поаплодировали; затем слово для отчетного доклада предоставили бы самому главному спецу в этом деле; тот часа полтора бы распространялся на заданную тему, затем в прениях по десять минут выступили бы записавшиеся, так же заранее намеченные, и уж потом председательствующий зачитал бы проект решения вопроса о любви, который присутствующие единогласно бы приняли. И никто бы даже не задумался, не поразился тому, что только что ими был решен, наверное, самый главный вопрос человеческого существования – вопрос о смысле человеческого существования.

Так вот, Александр в своем духовном развитии как раз находился на той стадии, когда был почти готов принять существующий порядок вещей за единственно правильный. Впрочем, и это не вся правда. Его приятие было бы лишь чисто внешним, а внутренне он продолжал бы жить по своим законам, считать естественными чувствами доброту, любовь и уважение, а корысть, лесть и показуху – неестественными; продолжал бы по-прежнему влетать в конфликты, выставив no-забывчивости никому не нужное и идущее вразрез с общепринятым, собственное мнение.

Но он уже чувствовал, что все это постепенно угасает в нем, и некая умудренность души предполагает в будущем спокойный ход жизни, как ровный путь к… смерти, без особых эмоциональных всплесков. В общем, болтанка молодости, шараханье от одной истины к другой, закончились, а новая твердая позиция мужа едва ли выработалась. Точнее, может быть, она и выработалась, но только для себя, для своего внутреннего я; но поскольку до твоего внутреннего я никому нет дела, то она так и оставалась нераскрытой, затаенной, болезненной – ведь всякие порывы души хочется адресовать людям, находя в них отклик и понимание, а не адресовать – значит, жить вечно беременному, мучиться, страдать оттого, что не в силах разродиться.

Вот такой Александр был внутренне. А внешне ничем от других не отличался: рост средний, глаза карие, волосы темные – человек как человек. Даже работа заурядная – инженер.

Проживал он с матушкой в однокомнатной квартире, отец их давно оставил. Может, отчасти потому, что Александр не имел с детства твердой руки в воспитании (а мама, конечно же, могла научить его только своей женской философии), он и получился таким неприспособленным к жизни. Он не взял от мира того, что можно было взять, лишь чуть-чуть покривив душой и слегка забыв про совесть. Даже поступающие время от времени предложения продвинуться по службе он отвергал, во-первых, потому, что не чувствовал в себе тщеславного желания руководить, а во-вторых, потому, что эта нагрузка уже бы и вовсе лишила его возможности жить нормально, чувствовать, любить, чего его душе, затаившейся на длительный срок, конечно же, хотелось. Он считал, что в жизни должен быть баланс во всем, а не перекос в сторону официальных отношений.

Как-то после занятий решили пройтись. Вечер был теплый, прозрачно-чистый. Александр взял в одну руку ее сумку, в другой – нес свой портфель.

– Ну, как ты далеко… – сказала Елена, не найдя возможности взять его под руку.

– Что поделать?

– Дай мне твой портфель.

– Он не легче.

– Все равно. Я хочу быть близко.

Александр отдал ей портфель, переложил ее сумку в правую руку. Елена взяла его за локоть, произнесла:

– Хороший вечер сегодня.

– Да… Куда мы идем? – спросил Александр. – Если до остановки, то это слишком коротко.

– А давай пойдем в твою сторону… Там меня посадишь на автобус и тебе недалеко.

– Я могу проводить тебя до дома.

– Не надо. Во-первых, это займет много времени, а во-вторых, мой дом сразу же возле остановки, так что, я всегда хожу смело.

Они пошли по сумеречной улице в сторону дома Александра, на ходу беседуя о спортивных делах, о самочувствии и прочем.

Александр предложил Елене зайти к нему попить чаю – так хорошо после физической нагрузки.

– А кофе у тебя есть? – игриво спросила она.

– А как же! – ответил он в лад с нею.

– Ладно, – улыбнулась Елена. – Спасибо за предложение. Я обязательно попью, но только как-нибудь в другой раз, когда приготовлю к нему чего-нибудь.

– Чего?

– Ну, хотя бы домашнего печенья.

– Правда? Слушай, я так люблю домашнее печенье. Неужели ты его можешь готовить?

– А что тут особенного?

– Ну-у, коли это так, то я заранее благодарен, – произнес шутливо Александр. – А можно я выкажу вам свою признательность?

– Каким образом? – спросила Елена.

– А вот таким… – Александр высвободил руку и, склонив ее голову, попытался поцеловать в щеку, но неожиданно ощутил… губы. Елена на ходу оценила ситуацию и не замедлила ответить благодарностью на благодарность. Оттого что такой оборот событий не был предусмотрен, поцелуй получился коротким и совсем не чувственным – так, как бы между прочим.