– И когда ж ты, малая, успела долгов наделать? – Егор укоризненно прищурился, пряча усмешку, вот-вот готовую сорваться с губ. – Небось, на красивую машинку кредит взяла? Ась? Да ладно, шучу, шучу… А вообще, это правильно – за невозвращенные кредиты в рабство. А то многие ухари наберут по пять штук… Для экономики кредиты вообще – о двух концах палка. Особенно – потребительские, на себя любимого, по сути – в никуда… Значит, ты, малая, к работорговцу попала, так?

– Так, господине.

– А я, между прочим, строжайший указ против работорговли издал. А ты взяла да подалася в рабыни! Виновата! Ну, ну, не вздумай реветь… снова шучу я. Расскажи-ка лучше, что дальше было? У купца тебя купил кто-то?

– Ох, господине… купил… лучше бы умерла я!

Едва сдерживая слезы, Ирина поведала князю – а заодно и навострившему уши Сеньке, коего до того рассказами о собственной жизни отнюдь не баловала, – все, что случилось с нею после того, как торговец невольниками продал ее со скидкой некоему Коростыню. Ее и еще двух товарок, увы, уже верно, умерших, после того, как…

В этом месте несчастная девушка потупилась и покраснела, однако все же нашла в себе мужество продолжать дальше, особенно после того, как великий князь отправил слишком уж любопытного Арсения прочь, под присмотр караульных.

Вожников слушал внимательно, не перебивая, лишь кое-что пару раз уточнил.

– Нет, нет, господине, – помотала головой Ирина. – Думаю, Коростынь – это прозвище, кличка. А по имени-то его никто не называл. Но слушались все – беспрекословно.

– Значит, говоришь – телосложения плотного, сильный…

– На медведя чем-то похож.

– Глаза маленькие, широкие скулы, борода…

– Плешь еще. Прямо на макушке. Смешная такая, но тогда не до смеха было.

– Понятно… Так почему – Коростынь-то? А, скажем, не Плешак?

– А-а-а!!! – опомнилась дева. – Так щеки у него и шея – словно цветут все коростою. Не в прыщах, но… цветут.

– Ясно! – Егор довольно потер руки. – Примета – дай боже! Так что словим мы твоего обидчика, Ирочка, словим! Ты что глазками-то блестишь? Приболела что ли?

– Что ты, господине, что ты! – испуганно перекрестилась девчонка. – Говорю ж, когда Коростынь тот поганый нас к болезным татям в избу загнал, они, тати те, меня-то не тронули, не по нраву пришлася – все лицо в крови было. Сам же Коростынь и ударил несколько раз, когда…

Ирина запнулась и опустила голову.

– Ничего, ничего, – утешил Егор. – Коли б не это – и тебя бы заразили. Сейчас бы, как подруги, бубонами все гнила. Все рассказала?

– Да вроде, великий князь, все. Что вспомню – еще скажу.

– Ну, пойдем, малая. Велю покормить.

Сенька нагнал обоих почти сразу… Именно что почти – запыхался, а в руках нес мешок:

– Вона, княже. Видать, забыл кто-то. Прямо под кусточками и лежал.

– Хм, – Вожников с подозрением взглянул на котомку. – Кто-то из коробейников оставил… или не они… А ну-ка, посмотрим, что там?

Проворно развязав мешок, отрок, недолго думая, высыпал его содержимое в траву:

– Опа! Лыко… И ничего больше нет, господине.

– Значит, не коробейники оставили, – покивал Егор. – Значит – лапотник. Потом передашь… я скажу, кому. Ну? Ты что там копаешься-то?

Арсений вдруг засмеялся:

– Ну и дурень же тот, кто это лыко драл!

– Почему дурень? – настороженно вскинул глаза князь.

– А вона, гляньте-ка! Дубовое лыко еще рано драти – а оно – вон! А липовое слишком уж широким драном надрано, да и то – кое-как, видать, в спешке – края неровные, а где – так и совсем рвано. С такого лыка, господине, лапти не сплести, только выкинуть!

– Та-ак… – озабоченно протянув, Егор тут же подозвал караульных. – А ну-ка, приведите мужика того, лапотника… И палача позовите живо!

Лапотник кочевряжился недолго, раскололся, едва клещи в мускулистых руках ката увидел. Затрясся весь, кабы к стволу березы не привязали – на колени б упал:

– Смилуйся, господине! Заставили меня!

– Кто заставил? Когда? Зачем?

О том, кто заставил, задержанный рассказал охотно – чем-то похожий на медведя мужик лет сорока, кряжистый и сильный, с маленькими глазками и широкоскулым, тронутым коростою, лицом. Коростынь – тут и гадать-думать нечего.

– Сказал, мол, по перевозам да на торжищах с людишками поговори, о море скажи, мол, передать его чужакам можно, и мнози таким делом от смерти страшной уже упаслися. Вот всего-то и дел! Лошаденку выдал – езди себе да языцем трепли. Коростынь еще и серебришка подкинул. А мне что? Мне ничего. Подзаработать-то кажный рад, а князю нашему, Василью Михалычу, подати платить надобно справно.

– А почему именно тебе Коростынь предложил? – негромко спросил Вожников. – Что, других бездельников не нашлось?

Лапотник похмыкал, но ответил, судя по всему, честно:

– Так мы это… в узилище на Волоке Ламском сидели. Было дело, грешили – попались. Три лета с тех пор минуло, а Коростынь, вишь, про меня не забыл, вспомнил.

– Имя! Имея его как? И из каких будет? Беглый, изгой, артельщик? Не ври только, что из благородного сословья.

– Как зовут, господине, не знаю, – призадумался мужичок. – Вот те крест – не ведаю. Все его так, Коростынем, и кликали. Из простых он, не из бояр аль своеземцев. То ли холоп беглый, то ли рядович, он сильно-то про себя не рассказывал. В узилище еще вспоминал как-то, мол, хозяина своего прищучил давно, да в бега – на юг, аж к Царьграду! Там татьбой промышлял да попался – на галеры отправили, оттель как-то бежал, да снова в наши края подался. Вот… – лапотник развел руками. – Все, что знаю. Дальше, господине, хоть пытай, а сказати нечего.

– Угу, угу, – князь махнул рукой кату, чтоб отошел за ненадобностью. – Окромя тебя, кому-то еще Коростынь поручал по людным местам о море болтать?

– Поручал, наверное. Но кому, княже, не ведаю. Видал разок… Показати могу.

– Хорошо, – кивнул Егор. – По торжищам да перевозам с людьми моими поездишь. Звать-то тебя как?

– Никодим, господине. Из посадских мы…

Добравшись до Кашина, великий князь имел долгую беседу с местным удельным властителем Василием Михайловичем, у него же в хоромах и остановился, первым делом распорядившись отпечатать в местной, заведенной не так давно типографии листки с приметами Коростыня, и чтоб листки те, для неграмотных, читали бирючи на всех крупных рынках и переправах. Пожалуй, этого было достаточно – с такими-то приметами не уйти лиходею!

Тем не менее Егор еще распорядился послать людей в Волок Ламский, узнать про сидельцев в тамошнем остроге… хоть три года прошло, но в грамотах местного воеводы должны были остаться записи.

Покончив с сим неотложным делом, Вожников, совместно с кашинским князем Василием, продолжил все карантинные мероприятия: лично проинструктировав воинов, выставил дополнительную сторожу на всех торговых путях, да вызвал из Углича голландского врача Амброзиуса Вирта – дабы организовать просвещение местных лекарей.

Вирт приехал дня через три – худой, длинный, сутулый, в черной широкополой шляпе и длинном бархатном кафтане доброго немецкого сукна. Дополняли портрет доктора доброе, по-лошадиному вытянутое, лицо с острым бритым подбородком и небольшие забавные усики с лихо подкрученными концами.

В помощь лекарю князь сразу же отрядил двоих – Сеньку с Ириной, – рекомендовав голландцу использовать их по полной программе: и в качестве помощников, и в качестве слуг, уговорившись о жалованье. Потеребив усы и хмыкнув, Амброзиус Вирт положил Сеньке дюжину гульденов в год, Иринку же взял за кормежку, чему бедная девчонка была очень рада – все ж при делах, не нищенка какая-нибудь, не приблуда безродная, а служанка состоятельного и уважаемого господина. Об Арсении и говорить не стоило – двенадцать золотых в год – для отрока очень неплохие деньги, очень!

В верхнем течении Волги-реки, недалеко от Твери, у перевоза, что выходил к кашинскому тракту, среди всех прочих дожидались своей очереди полдюжины молодых парней во главе с высоким господином, с надменно-красивым лицом, верхом на справном гнедом скакуне. В добротной однорядке синего фряжского сукна, в желтых юфтевых сапогах и летней полотняной шапке, украшенной разноцветными пуговицами, из тех, что продаются на любом базаре по два медных пула за дюжину. Дешевка! Чего никак не скажешь о золотом, с синим сапфиром, перстне на указательном пальце сего достойного господина. Перстенек-то – даже по самым грубым прикидкам – стоил никак не меньше десятка золотых монет – флоринов, гульденов или дукатов, притом, что хорошую верховую лошадь можно было купить за сумму, всего в два раза большую.