Белесые, словно выбеленные на солнце, волосы, такая же бородка с усами… Судя по одежде и перстню – имеющий хорошие зарубежные связи купец, «гость заморский», а парни – приказчики да слуги. При них обоз – две крытые рогожками телеги с товаром, подорожные грамоты все в порядке, пошлины, кому надо, уплачены… однако нервничали приказчики, по всему было видно. Кто поводья теребил, кто жевал травинку сорванную, кто косил глазом на окрестный люд – в большинстве своем простой, деревенский: мужички на возах с сеном, бабы с граблями, подростки. Возвращались, видать, с покоса, с заливных лугов, либо, скорее, решили продать сено.

Сторожи воинской вокруг видно не было, места вокруг спокойные, тихие – ну, пару-тройку раз за год посвоеволят князья, промеж собой повоюют, села-деревни пожгут, ну, татары набег учинят – тогда все сожгут полностью. Уведут всех в полон, как то при Едигее случилось… Так это когда было-то! Уж десять лет почти.

А ежели б вдруг случился в толпе кто-то приметливый, из тех, что в деле воинском сведущ, так, может, заметил бы у купца с приказчиками некую странность, для обычных торговцев вовсе не характерную. Парни все подчинялись гостю торговому беспрекословно! Слова не говорили, не болтали языками почем зря, девкам не подмигивали… Вышколены! На ратный манер вышколены, не по-купечески вовсе. И то и дело руками этак по правому боку проводили… хоть кинжалы да сабли их слева висели… как у купцов – оружие у торговых гостей никогда лишним не было. А у воинов из чьей-нибудь кованой рати слева в бою – щит, он-то меч из ножен вытащить и мешает, приходится справа вешать, хоть и неудобно, а вот – привычка, въелась в кровь, и не отвыкнешь, не избавишься запросто. Да и сам купец – и одет, как боярин, и перстень при нем, и кольца, а вот на шапке – дешевые пуговицы, более приставшие простолюдину, какому-нибудь закупу или бедному посадскому человеку. Знать, не дорожил шапкой своею купец, мало ли, слетит куда при лихом рывке – всяко бывало!

С того берега, разгрузившись, наконец отплыли вместительные – для подвод – лодки, дожидавшаяся их толпа оживилась, кто-то руки потер, а кто-то даже и свистнул. А кто-то оглянулся по сторонам, да кое-кого увидел:

– Гляньте-ка, братцы! Кажись, воины скачут!

Купец с надменным лицом, потрепав по холке коня, обернулся, нервно покусал губу. Кивнул своим, чтоб настороже были… и принялся ждать, заранее наметив пути отхода. Хоть и в порядке все было – и с товарами, и с подорожной – да мало ли?

Напряглись и приказчики… молча ждали…

– Ого! – взбежав на пригорок, обернулся какой-то отрок. – То не воины совсем, то – бирючи! Небось, весть какую несут, указ читать будут.

Бирючи…

Приказчики перевели дух, заулыбались, а вот купец особо не расслаблялся, так и сидел в седле, словно наложенная на тетиву стрела, как сжатая пружина, в любой момент был готов ко всему.

Бирючи появились из-за поворота. Четверо всадников в красно-желтых плащах, в сверкающих шлемах с развевающимися на ветру перьями. Захрипели, забили копытами быстрые, с длинными попонами, кони, затрубили трубы…

– Слушайте все! Княжий указ – как с мором бороться…

Прочли одно, затем – сразу – другое:

– Особо разыскиваемый тать: на вид лет сорока, кряжистый, сильный, плечи широкие, лицо скуластое, глаза маленькие, густая борода, плешь. Особая примета – щеки да шея коростой покрыты. Может зваться – Коростынь.

Очень внимательно выслушал все торговый гость, даже поближе к бирючам подъехал, заслушался, чуть было очередь свою не пропустил – лодки-то уже подплыли, причалили, сходни на берег сбросили… А купец все сидел в седле, как влитой, слушал. И приказчики его не отвлекали – не смели.

Лишь когда глашатаи закончили, махнул гость рукою своим парнягам – ведите, мол, на перевозку подводы… Сам же спешился, поводья подбежавшему приказчику передал да на лодку. Уселся на носовой скамье, смотрел на реку туманным взором… о чем-то думал.

Коростынь все же сильно опасался мора, видел, как быстро можно заразиться, да в муках быстро сгореть. Потому и бросил своих парней, боялся, не заражены ли, да и, правду сказать, не особо-то нужны они ему больше были, дело-то вроде сделано, осталось оплату от кого надо получить – а к чему делиться-то?

Хитро все провернул, как свернули на постоялый двор, в корчму, меду хмельного потребовал – соратников своих угостил от души, а как те уснули, в ночь и ушел, хоть и уговорились в путь отправиться поутру, не рано.

Вроде бы все рассчитал Коростынь, все продумал, а вот малость одну упустил – Опонаса! Парень-то так и не догнал его сразу, хоть и бежал шибко. Правда, знал хорошо, куда подельнички отправятся, на каком постоялом дворе заночуют. К тому постоялому двору и пришел, правда, уже ночью. Сунулся на луг, сапоги травою почистить – грязи-то, покуда шел, насобирал изрядно, а корчемщик не любил, чтоб грязно. К чему с добрым человеком ссориться? Постоялого двора хозяин пригодится всегда – мало ли, понадобится от кого-нибудь укрыться. Вот и чистил сапоги парняга.

Только нагнулся парняга, как вдруг услыхал позади скрип ворот, обернулся, увидев, как с постоялого двора, ведя под уздцы лошадь, вышел какой-то мужик, фигурой грузной, медвежьей, повадками очень даже знакомый. Да Коростынь это был – тут и думать нечего, тем более в небе-то лунища светила.

Обрадовался Опонас, уж собрался старшого окликнуть… да в последний вдруг спросил сам у себя: а где ж остальные? И с чего бы это Коростынь, словно тать, в ночи пробирается. Лошадь вон, со двора свел… или купил, кто знает? А зачем?! А затем, чтоб парни его не догнали! Потому и в ночь один подался… чтоб деньгой ни с кем не делиться.

Молодой тать скудоумием никогда не страдал – разве что обжорством да ленью – вот и здесь сообразил быстро, окликать старшого не стал, и на постоялый двор, парняг разбудить-позвать, не пошел – не особо-то они ему были надобны, лишние рты, конкуренты. Пущай Коростынь ему одному заплатит… и чуть побольше того, нежели обещал!

Справедливо рассудив, что решивший кинуть всю свою братию старшой во весь опор в ночи не поскачет – не дурак же, шею себе ломать, а лошади – ноги – Опонас особенно-то не торопился, от преследуемого держался не очень близко, ежели тот останавливался – валился в придорожную траву. Так, до утра и прошастали оба – а утром Коростынь вышел на пристань, где продал какому-то ухарю лошадь да нанял лодку…

А вот у преследователя денежек нанять не нашлось, пришлось челнок украсть, да вместо весла приспособить обломок доски, что у мостков валялся. Небольшой такой обломок, грязный, дождями моченный, солнцем сушенный – потому, видать, еще и не прибрал никто.

Щурясь от отражавшегося в реке солнца, молодой тать погреб вслед за старым. Опять же, держался поодаль, на глаза не кидался, другое дело – много на пути лодок было, но ведь и река не так, чтоб широка очень. Не потерялся Опонас, следом за наемной лодкой свернул к берегу… дождался, когда старшой вылезет, да подался за ним с осторожкою – лугом заливным, мимо пастбища, по старой стерне – на широкую тропу.

Вокруг вздымалась к небу высокая густая трава, колотились об ноги лютики да пастушьи сумки, сверкали белыми лепестками ромашки. Там, средь ромашек, близ орешника, Коростынь и остановился, уселся прямо в траву, котомку с плеча снял – сразу хлебом свежим да творогом-сыром запахло. Кушал, зараза!

Опонас слюну сглотнул да выругался – тоже ведь оголодал за последнее время, можно сказать, с лица спал, осунулся. Поснедать бы тоже – а нечем! Где-то что-то раздобыть-украсть – тоже не вариант, Коростыня упустить можно… А вообще-то – что за ним ходить? Парнище сунул руку за пазуху и хищно улыбнулся. Подобраться прямо сейчас к этому черту, да приложить по лысине кистеньком! Не-ет… Не так-то и много сейчас у Коростыня денег, он же и говорил как-то, мол, серебришком некий человек его снабдить должен, дескать, потом и с вами – робятами – расплачусь. Расплатился, гадина!

Старшой уходить не торопился, так и сидел в траве, иногда вставая и осматриваясь, словно бы кого-то ждал. Так и ждал! Прошло совсем немного времени, как невдалеке, у старого вяза, появился всадник верхом не гнедом коне. Подъехал к вязу, огляделся… спешился.