А как хорошо вокруг! До чего же здесь хорошо, в Стране Детства, которую создала Она, его любимая…

— Здравствуй, любовь моя.

— Здравствуй, Том.

— Моя Девочка…

— Твоя очень старая девочка….

— Не все ли мне равно, старая или молодая. Ты же всегдашняя Девочка. Девочка и все. И вот потому-то так необыкновенно хорошо. Твое детство вечное, и наша любовь вечная.

— Да, Том, — вечная.

Но тут вдруг прекратилась песенка и раздалось глухое покашливание где-то совсем неподалеку. Еще минута, и из-за кустов вышел Кот в сапогах, снял свою широкополую шляпу с пером и отвесил низкий поклон Тому и Старой Девочке.

— Прошу прощения — сказал он вкрадчивым баритоном — я знаю, что некорректно вмешиваться в разговор двух любящих, но… я вынужден это сделать. Видите ли, мы хотим покончить с конфронтацией и враждой, которая так долго длилась между вами и моими Господами, между вами и нами. Наступила другая эра. У нас теперь царство свободы, и нам нужен диалог. Я — посланник моего Господина, его тайный и явный Советник. О, мне хорошо известно, что вы называете меня Котом в сапогах. Но мои друзья обращаются ко мне иначе. Они говорят мне: Ваша депутатская неприкосновенность, или Ваша премудрая гибкость. Впрочем, я против этих церемоний. Но я хотел бы, чтобы вы называли меня попросту Советником, а нашего Правителя… Вы бы очень одолжили нас, если бы перестали звать его Крокодилом. Для нас он — Благородный Дракон. Н-да, хм, хмм… И наша Первая леди с ее сияющим жезлом — это Государыня, а не Баба Яга с метлой. Мы наблюдаем за вами столько лет, что нам ли не знать всего это¬го? Но мы решили положить вражде конец и постараться отыскать общий язык. Итак, вы считаете несправедливым, что страной нашей правит не эта вечно юная леди, которая, как вы утверждаете, страну создала, а наш Правитель.

Так вот, я хочу разъяснить вам, что иначе не могло быть, ибо управлять страной должен реалист, а не витающий в облаках романтик. Ну как может справляться с земными делами человек, утверждающий, что есть в мире вечная любовь?

Том заморгал своими огромными глазами, раскрыл рот и так и застыл. И только через минуту-другую прошептал: — А вы что, считаете, что нет вечной любви?

— Хм… Любовь рождается и умирает, так же, как и все мы. Она свободно мир чарует — и так же свободно уходит. Сердце красавицы, как известно, склонно к измене и к перемене, как ветер мая.

— Но все-таки вечная любовь есть — очень внятно и твердо сказал Том. — Уж это я точно знаю.

— Хорошо. Докажите.

— Доказать?

— Да. Да, вот именно, ясными и внятными словами.

— Но… у меня нет слов для этого. Погодите, а можно вам скажет мой друг? Не словами, иначе, но вы поймете! Сейчас, сейчас…

Том подошел к Белому Зайцу с серебряной скрипкой, что-то шепнул ему, и Заяц склонил одно ухо в знак согласия и заиграл. Но как! Как, как можно не понять, что только вечная любовь может рождать такие звуки?! И вот ведь, вот это ли не доказательство? Ведь из звуков этих прямо на глазах рождается самосветящийся мир!

— Вы слышали? Вы видели? — прошептал Том, обращаясь к Советнику.

— Слышал, разумеется. Я не глухой. А что я должен был увидеть?

— Так вы не дослушали до конца, до самосветящегося мира?

— Какого такого мира? Я готов признать, что Заяц ваш — классный скрипач, но что это за выдумки с самосветящимся миром? И вообще, при чем тут вечная любовь? Должен вам заметить, что искусство и жизнь — вещи, не пересекающиеся друг с другом.

— Как не пересекающиеся? А Творец этого мира разве не величайший художник?

— Ну, знаете ли… Величайший художник? И он всех любит? И обо всех заботится? И вы это серьезно? Да посмотрите на этих зайчат, которые созданы для того, чтобы их поедали волки. И на волков, которые предназначены для пуль охотников…

А этот Мышонок с тросточкой и цветком за ухом? Он, конечно, очарователен, но когда кончатся деликатесы, которыми наш Правитель кормит котов, от него останется только тросточка и цветок. Да, пока что котам не хочется есть мышей, но… прошу прощения, по закону природы они их едят и есть будут.

Ну, а люди? Как они убивают друг друга! И как мучаются, умирая от болезней, и молят Бога, а он молчит и все. «Живите, мол, как хотите. Я не вмешиваюсь.» И вы так уверены, что Он есть Любовь вечная и всемогущая?!…

Ах, Том, Том, ну что ты мне скажешь на все это? Эта вечно юная леди всегда молчит. Она не удостаивает нас ответом. Но все-таки пора бы и поговорить. Скажи ты за вас обоих.

Советник отбросил все церемонии, перешел на «ты». Он стал даже каким-то грустным.

А Том молчал.

Советник сухо заметил:

— В свободной стране, где вам предлагают диалог, молчать не следует.

— Да, я понимаю, — тихо сказал Том, — но…

— Ну хочешь, я дам тебе отсрочку до утра? Можешь бродить под звездами в лесу, сколько угодно, хоть всю ночь. Ты ведь это любишь, я знаю. А утром дашь мне ответ. Нам необходимо поговорить серьезно и найти общий язык. Иначе… правда за нами, и вы должны будете это признать.

***

И вот Том снова в лесу. В том самом, мохнатом, глубоком и очень тихом. Сквозь ветки просвечивают звезды. Одна, другая, третья… «О, как их много! И какой от них идет покой! Разве могли бы звезды быть так спокойны, если бы не было вечной любви?» — поду-мал Том и тут же вспомнил про все ужасы, о которых говорил Советник. Про все это он знал, конечно, и сам. Еще как знал! Но вечная любовь в его сердце не становилась меньше, хотя как она совмещается с этим всем, понять ему сейчас было трудно. А ведь надо понять. И надо найти слова.

«А я не могу их найти», — думал Том и ему становилось все тревожнее и тревожнее. «Звездам спокойно, а мне тревожно» — вздрогнул он, и сама собой вспомнилась старая песня:

Вдруг мелькнуло знакомое личико, вздрогнул белый помпончик на зеленой шапочке и раздалось:

— Помпончик!

— Том…

— Ой, Помпончик, ты всегда приходишь в самую трудную минуту. Но сейчас, кажется, и ты не сможешь помочь…

— Ну да, — сказал Помпончик и продолжил свою песенку:

— Да заглядывал я… Но звезды так далеко!

— Так, так… Тебе больно, а они равнодушные, далекие и тебе ничего не говорят. Да?

— Ну да…

— Эх, Том. Когда они были внутри тебя, глубоко в сердце, как отражение их в колодце, тогда они не были ни равнодушны¬ми, ни далекими. Но ты оглянулся. Сам из себя наружу выглянул. Вот звезды и стали чужими.

— Как оглянулся? Я не понимаю.

— Ну чего тут не понимать? Оглянулся на Кота и его правду.

— Но как доказать, что его правда — неправда? Ведь он… так убедителен…

— Но у тебя есть правда поглубже.

— Поглубже?

— Ну конечно. Вот у Орфея была одна правда и другая. Одна правда, что Эвридика умерла. А другая, что ее можно воскресить. Только для этого надо войти в такую глубину! Вот он и пошел. Только ему велели не оглядываться. А он оглянулся.

— Да, оглянулся. А разве можно было не оглянуться?

— Можно. И ты знаешь таких, которые никогда не оглядываются. Ты их забыл из-за своей тревоги. Но ведь знаешь ты их, знаешь… Сколько раз ты сидел с гномами у костра?