– В задницу иди, – придав голосу побольше слащавости, проворковал Валера.

– А я уже давно в ней, – в глазах Рощина блестели искорки; он умел смеяться взглядом, и никогда, пожалуй, прежде не доводилось Агате встречать такого. Хотя слова, брошенные с толикой пренебрежения, никак со взглядом этим не вязались. На мгновение показалось даже, что слух подвёл, и на самом деле сказано было что-то другое. Но Александр подмигнул, и Агата тут же опустила взгляд, отчего-то смутившись.

Кабина дёрнулась, и пришлось оставить назойливые рассуждения.

– А ты говорил, час. – Рощин взглянул на циферблат наручных часов. – Без минуты полчаса.

Агата прикусила губу. Странно, прошло достаточное количество времени, а казалось, словно буквально пару минут назад кабина застыла в шахте.

– Неужели мы успеем в срок, – Валерка тоже глянул на часы и выдохнул с облегчением. Затем искоса глянул на Александра, – если тормозить не будешь. Звезда.

– Тормозить? Да это у вас опять что-то ёкнется. Агата, вы же сможете поприсутствовать на съёмке? Я вас приглашаю.

Улыбка тронула губы. Понаблюдать за интервью с кумиром миллионов, конечно же, хотелось. Проблема лишь одна, и она являлась слишком серьёзной, чтобы закрыть на неё глаза. Вздохнув, Агата провела кончиком пальца по краю одной из кассет. Закинуть их – дело плёвое, а вот договориться с Кравцовым…

– Я попробую.

Ложь. Это была самая обыкновенная и беззастенчивая ложь.

Она не будет пробовать. Просто потому, что это работа.

Человек всегда отличался весьма прозаичной способностью адаптироваться практически ко всему. В том числе и к страху. Поначалу пугавший, постепенно он укреплялся в сознании и становился чем-то обыденным, обтёсывался о прожитые дни и в нечто привычное мутировал. Всё равно способа жизни иного не находилось.

А жить было страшно.

– Вон, в доме напротив, семья жила, Аксёновы вроде. Отец, мать и дочка лет пятнадцати. Отец всю жизнь на заводе пахал, потом в бизнес этот подался, будь он неладен, на рынке пару палаток держал. И что думаешь? Позавчера вечером, под ночь уже, ворвались к ним в квартиру какие-то ублюдки и всех троих одним ножом. Хорошо ещё, если просто зарезали, но правды мы уже не узнаем. Вот, о чём рассказывать надо. А вы всё об очередях в универмаг. Кому это нужно?

– Па, ну, мы же не криминальная хроника. К тому же, какой с нас спрос? Нам куда сказали, туда мы и поехали. Да и очереди, знаешь ли, тоже показывать надо.

– Это для чего же? – Матвей Олегович хмыкнул равнодушно, а Агата плечом пожала.

– Ну, как? Чтобы показать, какая в стране экономическая ситуация.

– Какая ситуация? А я тебе и так могу сказать. Вон, на заборе во дворе слово из трёх букв красуется. Детишки вчера написали местные. Вот оно лучше всяких репортажей ваших всё отображает. Коротко и ясно.

Вздох вырвался из груди. С отцом приходилось сложно всегда, сколько Агата себя помнила. В любимчиках неизменно щеголял Марк, как более здравомыслящий и серьёзный, а к её жизненным поискам всерьёз не относились, наверное, никогда. Матвей Олегович рассчитывал на что-то, явно отличное от её конечного выбора; чего было удивляться разочарованию, последовавшему в ответ на озвученные однажды планы на дальнейшую судьбу. Несерьёзное баловство – так, по мнению отца, можно охарактеризовать работу Агаты. Потому и старалась она разговаривать на тему спорную как можно реже и короче. Получалось, к сожалению, далеко не всегда.

– Всё, Матвей, отстань от неё, – Беата Константиновна вошла на кухню как раз вовремя: сил на дальнейшее не самое радостное обсуждение у Агаты почти не оставалось. – В кои-то веки дети возможность нашли приехать, не порти им настроение. У них своих проблем достаточно наверняка.

Из груди вырвался вздох облегчения. Мама выглядела спокойной, а то значило, что Марк, с которым она в комнате сидела, ничего не рассказал.

По своей натуре Агата человеком была крайне жизнелюбивым и оптимистичным. Однако сама жизнь с её действительностью словно проверяли данные качества на прочность. На сей раз ко всему прочему прибавилось отсутствие денег. Зарплату задерживали уже на неделю, и никто не мог даже предположить, сколько ещё это могло продлиться. У Марка ситуация была практически идентичной, и жить сейчас приходилось на сбережения. Узнали бы о том родители, и нехороших последствий избежать не получилось бы.

– Милая, иди в комнату, – Беата Константиновна поцеловала Агату в растрёпанную макушку. – Сейчас чаю попьём.

– Помочь?

– Иди-иди, сами справимся.

Так повторялось каждый раз – приезжать и впрямь редко удавалось, а, когда всё же получалось, то мама их с Марком окружала небывалой заботой и даже опекой. Иногда Агата задумывалась помимо воли – смогла бы ли она стать такой же матерью собственным детям однажды? Да и будут ли они вообще, эти дети? Рожать их сейчас, в такое время, казалось блажью. Да и кандидатур на роль отца не находилось совсем.

А, впрочем, не очень-то они и искались.

Марк лежал на диване, растянувшись во всю длину, и тыкал в кнопки телевизора рукояткой длинной швабры. Рисованная лень вызвала улыбку.

– И везде ваши новости, – прокомментировал свои поиски Марк, обернувшись на звук шагов.

– Ты хоть не начинай, а, – поморщившись, Агата подошла к дивану, и, жестом попросив подвинуться, села на освободившееся место.

– Помалкиваешь, надеюсь?

– Как партизан. Интересно только, на сколько это всё затянется. У нас к такому народ непривычный.

В самом деле – в Останкино подобного ранее не случалось, и оттого воспринялось с особенной агрессией и неприятием. Бухгалтерский отдел в одно мгновение стал нерукопожатным, и даже внутренняя атмосфера заметно изменилась, прибавив в себе ноток напряженности. Казалось бы, всего неделя, но пугала не только она; причина крылась и в неизвестности – никто не решался предположить, на сколько ещё всё могло продлиться.

– Ложись? – Марк подвинулся ближе к мягкой диванной спинке, оставив достаточно места с краю. Улыбнувшись, Агата упала на бок и вытянула ноги. Так они лежали, когда были детьми; их вообще отличало особое миролюбие по отношению друг к другу, чему в своё время никак не могла нарадоваться мама. Они никогда не доставляли особенных проблем: не дрались, не перетягивали до посинения плюшевого мишку, не скандалили по пустякам. Стычки, конечно, случались, но настолько редко, что считать их за правило не приходилось.

– Что, голь на выдумки хитра? – усмехнувшись, Агата кивнула на опасно качавшуюся в воздухе швабру. Марк прицелился, высунув кончик языка, и ткнул в одну из овальных кнопок. Новости сменились рекламой.

– Скорее, на память не жалуюсь, – ответил ленно, зевнув. В самом деле, такая находчивость шла корнями в детство Марка, когда не оставалось у него сил стоять возле ящика после очередной тренировки. – О. Хочешь немного криминала?

Очередной канал демонстрировал крупным планом синюшные тела с простреленными головами – результаты очередной кровавой разборки. Равнодушный голос комментатора, с завидным бесстрастием называвший место и предполагаемых участников стычки, показался отчего-то знакомым. К горлу подступил комок, и Агата отвернулась.

– Фу. Выключи. Мне вон, отец рассказал уже, что у них тут на днях случилось.

– Чего? – Марк прицелился вновь. Равнодушный голос сменился плаксиво-надрывным с бравурной мелодией фоном: в бог весть который раз повторяли очередную серию одной из популярнейших мыльных опер.

– Семью в соседнем доме вырезали, за долги.

Протяжный присвист послужил ответом. Решив остановиться на сериале, Марк перегнулся через сестру и опустил швабру на пол.

– Да уж, весело в России живётся. Чем ты беднее, тем безопаснее.

– Ну да, хорош выбор: умереть или от ножа, или от голода.

В комнату вошла, держа в руках чашки от передававшегося в семье по наследству фарфорового сервиза, Беата Константиновна. На синхронно повёрнутые в свою сторону головы усмехнулась и поставила посуду на стол.