За мостом цепочка островов по правому борту тянется, образуя мнимый берег, за ними открывается пространство разлившегося во всю ширь Куйбышевского водохранилища. Вижу посреди остров длиной с полкилометра — застроенный домами, храмами, населенный людьми остров-град Свияжск. Пренебречь знакомством с этим волжским чудом было бы просто глупо.

Встаю лагерем на мысу, готовлюсь к ночлегу. После ужина устраиваюсь у палатки на свернутом спальнике и долго рассматриваю в бинокль очертания Свияжска, пока сумерки не заволакивают дали и сказочный город, при виде которого сердце начинает трепетать от волнения, не растворяется в темноте.

Утром солнышко несмелое пожаловало наконец в наши края. Ветер слабый, почти неощутимый норд. Пошел на веслах по тихому, выглаженному, как зеркало, плесу, поглядывая на медленно приближающийся остров-град. Солнце золотило купола многочисленных храмов Свияжска, высвечивало яркую зелень набережной, краснеющие береговые откосы, придавая восстающему из воды острову отчетливо-праздничный, открыточный вид.

Пристанские ребята без разговоров принимают меня на постой и даже выделяют отдельный кубрик с мягкой шконкой.

Николай — шкипер сорока лет, сдержанный, немногословный, начальник свияжского «Остановочного пункта (пристани)» — так это называется по должностной сетке. Валерий — капитан пассажирского катера «Бриз», судоводитель по профессии, закончил речной техникум и горьковский институт. Плавал по рекам Сибири, гонял «метеоры» аж до Киева. Говорлив, обаятелен.

Пейзаж по-старорусски (и по-украински) называется краевид. Я уже знаю, что главные ценители волжских краевидов — пристанские шкиперы. Мы стоим на палубе, берег от нас виднеется в двух километрах, на нем высокая зеленая гора Медведь, с которой можно охватить взглядом всю панораму. К этому времени оживает бриз, свежеющий с каждой минутой. Ветер южный, — можно сплавать под парусом к берегу и вернуться обратно, не замочив весла...

Я стою на горе Медведь.

Словно праздничный торт на голубом подносе, посреди волжского плеса плывет Свияжск. С высокого правого берега Волги остров-град можно окинуть одним взглядом, он совсем невелик по своим размерам: в длину около километра, в поперечнике — в половину меньше. Белые стены церквей и голубые купола кажутся вылепленными из бисквитного крема и сахара.

Побывав в Казани в сентябре 1832 года, Пушкин будто бы воскликнул при виде Свияжска, что это и есть реальный образ его сказочного острова Буяна, царства славного Салтана…

Мышкующий ястреб над моей головой полощет свои крылья в восходящих потоках прозрачного воздуха. Плоская вершина горы доминирует над волжскими далями, открывающаяся с нее картина не может не восхитить: сияющее под солнцем пространство голубой воды и зеленая геометрия островов… Кузнечики прыскают из-под ног; кузнечиков здесь, как зайцев в поле у Ноздрева, — земли под ними не видно.

На одном из склонов горы небольшой погост. Песчаные холмики, сварные оградки и кресты, простые фамилии и лица. Полдюжины свистящих на ветру жестяных венков с обрывками траурных лент, сухие скелеты цветочных пучков в стеклянных банках. Последнее пристанище упокоившихся свияжцев — тех, кого уже с нами нет, кто уже в силу своего ухода оказался честнее, чище, лучше нас. Понятие смерти на фоне неповторимой синьки неба-воды, плывущих куда-то облаков и свежего зюйда заметно выцветает и обессмысливается. В этом погосте было больше красоты, чем тления, больше полета, то есть жизни, чем смерти. Покойников из Свияжска свозят сюда на траурном катере, выполняющем роль катафалка, в сопровождении флотилии из лодок — моторных и весельных, заполненных неутешной родней, друзьями и знакомыми покойного, — специфика маленького острова, где человеческие связи так причудливо и тесно переплетены, что на погребение выплывает весь городок. Роль Леты в данном случае выполняет Волга. Усопший перебирается с одного берега на другой и навсегда уходит в глубь горы, растворяясь в ее супеси, в конечном счете становясь ею, — так что живые свияжцы, поднимаясь на вершину любимой горы Медведь, всякий раз попирают ногой своих предков.

Я спускаюсь к подножию горы, где стоит моя лодка, сталкиваю ее на воду, поднимаю грот и, вверив свой шип дыханию зюйда, правлю в сторону Свияжска. Четверть часа плавного полета через Волгу, и я утыкаюсь носом лодки в свияжский берег. Поднимаюсь по деревянным мосткам на дебаркадер. У меня отдельный кубрик с английским ключом от него, словно номер в плавучей гостинице. Мои свежеиспеченные друзья — свияжские шкиперы Николай и Валера — зовут на камбуз. Обед готов. Наконец-то я ем настоящую, приготовленную по всем правилам волжскую уху из свежей рыбы. Ребята закончили вахту и поэтому могут слегка расслабиться, приняв по сто пятьдесят. Мы говорим о Волге, о Свияжске, о жизни маленького городка, к которому оба они очень привязаны. Меня обещают свести с мэром. В Свияжске сложилось троеначалие: глава администрации, настоятель Успенского мужского монастыря отец Кирилл и приходской священник отец Сергий. Знаменитый Успенский монастырь сейчас бурно восстанавливается. Иеромонах отец Кирилл совсем молод — ему тридцать лет, прежде служил в спецназе.

Появляется еще одно действующее лицо — вернее, персонаж: колоритный местный тип в тельняшке по имени Николай. У него обидчиво-заносчивый вид алкаша, которого обнесли, но парень оказывается безобидный, душевный. Едва появившись, он тут же уходит, чтобы перевезти на весельной лодке трех пассажиров на материк. Заработок превыше всего. Разговор все более теплеет. Мы — друзья и дружны уже много лет, дружим семьями. У каждого дома по дочери, так что у нас образуется клуб отцов молоденьких дочерей. А, как известно, главные хранители морали в государстве — это отцы юных дочерей. Каждый очередной прилив взаимного дружелюбия закусываем ухой, воблой, яблоками. Дружелюбие и приязнь к миру распирает нас, и мы уже не можем оставаться в прокуренном камбуз-кубрике, тем более что за окном обозначился славный предзакатный вечерок. Мы выходим на палубу, чтоб понаблюдать за отплытием последнего на сегодняшний вечер катера на материк…

Я зачарованно слоняюсь по сонным, травяным, погруженным в глубокую патриархальность улочкам Свияжска.

Здесь каждый домишко отличен от других, каждый — себе на уме; много кирпичных, очень старых, купеческих и мещанских, кое-как приспособленных под современное жилье. Гнилые двери, кривые от старости рамы и скособоченные крылечки говорят о времени. Облупленная штукатурка стен с выпирающей, как дряблый живот из расстегнутой рубашки, ржавой плотью кирпичной кладки словно обнажает тело народной жизни, саму ее историю с эпохой красного кирпича, нищеты, крови и железа, догмы и революционного порыва, перелившегося в большевистский передел мира…

Не жалея пленки, фотографирую виды городка — провинциальный русский классицизм старого дерева и камня в обрамлении тополей, лип и лопухов. Поросшую травой центральную площадь, похожую на футбольное поле. С одной ее стороны, словно голкипер, сиротливо стоит на постаменте выкрашенный серебрянкой бюст вождя, с другой — белая пирамидка с жестяной звездой наверху: в память не вернувшихся с войны свияжцев.

Знакомлюсь с местным жителем Виталием — девятнадцать лет, работает при поссовете, разбирает печь в старом доме, чтоб из этого кирпича сложить печь в правлении. Хочет уехать в большой город, потому что девушек на острове мало. На одной из улочек ко мне подходит ученик местной школы Димка, предлагает купить старинные монеты, найденные им на береговых откосах Свияжска. Царские рубли и копейки времен Павла I, Николая I, начала ХХ века…