Пусть, ожиданием томим, любви, как я, не ждет никто,

И пусть, едва зазеленев, не сохнет от забот никто,

И пусть, как сирый соловей, уныло не поет никто.

Пусть, бесприютен, как и я, не терпит боль и гнет никто,

Пусть сердце кровью не гнетет — кровавых слез не льет никто.

И кто бы о беде моей меня хоть иногда спросил,

Какой бы друг моих скорбей, как жизнь моя худа, спросил,

Хоть раз бы лекарь-чудодей, что в сердце за беда, спросил!

Пусть, бесприютен, как и я, не терпит боль и гнет никто,

Пусть сердце кровью не гнетет — кровавых слез не льет никто.

От мук разлуки и порух мой стан к земле склоненным стал,

От горя свет очей потух, и взор мой помраченным стал,

Провидит Судный день мой дух — с тобой я разлученным стал.

Пусть, бесприютен, как и я, не терпит боль и гнет никто,

Пусть сердце кровью не гнетет — кровавых слез не льет никто.

И если я умру, ну что ж — я в мире счастья не нашел,

И в тех, кто на меня похож, увы, участья не нашел, —

Куда мне, ввергнутому в дрожь, в беде припасть, я не нашел.

Пусть, бесприютен, как и я, не терпит боль и гнет никто,

Пусть сердце кровью не гнетет — кровавых слез не льет никто.

И друга моим мукам нет, чтоб боль излить ему, увы,

Пред кем мне повесть моих бед сложить, я не пойму, увы,

Ничьей я дружбой не согрет, не нужен никому, увы.

Пусть, бесприютен, как и я, не терпит боль и гнет никто,

Пусть сердце кровью не гнетет — кровавых слез не льет никто.

Меня, забытого судьбой, забыли все — и друг и брат,

В любом питье, в еде любой — одна отрава, только яд,

Почтите же меня мольбой, нет сил терпеть, я смерти рад.

Пусть, бесприютен, как и я, не терпит боль и гнет никто,

Пусть сердце кровью не гнетет — кровавых слез не льет никто.

И вот несчастным жертвам мук какой преподан мной урок:

Я сам же, силой своих рук, все беды на себя навлек,

И в злоключениях разлук я беспредельно одинок.

Пусть, бесприютен, как и я, не терпит боль и гнет никто,

Пусть сердце кровью не гнетет — кровавых слез не льет никто.

И вот я, баловень времен, теперь унижен и презрен,

И, кровью сердца обагрен, терплю я мук жестокий плен,

Нет друга — вот о чем мой стон, я — жертва тысячи измен.

Пусть, бесприютен, как и я, не терпит боль и гнет никто,

Пусть сердце кровью не гнетет — кровавых слез не льет никто.

Промчался ветер-ураган и, разметав мой прах, заглох,

Но я мечтою обуян, что жив еще мой хладный вздох.

О, если был бы друг мне дан — сказать, как жалок я и плох!

Пусть, бесприютен, как и я, не терпит боль и гнет никто,

Пусть сердце кровью не гнетет — кровавых слез не льет никто.

О, не гоните же, молю: весь в ранах с головы до пят,

Я бремя тяжких смут терплю — бьет меня их жестокий град,

И безысходно я скорблю, я — кладезь бедствий и утрат.

Пусть, бесприютен, как и я, не терпит боль и гнет никто,

Пусть сердце кровью не гнетет — кровавых слез не льет никто.

Машраб, ты в этот мир пришел — неси же груз его забот,

Неси тот груз, как ни тяжел, — всему на свете свой черед,

Проходят сроки бед и зол, терпи, борись — и все пройдет.

Пусть, бесприютен, как и я, не терпит боль и гнет никто,

Пусть сердце кровью не гнетет — кровавых слез не льет никто!

На дивный лик твой пал мой взгляд — рабом я поневоле стал,

Во тьме разлук, в плену утрат томиться я все боле стал,

Кудрей твоих арканом сжат, я пленником неволи стал,

И, страстью, как Мансур, объят, я жертвой смертной доли стал,

Мечом твоим сражен стократ, я изнывать от боли стал.

По свитку красоты твоей я повесть чар твоих постиг,

И точки я увидел в ней — душистых родинок тайник,

И войско бед любви моей сразило плоть и душу вмиг,

И палачи твоих очей вострят ресницы вместо пик, —

Твой стан красив, как райский сад, — рабом твоей я воли стал.

Увидел я твой лунный лик, и всей душою рад я был,

Я пред тобой во прах поник, и мукой слез объят я был,

И разум я утратил вмиг, и в плен безумьем взят я был,

Весь — как Узра или Вамык, Ширин или Фархад я был, —

Я преданным, как их собрат, невиданный дотоле стал.

И, проливая реки слез, в тоске отныне я рыдал,

И тайной муки я не снес — в лихой кручине я рыдал,

Вдали от уст, что краше роз, об их рубине я рыдал,

И, став Меджнуном, гол и бос, влачась в пустыне, я рыдал, —

От уст твоих, от их услад страдать я в диком доле стал.

От мук любви — мой горький стон, в тюльпанах ран горит вся грудь,

Я стрелами ресниц пронзен, и сердцу муки не минуть,

Никто из смертных всех времен тебе не равен, — о, ничуть,

Унижен я и сокрушен, — о, сжалься, милостивой будь, —

Машраб тебя узреть был рад, но пленником недоли стал.

Меня Меджнуном одиноко она скитаться обрекла,

Скитальцем сделала жестоко и мне судила бремя зла,

Твердыню сердца сокрушила, жестокой мукой извела,

И сердце все, как саламандру, объяла огненная мгла,

Меня томишь ты ожиданьем — на посрамленье предала.

Мой бедный взор, ее не видя, весь блеск жемчужный растерял,

От огненных моих мучений стенают все — и стар, и мал,

Нет, видно, и не суждено мне узреть красу без покрывал, —

Прочтите сказ мне о страдальцах, кто, как и я, томясь, страдал, —

Жду ее, сир и одинок, я, и мука сердца тяжела.

Она ни разу не спросила: «Мой бедный, что с тобой?» — увы,

«За что из-за меня измучен ты пленною судьбой?» — увы,

«Зачем ты ранишь душу с сердцем тяжелою борьбой?» — увы,

«Зачем ты, сокрушенный горем, томишь себя мольбой?» — увы.

Стократ она меня презрела и мук наслала без числа.

Была бы верной — как о бедном, как о несчастном не спросить?

Как о заблудшем, сокрушенном томленьем страстным не спросить?

Как о спаленном мукой сердца рабе безгласном не спросить?

Как слезы льющего — о горе его ужасном не спросить?

Она ж с землей меня сравняла, во прах попрала и ушла!

О, если можешь, друг, неверной вовеки сердца не вручай,

Недружественной, лицемерной вовеки сердца не вручай,

Томящей мукою безмерной вовеки сердца не вручай,

Прекрасной, как луна, но скверной вовеки сердца не вручай!

Она сожгла все мое сердце красою дивного чела.

«Твое всевластие велико, ты — мой властитель», — я сказал,

«В державе сердца ты — владыка, ты — мой правитель», — я сказал,

«Узнала б, жив ли горемыка, о мой целитель», — я сказал,

«Яви в стране души свет лика, мой повелитель!» — я сказал, —

Я издали молил участья — она стенаньям не вняла.

Она мой взор затмила мраком — померкнул свет моих очей,

И с каждым часом жар пыланья горел в груди все горячей,

Меня гнела, врагов живила она словами злых речей,

Губить ей любо горемыку ударами своих бичей, —

Она мой дух сожгла до пепла: он — как в курильнице зола.

Она меня повергла в горе — все дни и ночи я рыдал,

«Где ж есть еще такой страдалец?» — что было мочи я рыдал,

«Где мне подобный горемыка?» — сжигая очи, я рыдал,

Молил я: «О, внемли, владыка!» и все жесточе я рыдал, —

Влечет в пучину, словно якорь, меня моих невзгод скала.

А думалось, мол, Искандером и властелином стану я,

Что, день и ночь вблизи любимой, чужд всем кручинам стану я,

Что, ею осенен с любовью, из всех единым стану я,

Что, знавший камни униженья, чудо-рубином стану я!

Но, даже не взглянув ни разу, она ко мне не снизошла.

Где знавший горе, кому горе я б мог, злосчастный, рассказать, —

О муках, о моей неверной и безучастной рассказать, —

Подняв главу с одра, о ней бы — моей прекрасной рассказать,

О том, как мучусь без любимой в тоске напрасной, рассказать?

Она мой пепел разметала, спалив всю плоть мою дотла.

И от друзей и от врагов я надежно боль души берег,

Но все о том, как дом печалей с престола бедствий я стерег,

Как я бежал и пал, смятенный, к моей неверной на порог,

Как я стенал в рыданьях скорби, измучен, сир и одинок, —

Все тайны, что в себе таил я, она по свету разнесла!

Я на твоем пути рыдаю и жду вестей я день и ночь,

Ты — жемчуг мой, а я измучен, — никто не может мне помочь,

На раны сломленного сердца мне сыпать соль уже невмочь!

Машраб, хоть и сражен ты страстью, надеждой сердце ты упрочь:

Ты медью был, а стал ты златом, — вот каковы твои дела!