* * * Когда на путь любви вступил и стал безумием объят я, Щитом поставил свою грудь для стрел напастей и утрат я, Забыл сей мир тщеты и в путь, бездомный, вышел наугад я, Сей, явный, мир познал я весь, и был его покинуть рад я, И все оставил и ушел, на мир прощальный бросив взгляд, я. Стенал я, сир, в ночах разлук, — где добрый друг, не отыскал я, Кому б поведать боль души, увы, вокруг не отыскал я. Твой меч язвил меня, а чем лечить недуг — не отыскал я, Увы, покоя ни на миг от бед и мук не отыскал я, — Скорбь о тебе — вот мой отец, твоему гнету — друг и брат я. Любимая, твои уста медвяны свежестью усладной, Во благо мне твой грозный взор, как стрелы бедствий, беспощадный. Рум эфиопами сражен, — не это ли пример наглядный: Давно уж тьмою кос пленен, влачусь я в доле безотрадной, — Страну души моей круша, испепелил ее стократ я. Уж так судил предвечный рок: те, что недугами томимы, — Родня влюбленным, и вражды они не знают, побратимы. Двенадцать месяцев в году — бывают весны в них и зимы, И шах с дервишем — не одно, они вовек несовместимы, — В посконной рвани, гол и бос, как нищий, брел у чуждых врат я. Ночами другом мне была моя печаль, что так сурова, Взор чаровницы — что ловец, пустивший соколов для лова, А где печаль — там и беда: от века им дружить не ново. О, если б, о тебе томясь, взлетало сердце волей зова! Весь в перьях острых стрел твоих, стал с ними словно бы крылат я! Лихих соперников сразить потоком стонов-стрел мечтал я, Жар сердца потушить — любви тем положить предел мечтал я, О том, чтоб у костра я лег и саван свой надел, мечтал я, И насмерть сокрушить врагов, воинственен и смел, мечтал я, Друзей искал я, но, увы, и с ними познавал разлад я. Дружить с любимою моей мне дружбой тесною мечталось, Жизнь ей отдать, быть заодно мне с ней, чудесною, мечталось, Душой, как соколу, взлететь в края небесные мечталось. «Хромой птенец — и тот взлетит», — мне думой лестною мечталось, Я снова розой расцветал — взлетал, как будто юн и млад, я. О, здравствуй вечно и живи, я ж умер, сокрушен тоскою. Что этот мир небытия! Вовек мне в нем не знать покоя. Разлука в дол души пришла — терпи, не вечно зло такое. Но даже в бесскорбных жгло в любви пыланье колдовское! Кровь жжет нутро мне, и готов принять душой смертельный яд я. С тех пор, как в темноте ночной с любимой сопряглись мы словом, И честь и вера — не со мной, а жертва — твоим хитрым ковам. Что внятно лишь тебе одной, — сокрыто от меня покровом, А ты, Машраб, хоть и больной, а все же не был бестолковым: Тысячекратный смысл вложить был в этот стих короткий рад я! * * * Правоверные, что мне делать? Я с любимой моей разлучен, С томноокою озорницей я уже много дней разлучен, С вешним садом моим цветущим я, больной соловей, разлучен, С лукобровой и грозноокой, я жестоко с ней разлучен, С чаровницей я сладкоустой — что ни день — сильней разлучен. С ее вешнею разлучен я красотою, — что делать мне? Я — в когтях мук и бед, и сломлен маетою, — что делать мне? Она — мой властелин, я ж — нищий: что я стою, что делать мне? Полонен я разлук и бедствий тьмой густою, — что делать мне? С чаровницей я сладкоустой — что ни день — сильней разлучен. У волшебниц красы чудесной речи столь сладкогласной нет, Нет улыбки такой прелестной, красоты столь прекрасной нет. Знал ли кто уст родник столь дивный, взор такой же опасный? Нет! День и ночь мне другого дела, кроме муки злосчастной, нет, — С чаровницей я сладкоустой — что ни день — сильней разлучен. И все розы мирского сада красотой ее смущены, Она — перл, что в ночи сверкает дивным светом самой луны, Шаловлива она, лукава, — все красой ее пленены, Море слез я пролил в разлуке, очи страстью истомлены, — С чаровницей я сладкоустой — что ни день — сильней разлучен. Улетел мой прекрасный сокол, своим жертвам раскинув сеть, Где найти мне красу такую и куда мне за ней лететь! Красоты такой же прекрасной твоим жертвам не ведать впредь. Ты жестоко губишь Машраба, — чем же он виноват, ответь! С чаровницей я сладкоустой — что ни день — сильней разлучен. * * * Друг мой, ты скажи ей: пусть она, чтобы взор мой был согрет, придет, Пусть к рабу в лихие времена властелин, неся привет, придет, Благовоньем кос напоена, пусть исполнит свой обет — придет. Пусть в мою лачугу, как луна, как сиянья яркий свет, придет, Пусть надежда будет мне дана, и заря за тьмой вослед придет! Лукобров изгиб ее бровей, их прицел безжалостно жесток, А пройдет — красив среди полей стан ее, самшитовый росток, В мире нет красавицы стройней, — кто ж такое еще видеть мог! Не понять мне в немощи моей, как такое чудо создал бог. Ранами душа изъязвлена, — пусть она, леча их вред, придет. Благотворна вешняя пора — радостным весь мир, цветущим стал, Полните весельем вечера — полыхать цвет роз по кущам стал. Под ногами — яркий цвет ковра, и в убранстве луг влекущем стал, Зелень благовоньями остра — мускус их свой запах льющим стал, — Ни с врагом, ни с другом не дружна, пусть она ко мне нет-нет придет! И моей любимой про меня — умер, мол, твой друг — подайте весть, Что погиб влюбленный от огня, умер от разлук, — подайте весть, Что от стрел твоих день ото дня он во власти мук, — подайте весть, Что он, в смертной горести стеня, терпит свой недуг, — подайте весть, Если радость мне не суждена, пусть она хоть в пору бед придет! Помраченной в горе головой, где заря, где ночь, я не пойму, Мертвый я уже или живой — думать мне невмочь, — я не пойму, Как прожить мне век мой горевой, муки превозмочь, я не пойму, Как Меджнуном путь пройти мне свой — где брести мне прочь, я не пойму, — В мое сердце, где лишь тьма одна, светом солнца пусть рассвет придет. Я твердил ей: «Верная моя», а она мне не верна, увы, Ею навсегда отвергнут я, — невдомек мне, в чем вина, увы, С теми, кто губил меня, гноя, дружит всей душой она, увы, У меня ж от горького житья вся спина искривлена, увы, — Глянуть, как судьба моя черна, пусть она — мой сердцевед — придет. От нее, что, словно свет очей, мне красой мила, я отрешен, От нее, что в дол души моей, как покой, пришла, я отрешен, От нее, что мне красой своей — словно сень, светла, я отрешен, От нее, что мучит все сильней, грудь мне жжет дотла, я отрешен, — Только ею чаша глаз полна, — пусть она, мой самоцвет, придет. Кто ее не знает — говорят: «Ты себе другую отыщи, Сердце не вверяй ей, в ней — лишь яд, — добрую, не злую отыщи, Не найдешь — тогда ступай назад и страну иную отыщи, Ту, с которой в сердце — тишь и лад, — ты себе такую отыщи!» «Пусть уж ослепит меня она, только пусть, — я дал ответ, — придет!» Я в тот день, когда ей дал обет, честен был, всю душу в речь вложив, Пусть она изменит мне, но нет — я не изменю, покуда жив. В чуждый дол и за другой вослед не сманит меня ничей зазыв, Судным днем пока не вспыхнет свет, верен слову, буду я правдив, — Пусть казнит меня — моя вина, — хоть повадкой приверед придет. Вот обет мой, и покуда я не паду, согбен, — не отступлю, И пока не даст мне забытья замогильный плен, — не отступлю, И пока из мира бытия не паду я в тлен, — не отступлю, И пока цела глава моя от камней измен, — не отступлю, — Небо глыбой — девять сфер сполна — пусть само на мой хребет придет. Как же я, и сир я одинок, отыщу заветный тот порог, — Разве я тому, кто зол-жесток, тайну сердца рассказать бы смог! Локона ухватишь завиток, а руки не сжать, — какой в том прок! Нет, тому, кто от любви далек, не внушить, где правый путь пролег, Пусть она, хотя и неверна, но ко мне проложит след — придет. Искандеру был подобен я, а теперь я сокрушен, увы, Сердце, словно скопище гнилья, мухи жрут со всех сторон, увы. Тяжко будет честному, друзья, если он зайдет в притон, увы, Как была могуча власть моя, а теперь я полонен, увы, — Пусть же будет ноша не трудна — исцелитель моих бед придет. Гнет любимой, сплетни злых людей, — вся душа от них — сплошной ожог, Если бы из рая чудодей гурией ко мне сойти бы смог, — Встретив его в хижине моей, пал бы я к земле у его ног, Я светильник из своих очей сделал бы и перед ним зажег, — Об Исе я думаю без сна — от него мне жизни свет придет. Но, увы, сей мир тех, кто красив, превратить в неверных норовит, Всех, хоть долей горя оделив, потопить он в сквернах норовит, Всех он умертвить, кто еще жив, в бедствиях безмерных норовит, Он сравнять с землею, придавив, всех нелицемерных норовят, Но, хоть голова и сожжена, а пора желанных лет придет! |
