Спешу на свидание с Василием Ивановичем Чапаевым. Выхлестывая руки из плечевых суставов, перелопачиваю веслом встречный ветер вперемешку с волной. На город Чебоксары у меня отводился один день. Я запланировал посещение музея легендарного начдива, вот и выбивался из сил, стараясь успеть до его закрытия. Отвалив от далекого острова, я пустился на утлой байдарке наперекор волнам и свежему осту по Чебоксарскому морю. И все для того, чтоб культурно пройтись по тихим залам музея, уважительно потрогать рукой рыло пулемета «Максим», изучить две-три дюжины фотографий, отражающих жизнь и подвиги народного героя, вошедшего в фольклор и историю синематики.
Одолев за полдня расстояние в двадцать километров, отделяющих меня от Чебоксар, вхожу в огороженную понтонами «марину» — стоянку яхт-клуба, которую приметил по частоколу торчащих мачт.
Пристаю, спрашиваю у кучки авторитетно покуривающих местных мастеров грота и шкота:
— Нельзя ли у вас заночевать?
Мастера, как им и подобает, рассматривают мой корабль и с ответом не торопятся. Подходят к лодке и изучают, как у меня все ладно устроено — от веслодержателя до килей с регулируемой площадью. Один из мастеров — дежурный по причалу. Он помогает мне выгрузить барахло из лодки и поднять ее на слип. Он не важничает. Может быть, потому что инвалид, — у Николая нет одного глаза. С ним мы подружимся. Я это вижу по его одобрительной улыбке, с которой он выслушивает мои объяснения. Идея путешествия ему определенно нравится.
Город уютен, чист, распахнут к Волге широким пространством своих площадей и зеленых улиц.
Если Чебоксары представить себе в виде лесного ореха, то в роли его ядрышка, безусловно, выступит музей народного любимца — Василь Иваныча Чапаева. Помпезное, похожее на мавзолей Ленина в Москве, облицованное коричневым мрамором одноэтажное здание служит спиритуахранилищем героического начдива. Сразу бросалось в глаза — советская власть строила музей под себя и для своего удовольствия, хоть и возводился он с живейшим участием местных жителей.
Только увидел этот мавзолей — и сердце сразу захолодело. Я понял, что в этом месте нашего любимого Чапая попытаются у нас украсть. Попробуют приспособить для своих нужд, наведя на его неувядаемый образ пропагандистский глянец. Но все оказалось не так безнадежно. Да, был и кумач, и барельефы вождей-военачальников на мемориальной стене (среди которых затесался литератор Д. А. Фурманов), но была и тачанка с пулеметом «Максим», была бурка Чапая, подлинная саратовская гармонь, под которую он пел и плясал, были не подвластные никакой цензуре пожелтевшие фотографии отошедшего в область золотого сна русского прошлого рубежа веков. Было огромное полотно «Чапаев в бою» (1937) самодеятельного художника С. Богаткина в духе «народного» гипертрофированного реализма, где Чапай в крылатой бурке скачет на быстром коне, а враги его или валятся, как снопы, или трусливо разбегаются в стороны...
Бережно раскатанная по бревнышку и перенесенная из поглощенной городом деревни Будайка крохотная чапаевская хатка, в которой он родился, резко диссонировала с холодным мрамором официоза.
Василий — шестой ребенок в многодетной семье плотника (из девяти детей выжило пять). Родился в семь месяцев недоношенным; новорожденный мальчик оказался совсем крошечным, посиневшим от удушья. Повитуха только глянула и объявила: «Не жилец!». Но отец Иван Степанович цыкнул на глупую бабу и занялся выхаживанием ребенка. Для него связали большую варежку и держали поочередно то в остывающей печи, то в этой самой варежке. Так что жизнью своей Чапаев обязан русской печке. Два года ходил в церковно-приходскую школу, в анкетах потом писал: «Самоучка». Но самообразовываться было некогда — с пятнадцати лет работал по найму столяром и плотником. Вместе с отцом и братьями стоили дома, мукомольные мельницы, церкви. Отцом троих детей отправился на Первую мировую войну. За полтора года фронтовой жизни перенес три ранения, стал фельдфебелем роты, был награжден Георгиевскими крестами и медалью.
Но с устройством семейного гнезда не складывалось — что-то было в нем такое, что разочаровывало женщин. Чтобы понять Чапаева, надо знать трагедию его любви к двум Пелагеям. История личной жизни Чапая богата такими мелодраматическими поворотами, что способна послужить основой многосерийного сериала.
Как-то на фронт пришло от отца письмо. Отец написал Василию, что его красавица-жена поповна Пелагея влюбилась в соседа-кондуктора и ушла из дома, оставив малышей. Кондуктор также бросил свою семью — парализованную жену и семерых детей. Василий Иванович попросил у начальства краткосрочный отпуск и на несколько дней приехал домой, чтоб развестись. Но по дороге в суд они с Пелагеей помирились и даже на радостях сфотографировались. Чапаев сумел уговорить жену вернуться — младший их сын, Аркаша, был еще младенцем, дочери Клавдии шел второй год, старшему сыну Саше всего третий. Но после его отъезда неверная Пелагея и кондуктор бежали-таки в Сызрань, осиротив в общей сложности десятерых детей — мал-мала-меньше.
Вторая Пелагея была вдовой фронтового друга Чапаева Петра Камешкерцева. В одном из сражений Чапаев вынес своего друга, смертельно раненного разрывной пулей в живот, и перед его смертью поклялся не оставить его семью — жену и двоих маленьких дочек. Отцу написал: «Тятя, помоги моим детям, а мне надо помочь семье друга!». Отец ответил: «Если клятву дал, надо держать, а твоих детей не оставлю». Чапаев посылал вдове друга деньги как от живого мужа, хотя у самого дома осталось трое брошенных матерью малышей. После Февральской революции приехал к Пелагее Камешкерцевой в деревню и предложил отдать ему детей на воспитание, а ей самой устраивать свою жизнь, как она захочет. Порешили объединить свои семьи и жить вместе. Пелагея Камешкерцева стала его гражданской женой. Чапаевы приняли в свою и без того немаленькую семью еще и семерых малых детей сбежавшего с первой Пелагеей соседа-кондуктора. Мать их не вставала с постели. Дети ходили просить милостыню и жили подаянием. Пока Василий Иванович воевал, соседским детям помогал его отец, включив их в круг своих забот: то дров нарубит, то еды принесет. Чапаев, вернувшись, взял на себя роль многодетного отца — воспитателя и кормильца двенадцати детей, из которых своих было всего трое. Дочь Чапаева Клавдия Васильевна свидетельствует: «Это было самое счастливое время для нашей даже по тем временам большой и всегда полуголодной семьи. Нас пятеро, папа с Пелагеей, дедушка с бабушкой, семь детей материного любовника и его больная жена».
Но вторая Пелагея тоже оказалась неверной женой и потихоньку изменяла мужу. Уже в годы Гражданской войны сошлась с одним из подчиненных Чапаева — начальником артсклада Георгием Живоложиновым. Внезапно приехав с передовой, Василий Иванович застал в своем доме соперника. Пелагея в панике и страхе за свою жизнь прикрылась от неминуемой смерти маленьким сыном Чапаева. Василий Иванович выстрелил несколько раз из нагана в потолок и, не задерживаясь, отбыл обратно на фронт.
Судьба с какой-то странной настойчивостью и постоянством загоняла его в одну и ту же позицию обманутого мужа, покинутого мужчины, лишая простых семейных радостей этого человека, движимого чувством долга и сострадания к ближним, благородно принявшего на себя ответственность за девятерых чужих детей. Вся дивизия переживала его разрыв с женой. Чапаев пребывал в состоянии глубокого душевного разлада. Создавалось впечатление, что он сам ищет смерти: ездит без охраны, в открытую вышагивает под обстрелом, не заботясь о своей безопасности, словно играет с судьбой в орлянку. Все чаще срывается на подчиненных. С вышестоящим начальством ведет себя дерзко и несдержанно. Вскоре он вообще перестал получать подкрепления, совершенно рассорившись со штабом 4-й армии.
Шел 1918 год. Раздираемая Гражданской войной страна превратилась в арену ожесточенных сражений, по которой носились разрозненные отряды красных, белых, зеленых, чехословаков, бесчисленные банды мародеров. Чапаев создал уникальное в своем роде воинское соединение — со своими хоздворами-мастерскими, красноармейским «банком» — кассой взаимопомощи, мельницами, хлебопекарнями, детсадами, читальнями, школами при ротах, где наряду с грамотой по настоянию Чапаева, бывшего человеком набожным и безупречным в своих моральных принципах, преподавался закон Божий.
