Лучше было и не начинать.

Пальцами свободной руки Володя осторожно перебрал одну из прядей её спутанных волос и практически невесомо провёл по влажному от слёз виску.

– Он служил там.

Пальцы двух рук переплетались, и горячая ладонь по-прежнему дарила необъяснимое успокоение. Очень медленно, словно бы нехотя, возвращалась способность думать. За какой-то час с небольшим случилось слишком много вещей, в которых теперь необходимо было хоть как-то разобраться.

Что делать? Как себя вести? Куда идти?

Не отнимая ладони, Володя заёрзал, другой рукой явно что-то по карманам в полумраке ища, а затем усмехнулся – слишком наигранно, чтобы поверить в искренность – и еле заметно кивнул на собственные колени.

– Ты мне так джинсы порвёшь. А они у меня парадные.

Ойкнув беззвучно, Агата словно очнулась окончательно и поспешила разжать пальцы, которыми судорожно цеплялась за чёрную штанину.

– Извини…

– На, я написал тут… – на свет показался сложенный в несколько раз листок. – Это список необходимого. Бери побольше тёплых вещей, и желательно на себя сразу, чтобы никаких сумок не было. Постарайся каким-нибудь рюкзаком обойтись… И поезжай прямо сейчас домой.

Взяв бумагу, Агата вопросительно посмотрела на Володю, и тот вздохнул, как-то странно подбородком поведя. Словно бы думал, говорить или нет.

– Лучше тебе ему на глаза не попадаться. Я его таким очень давно не видел. Правда. Да и разговор тебе с семьёй долгий предстоит.

Интересно получалось – целая бочка отборного дёгтя, и ни капельки мёда. Голова казалась невероятно тяжёлой, и ею постоянно хотелось трясти в дурной надежде на хоть какое-то облегчение. Медленно, очень медленно Агата приняла вертикальное положение и зажала листок меж пальцев.

Удивлена ли она? Нет. Слишком трезво оценивала перспективы подобной работы.

Испугана ли? Да. Невероятно. Потому что всё самое нежданное всегда случалось слишком внезапно и быстро.

Имелся ли толк от её страха?..

Подниматься пришлось по стенке – настолько сильно тряслись отсиженные ноги. Кое-как встав и с огромным трудом распрямив плечи, рукавом свитера наспех вытерла так и не высохшие до конца щёки.

Хотела работы, Волкова? Получай.

Не обляпайся только.

Володя продолжал сидеть у стены и внимательно смотрел снизу вверх. Светлые глаза его сверкали в полумраке так, что от них очень не хотелось отворачиваться; хотелось лишь смотреть, греться об эти огоньки и тонуть в них без остатка. И кто знал, сколько минуло времени, прежде чем с губ сорвался вопрос, который, лишь сформировавшись, больно задел что-то внутри.

– Вовк… если бы я не подписала… что-то изменилось бы?

Секунда. Две. Три. Взгляды – глаза в глаза, внимательно, неотрывно. Словно ответ можно прочесть, не дожидаясь слов. Словно безмолвие оказывалось менее болезненным.

Не отрывая взгляда, Володя медленно качнул головой, а затем пожал плечами. И столько в том усталости виделось, столько не поддававшегося описанию бессилия, волной незримой вырвавшегося наружу, что удивительным казалось, как со всем этим люди вообще умудрялись жить и работать.

– Нас бы просто подвели под увольнение.

Молчали все. Настенные часы с давно уже не работавшей кукушкой тикали слишком громко, чтобы не обращать на них внимания, и периодически Агате хотелось расколотить древнюю рухлядь, выкинуть в окно или швырнуть в стену. Откуда взялась вдруг эта совершенно дикая для характера агрессия? И почему выражалась она в таких вот всплесках?

Уж часы-то при чём?

Казалось, что и родители, и Марк находились в трансе. И подобное их состояние – вот этого уже стоило всерьёз опасаться – тоже вызывало неконтролируемые приступы злобы, которые с огромным усилием подавлялись и выражались разве что в крепко сжатых зубах и слишком резком, словно после пробежки, дыхании.

Тик-так. Тик-так.

Что случилось с тобой, Волкова?

Попытки проанализировать собственное состояние разбивались, тонули в пучине душевной тьмы, которая плотной пеленой перекрыла все более или менее привычные эмоции. Казалось, Агата даже ждала какого-то выпада со стороны родных, ждала чего-то такого, что позволило бы сорваться на них. Ожидание смешивалось с опаской, и кошки едва ощутимо скреблись глубоко под рёбрами.

Матвей Олегович побарабанил пальцами по столешнице и откинулся на спинку стула.

– Приказ есть приказ.

Тик-так.

В первые секунды услышанное шуткой показалось. Агата даже отвлеклась от созерцания узора на сервизной чашке и непонимающе глянула на отца, словно ожидая услышать продолжение, которого, впрочем, так и не последовало. Конечно, всей правды она не рассказала, благоразумно умолчав о добровольно поставленной подписи, зато несколько раз сделала акцент на кратковременности грядущей поездки – каких-то несчастных шесть дней, самое малое из возможного. Это, как оказалось, и усыпило бдительность.

Минутная стрелка злосчастных часов отмеряла с положенной ей скоростью начало девятого вечера. Едва перешагнувший порог квартиры после рабочего дня Марк оказался тут же безжалостно поставлен перед фактом, и уже через сорок минут они оба сидели за столом на родительской кухне, ожидая реакции на новость.

– Матвей… – Беата Константиновна неверующе воззрилась на мужа, и тот подался чуть вперёд.

– Что «Матвей»? Она сама туда не просилась ехать, или мне тебе рассказать, что бывает за неподчинение? Раньше Матвея слушать надо было, когда она экзамены сдавала, а ты выбор её поддерживала и передо мной оправдывала.

– Я виновата?! – от хлопка по столешнице вздрогнул Марк и жалобно звякнули чашки. Мама всегда была мягкой, и даже находившаяся в своём защитном коконе Агата удивилась такому резкому выпаду. – Я?!

– Успокойся, – тяжкий вздох в ответ и сцепленные в замок пальцы. – Никто не виноват. Приказы. Не. Обсуждаются.

Отец показался вдруг совершенно незнакомым человеком – так странно оказалось слышать от него такие слова, тем более в контексте дочериной работы, так горячо нелюбимой и презираемой даже. И по сидевшему рядом Марку, который огромными глазами смотрел куда-то в одну лишь ему видимую точку, держась согнутой в локте рукой за висок, можно было понять, что не у одной Агаты в голове роилось в эти минуты по меньшей мере удивление.

– Когда? – папа посмотрел внимательно, и не сразу сообразить получилось даже, что вопрос к ней относился, и потому ответила Агата с замедлением и поёжившись.

– Послезавтра. Завтра за документами поеду.

Мама начала судорожно пальцы загибать, считая дни. Это почему-то показалось несколько смешным – ну, какая разница, на какое число выпадало возвращение?

С Агатой творилось нечто очень странное – она прекрасно понимала это, вот только признаваться, пусть даже только себе и мысленно, совершенно не хотелось. Ликование смешивалось со страхом, невероятный интерес перебивался сомнением, а до кучи добавлялась ещё и готовность проявить агрессию по отношению к каждому, кто хотя бы попытался бы начать её отговаривать или стращать. Упрямство – пожалуй, единственная привычная черта – сейчас окрашивалось в такие немыслимые оттенки, что хоть самой себе пугайся. Она и пугалась, хотя сама до конца того не осознавала. Но ведь всё это так нетипично и странно…

– Ты только вот, что, – Матвей Олегович смотрел очень внимательно, и отчего-то Агата именно сейчас внимала каждому отцовскому слову по-особенному, не так, как раньше, – начальства своего даже в самых мелочах ослушаться не смей, ясно? Чтобы вела себя тише воды и ниже травы, и о самодеятельности не думай даже.

Осторожный кивок, а на большее сил как-то не хватило.

Интересно, если ущипнуть себя, станет ли больно? Или это всё-таки сон?

– Видел я его. Толковый мужик.

Нет. Точно сон.

Не сразу сообразив, что к чему, Агата нахмурилась и с недоверием глянула на отца.