— На!

Пока Стародубцев делал спусковой крючок, прошло не меньше часа. Все это время Пантушка не выпускал пистолета из рук.

— Как настоящий! — восторгался он, поглаживая ствол и прицеливаясь.

— До настоящего далеко, но воробьев стрелять можно, — сказал Стародубцев. — Дай-ка!

Он стал прикреплять к пистолету спусковой крючок, потом что-то переделывать. Пантушку бросило в жар: ему казалось, что пистолет сделан хорошо и Стародубцев может все испортить.

Но вот милиционер оттянул за стержень гвоздь, потом нажал на спусковой крючок, и гвоздь сильно ударил по донышку ствола.

— Если ствол зарядить порохом, а вот сюда, — Стародубцев ткнул пальцем в донышко ствола, — положить пистон, то пистолет выстрелит. Понял?

Лицо Пантушки расплылось в улыбке.

— Понял.

— Да-а, — протянул Стародубцев, — только зарядить-то нечем: ни пороху, ни дроби нет. Ну, не тужи, может, разживемся.

Пантушка засунул пистолет в карман холщовых штанов.

В этот день он мучительно долго готовил уроки, потому что все время думал о пистолете, то и дело запускал руку в карман, ощупывая оружие. Ложась спать, засунул пистолет под подушку, а утром снова спрятал в карман и на первой же перемене показал Яшке.

— Ух, ты! — воскликнул Яшка и сморщил нос. — Дай-ка!

— Нельзя! Заряжено! — соврал Пантушка.

— Чем?

— Чем, чем! Ну, пулей.

Никогда еще Пантушка не привирал так бойко. Видя, как загораются глаза у Яшки и у других ребят, он почувствовал себя человеком, который все может. Вроде милиционера Стародубцева... Если бы его спросили, на что он способен, он, не задумываясь ни на секунду, ответил бы: «На все! На что хотите!» Воображение рисовало картины охоты на волка, даже на медведя, и он насупливал тонкие брови, сжимал зубы и весь напружинивался.

— А ну, пальни! — попросил Яшка.

— В классе-то!

— А что?

— Все разнесет. Пуля-то разрывная. В чего попадет, так на части и разрывает.

— А ты в стену, — не унимался Яшка. — Вон какие бревна-то толстые.

— И бревно в щепки.

— Врешь!

— Не веришь?

— Нет! Вон мельник из винтовки в бревно стрелял, и то не разнесло. Дырку насквозь провернуло.

— Ничего ты не понимаешь, — Пантушка махнул на Яшку рукой. — Мельник простой пулей стрелял, а у меня разрывная.

На минуту Яшка замолчал, потом примирительно произнес:

— Пойдем после школы на реку и там пальни в сваю. Знаешь, у моста?

— После школы надо уроки учить, — важно ответил Пантушка.

— После уроков.

— Ладно, — согласился Пантушка, чтобы только отвязаться от Яшки.

В глазах мальчишек Пантушка сделался героем. Еще бы! Один он имел почти настоящее оружие. Видя зависть ребят, Пантушка возгордился, стал казаться самому себе каким-то особенным.

Обещая Яшке прийти к мосту, он надеялся на то, что Стародубцев достанет порох. Но милиционер огорчил его:

— У вас в селе ни одного охотника нет. И ружья никто не держит. Да ты не тужи, я в волости достану. Потерпи немного.

Расстроенный, сел Пантушка за уроки, сделал их кое-как и на речку не пошел. А на другой день Яшка сердито сказал ему:

— Обманщик!

Пантушка виновато опустил глаза.

Как-то в полдень к сельскому Совету подкатила тройка. Волостной ямщик, ловко спрыгнув с козел, стал привязывать лошадей к коновязи. Из широкого тарантаса вылезли пожилой человек в кожаной тужурке и два молодых парня с винтовками. Все трое пошли в сельсоветскую избу, а спустя некоторое время туда же прошел Стародубцев в полном вооружении: с винтовкой, шашкой и наганом.

Через полчаса все село знало, что приехал отряд, будет сходка, а зачем — никому не известно. Рассказывали, что человек в кожаной тужурке по фамилии Русинов — самый главный в отряде, откуда-то стало известно, что он рабочий серповой фабрики. Парни были чоновцами[4], учениками школы второй ступени.

Председатель сельского Совета развел приезжих по квартирам, а сам верхом поехал по ближним деревням оповещать о сходке. Тем временем трое из города пошли знакомиться с селом. За ними следовала толпа мальчишек.

Приезжие заглянули в несколько изб, поговорили с людьми, потом отправились на реку. Ледоход уже кончился, и мутная вода текла ровным потоком, обещая скоро успокоиться.

— Весна! — произнес Русинов, распахивая тужурку и усаживаясь на старый жернов. — Э-эх! Мельница притихла: молоть нечего.

— С половины зимы не работает, — сказал Пантушка.

— Вон что! — Русинов задумался, глядя на реку, потом повернул худое, в мелких морщинках лицо к ребятам. — Плохая житуха-то, хлопцы?

Ребята загалдели:

— Куда уж хуже!

— Жрать совсем нечего.

— Скоро пупок к спине прирастет.

— Чего сегодня ели? — спросил Русинов мальчишек. — Ну, вот ты скажи, — и показал пальцем на Яшку.

Яшка заморгал белыми ресницами, облизал сухие бледные губы.

— Отвар из овсяных отрубей.

— Ну и как?

— Брюхо раздуло, а есть хочется.

— А мы сегодня тальниковую кору ели, — сообщил один из мальчишек. — В картошку подмешивали.

— Вот слышите? — сказал Русинов, обращаясь к парням. — Мы в городе получаем только полфунта хлеба в день, бедняки в деревне тоже до крайности дошли. Сеять надо, а они еле ноги волочат. Скот весь поели, коров почти не осталось. У кулаков хлеб есть, да они его прячут.

— Всех голубей съели, только в церкви еще немного осталось, — сказал Пантушка. — Теперь грачей кончаем.

— И все голодают? — спросил Русинов.

— Нет, не все. Поп пельмени жрет. — Пантушка вдруг озлобился, серые глаза его стали колючими. — Я сам видел.

— Тимофей сеяный хлеб ест, — вставил Яшка.

— А кто такой Тимофей?

— Лавочник.

— Рыба в реке водится? — спросил круглолицый юноша с задумчивыми близорукими глазами, с черным пушком на верхней губе.

— Тут река мелеет, рыбы не бывает, так, мелочь, — ответил Пантушка.

— А в мельничном пруду тоже не водится?

— Там мельник не дает ловить.

— А еще где-нибудь есть рыба?

— В монастырском лесу, в реке есть омуты. Там рыбы много.

— Ну, и ловите!

— Монахи нас прогоняют...

— А вы не бойтесь, ловите. Земля теперь не монастырская, а государственная. Монахи по доброте Советской власти свой век в монастыре доживают.

Ребята плохо понимали чоновца, но одно им было ясно: рыбу ловить можно всюду.

— Ты, Саша, решил пропагандой заниматься? — Русинов улыбнулся. Смуглая от заводской копоти кожа на лице его собралась в морщинки.

— Да нет, так, к слову пришлось, — ответил юноша, щуря близорукие глаза. — Я ведь крестьянских детей знаю только по Некрасову.

— Это нам известно, — сказал молчавший до этого другой парень с добродушным лицом. — Ты лучше спроси их, на чем пшено растет, с какого дерева солод для кваса снимают, из какого рога корову доят.

Мальчишки засмеялись, а добродушный парень подмигнул им.

— Сашка не знает, что караваи хлеба на осине растут.

Ребята расхохотались неудержимо.

— Ну уж, — обиделся Саша. — Конечно, с деревенской жизнью я не знаком. Я горожанин. Но ничего, все узнаю. Раз я стал служить делу революции, значит, надо мне знать народ... городской и деревенский. Окончу школу, обязательно в деревню учителем поеду. И тебе, Ваня, то же советую.

— Я что ж, — произнес Ваня. — Из деревни вышел, в деревню и вернусь. А вот этих ребят надо в город послать учиться. Поедете, ребята?

— Зачем? — удивился Пантушка. — Нам и дома хорошо. Только бы хлеб уродился.

Саша удивленно посмотрел на Пантушку.

— Разве тебе не хочется учиться?

— Я учусь.

— Землю пахать и без грамоты можно, — важно произнес Яшка, — была бы земля да были бы руки.

— Вот полюбуйтесь! — Саша обратился к Русинову. — Они думают, как думали их деды!

— Они будут думать иначе, когда в деревню придут машины. Захотят учиться: жизнь заставит. Ну, так как же жить думаете? — обратился Русинов к ребятам. — Поп пельмени, говоришь, ест, а вы тальниковую кору. Здорово!