— Нет-нет, — улыбнулся Руднев, — меня интересуют ее гости.

— A-а, эти-то. Маленький в костюмчике был, в сереньком будто. А волосатый... в фиолетовом. Ботинки новые, светлые...

— Когда они уехали, помните?

— Все помню. Ко мне аккурат зять пришел, а хлеба нет. Магазин как раз закрыт был, 12 часов. Я — к Верке. Хлеба попросила. Они все около машины стояли. И винищем ото всех разит. Дала она мне хлеба. Черствого... Я к себе побегла, а они поехали. А потом, часа через два, опять объявились. Я уже зятя с дочкой проводила, сижу одна. Смотрю — эти крадутся. Грязные, как черти, прости господи. Потом ушли. Волосатый в другой форме. Уже не в костюмчике, а в рубашечке пестренькой. Это я из-за занавески все видела. Видишь как... — Шутова помолчала, глядя на Руднева, склонившегося над протоколом.

Отпустив Шутову, Руднев вызвал Куркину.

Куркина оказалась вертлявой девицей неопределенного возраста. В ее зеленых кошачьих глазах сквозило беспокойство.

Быстро покончив с формальностями, Руднев подошел к главному.

— Узнаете? — Он показал Куркиной ее фотографию. — Это найдено при обыске у Зурина. Когда вы видели его в последний раз?

— В воскресенье. «Вот идиот, — со злобой подумала она о Зурине. — Сам попался и на меня навел. Значит, не Гусь продал».

— Кто был второй, сидевший в машине рядом с Зуриным?

— Гусь. Гусев то есть, — поправилась Куркина.

— Как зовут, где живет?

— Толик зовут. Адреса не знаю. Была один раз...

— Узнаем, — Руднев сделал пометку и весело переглянулся с Макеевым. — Шутова видела, как Зурин выходил от вас переодетым. Где его одежда?

Выйдя, наконец, на человека, который один мог ответить на главный вопрос, волновавший его с самого начала расследования, Руднев не тешил себя иллюзиями. Достоверность заявления Гусева об уничтожении одежды Зурина не вызывала сомнений. Но не спросить об этом Руднев не мог. И вот теперь, задав этот вопрос, Руднев со все возрастающим удивлением смотрел на Куркину. Она, не мигая, тоже смотрела на следователя и молчала. А в ушах ее звучал голос Зурина: «Костюм и ботинки сожги. Для верности. Сегодня же. Поняла? Смотри...» Но она не выполнила приказа: костюм продала по дешевке мужу сослуживицы, а ботинки, которые ему не подошли, забрала домой, решив в воскресенье отнести в скупку, на рынок. «Вот и отнесла. Ботинки-то в сарае стоят. Обыск сделают — сразу найдут. Плохо дело».

— Костюм продала. Знакомой. На работе.

— А ботинки? — Руднев затаил дыхание.

— Дома стоят.

Зурин вошел в кабинет. Плюхнувшись на стул, потянулся за сигаретой.

— Ничего нового сказать не надумали? — поинтересовался для начала Руднев. В смысле алиби? И вообще...

Зурин посмотрел на следователя. Из щелей глубоко запавших водянистых глаз плеснуло застоявшейся злобой.

— Чего мне думать? Пусть лошадь думает. У нее голова большая.

— А не получается у вас алиби, никак. Хотя мы установили, что вы действительно в тот день были у женщины.

Зурин насторожился.

— У Куркиной.

— Ну и что? Показания что ль дала? Так это слова. А от слов всегда отказаться можно. Даже пришитых к делу...

— Я это учел. Насчет слов, — Руднев вдруг встал и подошел к встроенному в стену шкафу, — подойдите сюда.

Зурин нехотя поднялся, медленно раздавил в пепельнице сигарету, подошел.

Руднев открыл дверцы шкафа, в котором, радужно переливаясь, висел фиолетовый костюм Зурина. На полу стояли узконосые бежевые штиблеты.

— Это не слова. Это вещественные доказательства. От них отказываться бесполезно, — Руднев перевел взгляд на побелевшее лицо Зурина. — Да, они не уничтожены, как вам казалось. Куркина подвела вас. Принадлежность костюма и ботинок соответствующим образом подтверждена и оформлена на случай, если вы станете отказываться вдруг и от них. Показания сержанта, увидевшего вас в этом костюме на месте преступления, подтвердили свидетели, которых он не мог знать и видеть раньше. Посмотрите внимательней на ботинки. Следы, обнаруженные на месте преступления, полностью совпадают со следами этих ботинок. Вплоть до выбоинки на подошве левого ботинка. В деле, разумеется, есть соответствующее заключение экспертизы, — Руднев поставил на пол ботинок. — А теперь поговорим по существу. Садитесь.

Зурин не реагировал. Он стоял молча, неподвижно. В глазах у него застыло смешанное выражение растерянности, злобы и страха.

На место происшествия Белов выехал утром, как только поступило сообщение из милиции. А вернулся в прокуратуру к вечеру, хмурый, озабоченный. И сразу же направился в кабинет прокурора Елагина. Елагин, худощавый мужчина лет пятидесяти с живыми пытливыми глазами, некоторое время молча смотрел на следователя. С преступлением, совершенным сегодня на рассвете на участке строительной бригады, возле поселка Александровка, он был знаком в общих чертах и поэтому с нетерпением ждал первых результатов. По виду Белова он понял, что дела не блестящи. В руках следователь держал тонкую синюю папку.

Петр Саввич достал носовой платок и протер очки, искоса поглядывая на Белова. Белов был самым молодым следователем прокуратуры, еще недавно ходившим в стажерах. Но прокурор не раз ловил себя на мысли, что, хотя Белову и не хватало практических навыков, имевшихся у других следователей, с ним работалось интересней. Белов самозабвенно любил свое дело. Смекалистый и вдумчивый, он все понимал с полуслова и мог, как и сам прокурор, работать, забыв про сон и усталость. Действовал и принимал решения оперативно, без суеты. Поэтому, несмотря на молодость Белова, Петр Саввич спокойно мог доверить ему любое сложное, запутанное дело, наподобие этого.

— Садись, — кивнул, наконец, Елагин на стул возле себя. — Показывай, что принес.

— Да почти ничего, Петр Саввич, — Белов положил перед прокурором папку с делом. — Крайне непонятная история. Получается, что на жизнь одного рабочего бригады, Мухина, покушался другой рабочий, Шубин, его родственник, который находился с Мухиным в прекрасных отношениях. Вот прочтите показания бригадира, Седова, — Белов открыл нужную страницу. — Тут завязка.

— Так... — Прокурор надел очки, склонился над папкой и начал читать показания Седова: «...Вечером в контору приехал начальник управления, собрал бригадиров. Из конторы я вышел часов в девять. До вагончиков бригады, установленных в поле возле Александровки, было километров семь. Небо заволокло тучами, шел дождь. Дорога проходила через лес. Минут через сорок хлынул ливень, промочил до нитки. Потом, когда дождь утих, я разжег костер, высушил одежду, согрелся и двинулся дальше. Шел часа два, но поле с вагончиками все не показывалось. Я понял, что заблудился. Ночь стояла темная. Я долго плутал по лесу, пока не наткнулся на заколоченную старую избушку лесника. Эта избушка находится от наших вагончиков примерно в десяти километрах. Но от избушки идет просека прямо к нашему полю. Часа через два я вышел из лесу к участку бригады. До вагончиков оставалось метров триста. В этот момент в разрыве туч появилась луна и я увидел, что к вагончику, в котором находился Мухин, из кустов крадучись вышел человек, поднялся по ступенькам, открыл дверь. Вскоре человек появился на пороге, сбежал по ступенькам и бросился обратно в кусты. Мне показалось, что это Шубин, но он не мог быть здесь, так как вчера я перевел его на другой, дальний участок. Я побежал к вагончику, вошел в приоткрытую дверь, зажег спичку и увидел Мухина. Он лежал на койке, под серым одеялом, головой к двери. На полу, у самого порога, растекалось кровавое пятно. Из-под одеяла свисала его рука. Я выбежал из вагончика и увидел плотника Фокина. «С Мухиным неладно! — крикнул я. — Беги скорей за фельдшером и участковым». Фокин убежал, а я кинулся в кусты за человеком. Но луна скрылась, стало темно, и я вернулся к вагончику. Первым пришел из поселка фельдшер. Он живет совсем недалеко от наших вагончиков, за оврагом. Фельдшер осмотрел Мухина, сказал, что он сильно ранен в голову, но еще жив. Из глубокой вмятины на лбу Мухина, возле виска, сочилась кровь. В это время в вагончике собралась вся бригада. «Его счастье, что не в висок, — сказал фельдшер. — А то бы сразу кончился. Камнем ударили либо топором». Фельдшер сделал Мухину перевязку и повез его в больницу. Потом пришел участковый».