10 октября Московский комитет созвал общегородскую партийную конференцию. На ней присутствовало около четырехсот представителей от районных социал-демократических организаций, партийных ячеек и от всех бастующих предприятий.

Конференция приняла решение объявить с 12 часов 11 октября общегородскую политическую забастовку под лозунгом: «Да здравствует всенародное восстание! Долой царское правительство!»

13 октября Владимир Ильич Ленин писал:

«Всероссийская политическая стачка охватила на этот раз действительно всю страну, объединив в геройском подъеме самого угнетенного и самого передового класса все народы проклятой «империи» Российской».

В ходе сентябрьской и октябрьской стачек зримо проявились два примечательных процесса, поднявших рабочее движение на новый, качественно более высокий уровень: массовое формирование рабочих боевых дружин и возникновение Советов рабочих депутатов.

Первые рабочие боевые дружины в Москве были созданы еще весной на заводе Гужона и в Замоскворечье. Во время осенних стачек дружины возникали повсеместно. Наиболее крупными, хорошо вооруженными и организованными были дружины мебельной фабрики Шмита, Прохоровской мануфактуры и завода Грачева на Пресне, трамвайного парка на Миусах, типографий Сытина и Куншерева, Брестских железнодорожных мастерских. Формированием и обучением боевых дружин руководила созданная еще летом Боевая организация при Московском комитете РСДРП.

Также в ходе стачечной борьбы родились органы восстания и революционной власти — Советы рабочих депутатов.

«Эти органы создавались исключительно революционными слоями населения, — писал Ленин, — они создавались вне всяких законов и норм всецело революционным путем, как продукт самобытного народного творчества, как проявление самодеятельности народа, избавившегося или избавляющегося от старых полицейских пут».

Российская буржуазия, как откровенно монархическая, так и щеголявшая до поры до времени либерализмом, была напугана, точнее сказать, ошеломлена размахом стачечного движения. Буржуазия единодушно требовала от царизма одного: в кратчайший срок покончить с всеобщей стачкой.

Этого же требовала от самодержавия и мировая буржуазия. Представители европейских банков, прибывшие в Петербург 7 октября, недвусмысленно дали понять царскому правительству, что не предоставят кредитов, пока с революцией не будет покончено. И председатель Совета Министров Сергей Юльевич Витте, один из наиболее проницательных царских сановников, настоятельно убеждал царя в том, что необходимо «даровать» конституцию для «успокоения» народных масс.

Конечно, не уговоры Витте вынудили самодержца пойти на уступки. Царизм дрогнул под напором рабочего класса. И 17 октября царь подписал манифест, объявлявший о «даровании» народу «незыблемых основ гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов». Объявлялась также частичная амнистия политическим заключенным.

В статье «Первая победа революции» Владимир Ильич писал: «…телеграф принес Европе весть о царском манифесте 17 октября. «Народ победил. Царь капитулировал. Самодержавие перестало существовать», — сообщал корреспондент «Таймса». Иначе выразились далекие друзья русской революции, приславшие из Балтиморы (|Сев. Америка) телеграмму в «Пролетарий»: «поздравляем с первой великой победой русской революции».

Эта последняя оценка событий, несомненно, гораздо более правильна. Мы имеем полное право торжествовать. Уступка царя есть действительно величайшая победа революции, но эта победа далеко еще не решает судьбы всего дела свободы. Царь далеко еще не капитулировал. Самодержавие вовсе еще не перестало существовать. Оно только отступило, оставив неприятелю поле сражения, отступило в чрезвычайно серьезной битве, но оно далеко еще не разбито, оно собирает еще свои силы, и революционному народу остается решить много серьезнейших боевых задач, чтобы довести революцию до действительной и полной победы…»

Владимир Ильич предугадал развитие событий. Одновременно с провозглашением «свобод» самодержавие приняло меры к укреплению своих позиций. Председателем Совета Министров был назначен граф Витте, который умел находить общий язык с буржуазией; но сохранили при дворе и душителя революции генерала Трепова, которому поручили весьма влиятельный пост дворцового коменданта. Словом, манифест знаменовал переход от неприкрытой политики пули, штыка и нагайки к более гибкой политике кнута и пряника. Витте приманивал либералов пряником, а Трепов — печально прославившийся приказом: «Патронов не жалеть!» — по-прежнему грозил народу расстрелами.

Ленин писал: «…Царю одинаково нужны и Витте, и Трепов: Витте, чтобы подманивать одних; Трепов, чтобы удерживать других; Витте — для обещаний, Трепов для дела; Витте для буржуазии, Трепов для пролетариата…»

Царизм и не думал уступать всерьез. Все гарантированные манифестом свободы остались на бумаге. Еще се дали отведать обещанного пряника, а кнут уже вовсю гулял по спинам. В самый день опубликования манифеста полиция обстреляла Петербургский технологический институт, в здании которого укрылись собравшиеся на митинг студенты. В тот же день были избиты участники демонстрации в Казани, расстреляны демонстранты в Лодзи, Мариуполе, Перми. В последующие дни расстрелы продолжались в Белостоке, Минске, Киеве, Баку и далеком сибирском Нижнеудинске.

В борьбе с нарастающим революционным движением царское правительство все чаще использовало черносотенцев. Названием «черная сотня» народ заклеймил различные монархические организации, которые в чаду военно-шовинистического угара стали возникать одна за другой с начала 1905 года. Разношерстное по своему составу — от столбовых дворян до лавочников и босяков — движение черносотенцев стало едва ли не самой надежной и уж безусловно самой верноподданной опорой царского престола.

С трехцветными флагами, портретами Николая Второго, горланя «Боже, царя храни», черносотенцы нападала на участников рабочих и студенческих демонстраций и митингов. Только за короткий срок — 11 дней — после милостивого царского манифеста черносотенцы буйствовали не менее чем в 100 городах 36 губерний. Они убили около четырех тысяч человек, искалечили почти десять тысяч. Только в одной Одессе погибли от их рук более двух тысяч человек. В Томске черносотенцы заперли здание театра, где проходил митинг, и подожгли его на глазах губернатора и архиерея.

Октябрьская политическая стачка принесла освобождение заключенным в Таганке революционерам.

Наступил этот день…

Незадолго до полудня к тюрьме подошла огромная толпа рабочих, многие из которых были вооружены.

Начальнику тюрьмы вручили требование: освободить всех политических заключенных. Он попросил час сроку, чтобы доложить градоначальнику и получить разрешение.

Как и в любой тюрьме, среди конвойных нашлись сочувствующие, которые сообщили заключенным о том, что их пришли освобождать. Известие это чрезвычайно быстро распространилось по всем казармам. Договорившись между собой, политические принялись колотить в металлические двери камер. Вся тюрьма загудела натужным набатом.

Осаждавшие тюрьму, услышав набатные звуки, решили, что в камерах происходит расправа над их товарищами, и, вызвав на переговоры начальника тюрьмы, потребовали от него немедленно открыть ворота. Изрядно струхнувший начальник тюрьмы приказал выпустить политических во внутренний двор, чтобы прекратить тем самым зловещий звон. Надзиратели разбежались по коридорам, выполняя приказание.

Зиновий вышел одним из первых. Он уже понял, что до освобождения остались не часы, а считанные минуты, и ободрял тех, кто еще этого не понимал, а если и догадывался, то еще не смел верить…

Наконец распахнулись ворота, и разношерстная ликующая толпа ринулась навстречу заключенным.