Левый уголок рта, казалось, был просто разорван. Из пореза до сих пор сочилась кровь, успевшая залить всё: губы, подбородок и даже часть свитера.

Волкова дёрнула головой, попыталась отвернуться, но Денис тут же с силой схватил за подбородок и вновь развернул к себе. В серых глазах, устремлённых в потолок, сумел разглядеть просто не поддававшуюся хоть какому-то описанию боль.

– Не надо.

Столько отчаяния в голосе, столько мольбы…

Посиневшие губы не шевелились практически – нижняя, должно быть, и вовсе онемела. Пролепетала едва слышно, зажмурилась, головой осторожно повела в попытке высвободиться. Стыдно было. Поняв это, Денис лишь зубами скрипнул да подбородок ещё сильнее сдавил. Точно дура, ни дать, ни взять.

А внутри всё горело, полыхало, словно свинцом наливалось…

– Как?

Сквозь сжатые челюсти, чтобы скрыть дрожь.

Опухшая губа дрожала, кровь медленно текла по его пальцам – тёплая, тёмная, оставлявшая следы.

– П-перстнем зацеп… зацепился.

Не отрывая взгляда, Денис свободной рукой полез в карманы собственной куртки, по-прежнему накинутой на хрупкие плечи. В одном из внутренних нашёл платок и, прижав к ране, чуть надавил окровавленной ладонью. В ответ – тихий скулёж.

– Терпи.

И снова полез в карманы, но теперь уже не куртки, а её ветровки. Кое-как сумел вытащить сложенный листок, парой резких взмахов развернул его и, увидев машинописный текст, откинул в сторону.

Глядя в серые глаза, никак одного понять не в силах оказывался – почему за всё время ни слезинки Волкова не проронила. Ведь это так типично, так ожидаемо, ведь он уверен был, что в рыданиях она будет буквально заходиться, едва только сообразит, что случилось. Она точно всё понимала, потому что слишком уж взгляд был осмысленный, но сами глаза – сухие. Это не давало покоя.

Лязгнул замок, послышался скрип. Жестом показав Волковой сидеть, поднялся, прихватив бумажку. Следы крови охладили ладонь.

Вагиф принёс кувшин с водой и несколько лепёшек. При этом автомат умудрялся держать наготове. Огоньки в его глазах уже не были такими яркими: должно быть, даже не курил давненько. Глубоко вздохнув, Денис протянул бумагу.

– Главному своему отдай. Документ её. И скажи ему, чтобы бинты достал и спирт.

– Ещё чего? – Вагиф огрызнулся, зло оскалился.

Одним широким шагом сократив расстояние между собой и вжавшейся в стену Волковой, Денис схватил её за шкирку и поднял, словно котёнка. Чуть тряхнул и руку с платком от лица отнял, с лёгкостью переборов попытку воспротивиться.

– А ты вот это видел? Завтра к вечеру она сдохнет от гангрены. И денег вы получите вдвое меньше.

Что всегда получалось хорошо, так это блефовать. Несмотря на то, что злоба сейчас клокотала слишком очевидно, всё же все эти действия, все фразы были именно блефом. В чём-то отчаянным, но совершенно безальтернативным. Иначе только бог ей помощник.

Вагиф что-то проговорил сквозь зубы, глянул из-под бровей недобро и вышел, хлопнув дверью. Волкова же сделала шаг в сторону – пришлось тут же её выпустить – и рухнула обратно, в паре сантиметров от окрашенного кровью сена. Денис смёл его ногой в сторону, постоял некоторое время, словно бы не зная, что делать, а затем опустился рядом. Не сумел не отметить, что от него тут же отодвинулись поближе к стене.

Пообещав говорить правду, не учёл, что признаваться в ней самому себе окажется едва ли не сложнее, чем произносить вслух. Пытаясь обдумать хоть что-то, вновь и вновь приходил к единственному выводу, свербевшему на подкорке: положение у них патовое. Их даже через границу умудрились переправить, значит, поиски заняли бы уйму времени. При условии того, что их вообще стали бы искать.

Вслушиваясь в прерывистое дыхание, всё ждал всхлипов, но тщетно.

А, когда Вагиф принёс пакет, не смог сдержать удивления. По всему получалось, что планы на них имелись серьёзные, а с деньгами получилось угадать, ткнув, по сути, в небо. Они нужны были не только живыми, но и здоровыми, по крайней мере, максимально.

В пакете нашлись вата, бинты, пластырь и спирт. Увидев всё это, Волкова подобралась, но до реакций её не имелось никакого дела. Потому Денис лишь к себе её за руку подтянул, платок от раны отнял и вовремя по руке шлёпнул, когда хватило мозгов потянуться к губе – очевидно, чтобы попытаться прикрыться.

Плеснув спирта на руки, обтёр пальцы и взял вату. Первое же прикосновение вызвало заведомо провальную попытку вырваться.

– Тихо.

Осторожно, так осторожно, как только умел, собирал остатки крови на вату, обводил рваные края, мысленно отмечая лишь две вещи: рана оказалась совсем не глубокой, больше страшной на первый взгляд, а сама Волкова вела себя на удивление тихо. Тряслась, словно осиновый лист, а ещё почему-то цеплялась пальцами за его предплечье. Смотрела в потолок, дышала кое-как, а цеплялась с такой силой, какая, наверное, только имелась. Серые глаза словно остекленели – явно думала о чём-то, но спрашивать Денис, конечно, даже не собирался. Только дело своё делал. Не хватало ему тут ещё заражений. И так неизвестно, чем закончится теперь.

Отмотав пластырь, налепил его от подбородка до скулы и, не скрывая скептицизма, осмотрел получившийся результат. Выглядело всё это совершенно непрезентабельно, но, в общем-то, плевать он хотел. Главное, чтобы последствий серьёзных избежать удалось.

– Сойдёт.

Дрожавшие пальцы аккуратно коснулись края пластыря, губа дёрнулась ещё сильнее. И – шёпотом, хрипло и невнятно:

– Спасибо. Вы…

Обозлился вмиг, но позволил себе только зубы сжать посильнее и выдохнуть с шумом, протяжно.

– Прекрати. Убивать будут, тоже на «вы» обратишься?

Опустила голову – волосы снова упали на лицо – и обхватила себя за плечи. И голос – не голос. Так, лепет едва разборчивый.

– Убивать? Но ты… ты же… тогда…

– Я сказал «не должны». Может быть всё, что угодно. Если денег не дождутся.

– Откуда т-ты знаешь про деньги?

– Это очевидно. Больше им от нас ничего не надо: война не наша, а мы – не участники.

Повисла тишина. Уронив руки на согнутые колени, Денис рассматривал солому, думая об одном. Совесть это просыпалась, наверное. Такое непривычное ощущение царапалось сейчас где-то внутри с такой силой, что машинально даже грудь потёр и поморщился. Затем медленно выдохнул и скосил глаза: Волкова вновь сидела неподвижно, а куда смотрела, не понять. Переварить услышанное и за один день пережитое даже иному мужику крайне сложно, а тут девчонка сопливая.

Журналистка. Мать её.

Встал, спрятал руки в карманы, несколько раз прошёлся туда-сюда. А, когда остановился, глядя куда-то на стог сена, тихий вопрос ударился меж лопаток, словно нож. Льдом могильным проник внутрь.

– Володя?..

Володя.

Задохнулся, схватил ртом воздух и сжал до онемения губы, пользуясь тем, что спиной стоял. Захотелось вцепиться пальцами в грудь, разодрать кожу, рёбра переломать, чтобы сдохнуть к чертям собачьим прямо здесь и сейчас, на этом самом месте. Потому что то, о чём старался не думать совсем, то, от чего безмолвно выл совсем недавно, ткнулось в спину тихим голосом, полным бескрайнего отчаяния…

«Ты виноват».

Стало больно.

Медленно Денис обернулся.

Серые глаза смотрели пристально, а в них – целый вихрь эмоций: такая мольба, такая надежда и такая нечеловеческая, совершенно звериная боль, что внутри всё словно разрываться начало на мириады кусков. Денис смотрел в эти глаза и мог поклясться чем угодно, что чувствовал всё, что чувствовала сейчас Волкова. Медленно покачал головой, так и не находя в себе хоть каких-то сил отвернуться.

Он пообещал. Пообещал говорить только правду.

А слово своё привык держать.

– Если бы он был жив, его бы там не оставили.

Курить Рощин любил всегда. Любил ощущать приятное покалывание от каждой затяжки, любил горечь на языке и сизые клубы терпкого дыма. Курил давно, около десяти лет, и без пачки в кармане себя уже не представлял. Вполне возможно, что именно привычка, в народе считавшаяся пагубной, дала ему путёвку в жизнь. Если бы не дешёвые сигаретки, покупавшиеся в школьные годы, не было бы у него сейчас такого голоса: чуть надломленного и с небольшой хрипотцой. Главное, не переборщить и не заговорить в один прекрасный миг сиплым тоном бывалого сидельца. Впрочем, думалось на эту тему исключительно в порядке сальной шуточки.