— Зиновий Яковлев Литвин.

— Кто приказал тебе, Зиновий Литвин, совершить нападение на чинов полиции?

— Никто не приказывал.

— По личному почину?

— На чинов полиции не нападал.

— Ах, не нападал! — казалось, с облегчением произнес Бердяев и даже словно повеселел. — А мне тут доложили совсем другое… — почти доверительно сообщил он Зиновию и даже слегка плечами пожал. — Как же так? Тут надо разобраться. Садитесь.

Зиновий стоял не шелохнувшись.

— Садитесь, садитесь! — повторил Бердяев. Зиновий повиновался.

— Говорите, не нападали? — продолжал Бердяев, — Но вот тут, — он достал из ящика стола несколько сколотых вместе листов бумаги, — вот тут утверждают, что именно вы сегодня в двенадцать часов сорок минут пополудни на пригородной платформе Курского вокзала сбили с ног двух сотрудников полиции и тем самым дали возможность арестованной скрыться. Что имеете сказать по данному поводу?

— Они, эти двое, значит, грабить женщину принялись… Я и заступился.

— Каким именно образом заступились?'

— Иу, значит, оттолкнул их… они от нее и отстали…

— Они упали от вашего толчка?

— Упали…

— Можно сказать, что вы их обоих сбили с ног?

— Можно…

— А вы говорите, не нападали на сотрудников полиции.

— Откудова мне звать, что они из полиции?

— Вы не знали, что они сотрудники полиции?

— Ну да, не знал.

— Следовательно, можно сказать, что вы напали на сотрудников полиции, но не знали, что это сотрудники полиции?

— Можно, — с большой неохотой признал Зиновий и подумал, что загнал-таки его в угол.

— Ну вот, уже ближе к делу, — с удовлетворением отметил Бердяев. — Ответьте еще на один вопрос. Кроме тех двоих, что держали женщину и вас, больше никого поблизости не было?

— Чего там не было! Полно пароду. Все орут, а заступиться некому… Я и заступился.

— А почему так? Никто не заступился, а вы заступились?

— Ну, значит, вижу, женщину обижают…

— Это ваша знакомая?

— Нет, нет! Отродясь не видел! — слишком поспешно отрекся Зиновий.

— Я понимаю, вам не хочется впутывать вашу знакомую в это дело. Но поймите, иначе нельзя. Должен же кто-нибудь подтвердить ваши слова. Или, может быть, вы можете назвать еще кого-нибудь в качестве свидетеля?

— А кого я назвать могу? Народу полно было, а где их теперь сыщешь?

— Следовательно, подтвердить правоту ваших слов может только спасенная вами женщина. Если это и не знакомая ваша, возможно, знаете, кто она?

— Не знаю, — ответил Зиновий.

Все это, на его взгляд, никчемное кружение по одному месту начинало уже раздражать. Но Зиновий не заметил своей промашки, не заметил, что сбился с избранного им тона, когда стал поспешно отрицать свое знакомство с Марией Бойе… Бердяев узнал, что хотел. И можно было менять стиль допроса. Посмотрел на Зиновия долгим, цепким взглядом и словно плетью хлестнул:

— Встать! И слушай внимательно, что я тебе скажу: вина твоя доказана. Ты и сам признался. Могу передать дело в военно-полевой суд. За нападение на чинов полиции при исполнении ими служебных обязанностей самое малое — десять лет каторги. Понял?.. Но если ты вспомнишь эту красавицу и поможешь ее найти… Могу и не передавать дело в суд. Подумай до утра.

Позвонил и приказал дежурному отвести задержанного в одиночку.

Трудной выдалась эта ночь у Зиновия. Первая ночь в тюрьме… Хуже, чем в тюрьме, в охранке… Оказаться сейчас в тюремной камере было бы куда легче… Здесь он в полной их власти… Что захотят, то и сделают…

И хотя, допрашивая его, начальник охранки оставался очень сдержан, временами был просто вежлив, Зиновий, перехватив раз-другой его стылый взгляд, сразу понял — этот, если сочтет нужным, ни перед чем не остановится…

Разговор, состоявшийся в три часа в присутствии дежурного офицера, был весьма краток.

— Подумал? — спросил Бердяев. — Сумеешь отыскать?

— Где я ее отыщу… — уныло ответил Зиновий.

— Вижу, еще не надумал. Времени не хватило… Не тороплю. Думай еще. Отведите!

Зиновия увели.

— Как прикажете с ним поступить? — спросил у Бердяева дежурный офицер.

— Подержите три дня в одиночке.

— А потом?

— Если одумается, возьмите подписку о согласии сотрудничать и отпустите с миром. Если не одумается… пусть убирается на все четыре стороны!

— Отпустить? — удивился дежурный офицер.

— Разве я неясно сказал? Соображать надо! На свободе он будет нам полезнее. Установим наблюдение, выйдем на вожаков. Да, чуть было не забыл. Перед тем как отпустить, прикажите, чтобы, не усердствуя особо, поставили ему пару-другую синяков поэффектнее. Для его же пользы. Иначе его сотоварищи могут о нас, да и о нем плохо подумать.

Хотя и сказано было «не усердствовать», изукрасили Зиновия основательно. Можно сказать, выполняя задание, трудились не за страх, а за совесть.

Зиновий постеснялся являться в таком виде в свою каморку. Очень не хотелось огорчать родных, но делать было нечего, пришлось идти на Балканы, отлеживаться у матери.

Мать всплеснула руками и заплакала.

— Где это тебя так, сынок?

— Потом все расскажу, а сейчас попить бы мне горяченького да приткнуться где…

— Сейчас, сейчас, сынок, — захлопотала мать. Обмыла прохладной водой изуродованное лицо, привязала примочки. Потом напоила чаем и уложила в свою постель.

— А сами-то, мама? — обеспокоился Зиновий.

— Найдется и мне место, — сказала мать, — а тебе за перегородкой спокойнее будет.

На другой день утром, поменяв повязки, мать снова его спросила:

— За что же это тебя так, сынок?

Зиновий погладил морщинистую ласковую материнскую руку и сказал с печальной усмешкой.

— Первое крещение, мама…

Тюрьма на улице Малые Каменщики, официально именовавшаяся Московской губернской уголовной тюрьмой, но в просторечии получившая наименование Таганки (по расположению своему неподалеку от Таганской площади), учреждена была в начале века, в царствование Александра Первого Благословенного, с предназначением для содержания в ней уголовных преступников. Но в конце века, по мере нарастания революционного движения среди рабочих Москвы и Московской области, Таганка все чаще и чаще принимала в свои мрачные камеры узников политических.

Зиновий попал в Таганку осенью 1896 года, в начале царствования Николая Второго.

После своего скоропалительного — для самого непонятного и неожиданного — изгнания из подвалов охранки Зиновий десяток дней отлеживался у матери на Балканах.

Стыдно было выйти на улицу с лицом, испятнанным кровоподтеками. Он, понятно, не мог догадаться, что меты на его лице поставлены по личному указанию начальника охранки со специальной целью, и решил, что таким образом свели с ним счеты обиженные им филеры.

Но потаенной своей цели хитроумный начальник охранки все же достиг.

От Марии Бойе в подполье стало известно о том, что вырвавший ее из лап охранников Зиновий Литвин арестован. Узнали, что передан он в охранку на Гнездниковский. Потом узнали, что был там жестоко избит, а после всего этого вроде бы даже и… отпущен.

Склонялись к тому, что с Зиновием просто расправились без суда и следствия. Но все же поручено было Ивану Калужанину выяснить, что же на самом деле случилось.

Иван Калужанин договорился с Никитой Голодным, чтобы тот взял на себя розыски Зиновия. Зиновий ни разу не приводил Никиту в свою каморку, встречались обычно в трактире. Но разговор о том, где проживает он, был. Запомнилось Голодному, что недалеко от вокзала, в трехэтажном доме с высоким крыльцом, а на крыльце два больших каменных шара.

Вот шары эти каменные и помогли отыскать местожительство Зиновия. Про каморку свою под лестницей Зиновий тоже успел рассказать. Но Зиновия в каморке не оказалось. А сдававшая конуру дворничиха к разговорам с незнакомым человеком не была расположена.