– Ну что же, – подытожил Коршунков, – добро пожаловать в клуб!

И все захлопали в ладоши. Вначале – нестройно и будто нехотя, а потом громче, громче…

– Блин, серьёзно у них тут всё, в натуре! – шепнул Горшков на ухо Миньке. Тот ухмыльнулся в ответ. С какой-то затаённой издёвкой ухмыльнулся.

– Романтики ряженые… – процедил Мальков сквозь зубы чуть слышно.

– Чо, думаешь, хрень, да? – тут же засомневался Горшков.

Некрасов не проронил ни слова, как обычно, оставив мнение при себе. Однако на его хмуром лице при определённых навыках психолога можно было прочесть, что Алексею очень нравится всё происходящее в зале. Некрасов всегда «болел» техникой, машинами. Ему нравились точность, надёжность, предсказуемость механизмов. Их внутренняя сложность в сочетании с простотой, практичностью. И ему отчего-то очень захотелось остаться здесь, стать частью этой живой, организованной, одухотворённой машины, так умело налаженной мудрым механиком – тренером.

На первой же тренировке не только Коршункову, но и всем «стареньким» ученикам стало ясно, что двое из трёх новичков – «случайные пассажиры» и долго на секции не задержатся. Минька постоянно спорил с тренером и отпускал нелепые шутки. А здоровенный с виду, будто бурый медведь, Горшков плаксиво ныл, что у него болят кулаки от отжиманий, пресс – от сгибаний тела, а ноги – от растяжки. Некрасов же оказался на проверку парнем совсем из другого теста. Он был, как обычно, молчалив, но исключительно вежлив с Коршунковым и учениками. Не задирал нос даже перед самыми младшими, из начальной школы. Внимательно выслушивал всё, что объяснял тренер, стараясь не упустить ни одного слова. И трудился, трудился изо всех сил.

На третью тренировку Мальков с Горшковым заявились пьяными. Коршунков даже голоса не повысил. Только сказал тихо и спокойно, чтобы вышли вон. И что отныне карате для них закончено. А Некрасов… Некрасов повёл себя неожиданно. Он стоял, неловко потупившись, пока тренер выпроваживал его приятелей. Не поддакивал Коршункову, но и не выгораживал Миньку и Горшкова. Когда же несостоявшиеся каратисты, нарочито громко хохоча и выкрикивая нечто нелепое, вывалились наконец из зала, громко хлопнув дверью, Некрасов повернулся к тренеру и проговорил:

– Даниил Алексеевич, можно выйти. Я недолго.

– Ну выйди, – ответил Коршунков, внимательно, даже изучающе посмотрев на Алексея.

Некрасов обулся и выскочил вслед за своими приятелями.

Тренировка шла своим ходом. Коршунков громко считал по-японски:

– Ич, ни, сан, си…

Ученики же, приняв упор лёжа, отжимались на кулаках. На счёт «си», четыре, плавно опускались вниз, а на счёт «ич», один, так же плавно поднимались. Лишь японский счёт да натужное сопение. А ещё – громкая ругань за окном. Слов было почти не разобрать, только было слышно, как Некрасов громко рявкнул, словно ставя точку в затянувшемся разговоре:

– Всё! Домой валите, я сказал.

Спустя минуту дверь тихо отворилась, и Алексей спросил с порога:

– Даниил Алексеевич, разрешите войти и продолжить тренировку?

Так Алексей Некрасов стал учеником Даниила Алексеевича Коршункова, впоследствии – одним из лучших. А спустя примерно месяц на секцию записались и неразлучные Бор с Фоминым.

– Молодые уходят со мной!

Низкий голос Алексея Некрасова чем-то напоминал гром, рокочущий в небесах. Сходство только усиливало присутствие некоего электричества в воздухе, какое ощущается обычно перед грозой. Или перед грядущей дракой. Минька взглянул на своего громилу-адъютанта, словно невольно ища поддержки. Горшков растерянно пожал могучими плечами.

– Да ладно, чо ты, чо ты, Лёх, в натуре. Ты хоть и откололся от нас, но всё ж бывший кореш, – голос у Малькова предательски дрожал. Главарь Минька откровенно трусил. Ненавидел себя за это люто, материл в душе последними словами, но ничего не мог поделать. Минька боялся Некрасова.

Когда Алексей Некрасов совершил своё «вероломное предательство» и бросил закадычных корешков ради какого-то дурацкого японского спорта, бывшие друзья поначалу ему проходу не давали. Встретив на улице, в посёлке, непременно загораживали дорогу. Горшков старался зацепить плечом, а языкастый Мальков орал гадости в спину. Но Некрасова и до занятий карате отличали независимость и терпение. Тренировки же будто раз от разу усиливали эти врождённые качества. Холодная (по крайней мере, со стороны Некрасова) война продолжалась всю осень и зиму, а потом… Потом случились областные соревнования по кёкусинкай карате, на которых никому не известный новичок А. Некрасов из посёлка Иванов Мох одержал уверенную победу в своей весовой категории. Вася Бубнов, известный болтун и балагур, сам второй год занимающийся у Коршункова, рассказывал, что преимущество Некрасова в финальном спарринге над противником, чемпионом города Игорем Аветисяном, было столь очевидным, что бой могли прервать ещё на середине.

– Прикиньте! Лёха – зверь просто! На обе ноги армянину подковал! Так ляжки ему отбил своими мавашами, что тот еле ходить потом мог. А как на среднем уровне ему пробил? Пяткой, с разворота. Точняк в печень! Не… Лёха у нас точно будущая звезда спорта!

Приятелей у общительного без всякой меры Васьки было полпосёлка, и скоро о сокрушительной победе Алексея говорили все от мала до велика. Даже старушки, что сидели рядками на лавочках. Правда, бабушки были плохо знакомы с названиями движений в карате, посему хорошо известный любителям единоборств удар ногой «маваши гери» они перекрестили в «малашу». До Малькова с Горшковым слухи докатились ещё раньше, чем до старушек. И надлежащие оргвыводы, конечно же, были сделаны. Так что при следующей случайной встрече на улице Минька с Горшковым просто быстро прошли мимо Некрасова. Горшков даже буркнул что-то вроде «привет!».

И вот теперь бывший закадычный друг, а ныне чемпион области по карате стоял и в упор, не по-доброму, смотрел на Миньку. Именно на Миньку. Горшков для него был малоинтересен, как любой другой неодушевлённый предмет.

– Ты мелких с собой забрать хочешь? – Мальков произнёс это таким радостно-изумлённым тоном, будто только сейчас догадался о желании Некрасова. – Так забирай, нужны они кому!

– Пошли, ребята, – тихо сказал Алексей. Обыденно сказал. Скучновато. Словно просто приглашал пройтись вечерком, подышать свежим воздухом, а не спас только что пацанов от неминуемой расправы.

– Здорово, кстати! – он по очереди крепко пожал руки Бору и Фомину.

Пропустив семиклассников вперёд, Алексей зашагал вслед за ними, даже не посмотрев на своих бывших друзей.

– Лёх… – вдруг жалобно пискнул Зеленский. – Можно я с вами?

Некрасов, Бор и Фомин остановились на минуту и переглянулись между собой.

– Пацаны, вы как? Что скажете? – спросил Некрасов.

– Хрен с ним, пускай идёт… – поморщившись, махнул рукой Максим. У него всё ещё сильно болел живот после Минькиного удара.

– Пусть, пусть, – кивнул Фома. – Не гнать же пинками придурка этого!

– Сыпь за нами. Пацаны не против. Только в темпе! – огласил «приговор» Алексей. Сёме не надо было повторять дважды. Опасливо косясь на недавнего «авторитета» Малькова и на могучего Горшенеггера, Зеленский осторожно, бочком, обошёл их и припустил по тропинке вслед за удаляющейся внушительной фигурой Некрасова.

– Вот сука… – процедил сквозь зубы главарь Минька, имея в виду то ли бывшего друга Некрасова, то ли неблагодарного сопляка Зелёного, то ли саму жизнь, которая устроена вот так, а не иначе. Затем Минька повернулся и быстро пошёл в сторону, противоположную той, куда ушли его недруги. Вслед за ним послушно потопал Лёха Горшков.

Смеркалось. Приятная вечерняя прохлада, освежающая, будто холодный лимонад, заполнила собой все улицы, улочки и закоулки Иванова Мха. Коты и кошки, ночные хозяева посёлка, что ещё недавно нежились в сонной истоме на нагретых солнцем подоконниках, скамейках и крытых черепицей и шифером крышах, прогуливались там и сям, задрав хвосты и распушив усы-антенны. Галки и вороны, шумно галдя, устраивались на ночлег в кронах старых лип.