— Верна-а-а! Надо выбрать председателя.
— Чтобы как подобает.
— Пущай церковный староста ведет!
Выкрики неслись со всех сторон, люди возбужденно размахивали руками, некоторые вскакивали на ноги и снова садились.
Тихон поднялся и, неуклюже, по-медвежьи переваливаясь, подошел к Русинову, уставился на него оловянными глазами.
— У нас собрание верующих али что? — спросил он.
— Да, — ответил Русинов.
— Тогда Трофиму Бабину тут нечего делать: он неверующий.
Слова Тихона пришлись некоторым по вкусу.
— Правильно! — кричали в одном месте.
— Долой безбожников! — подхватывали в другом.
— Церква на вере стоит, верующим и решать дела! — громче всех орал Тихон, размахивая пудовыми кулачищами.
На паперть взбежал председатель сельского Совета, сухощавый и подвижный, из бывших фронтовиков, поднял руку.
— Товарищи! Граждане! — крикнул он. — Успокойтесь! Я все объясню... — Шум понемногу начал стихать. — Сходку созывал я, то есть сельсовет. Значит, это есть собрание жителей пяти селений, и на собрании могут быть все граждане, кто не лишен права голоса.
— А отец Павел? А Тимофей?
— Священник и церковный староста приглашены на собрание как представители религиозного культа.
— Постой! Погоди!
Одним прыжком Тихон взметнулся на паперть, оттер председателя сельсовета, заорал во все горло:
— Если у нас сходка, то не должно тут быть лишенцев. Так я говорю?
В ответ прогудело:
— Та-ак!
Ободренный Тихон продолжал еще яростнее:
— А если у нас собрание верующих, то безбожникам нечего тут делать. Так я говорю?
И опять мужики ответили хором:
— Та-ак!..
Русинов решил вмешаться. Он поднял руку, давая знать, что хочет говорить.
— Дай послушать приезжего!
— Помолчи, Тихон!
— Давайте порядок!..
Каждый кричал свое, и можно было разобрать лишь отдельные слова. Русинов терпеливо ждал. Наконец мужики успокоились, и он заговорил:
— Товарищи трудовые крестьяне! Вы собрались для того, чтобы выслушать сообщение о распоряжении правительства насчет изъятия церковных ценностей в целях борьбы с голодом. Этот вопрос решенный. Мы приехали, чтобы разъяснить вам это и в присутствии выбранных вами понятых[5] изъять ценности. Поэтому здесь происходит не собрание верующих, а собрание граждан. И надо решить вопрос о том, допустить ли на собрание лишенцев — священника и церковного старосту.
— Вот это правильно!
— Все ясно. Давай дальше!
— Для ведения собрания надо избрать председателя.
— Пускай Митрий ведет.
— Митрий! Митрий!
Митрий, председатель сельсовета, был избран председателем собрания. Сняв шапку, он сказал:
— Спасибо за честь. А теперь деду Архипу даю слово.
К паперти медленно пробирался сухой сгорбленный старик с белой, как вата, бородой.
— Давай, дед Архип!
Старик заговорил глухим кротким голосом.
— Я давно в мирских делах не советчик. А сегодня пришел на сходку. Сказывали, церкву закрывать станут. А вышло, неправду говорили. Кто верит в бога, тот и дома и в поле помолится. А без хлеба и молитва на ум не идет. Пусть берут золото-серебро да взамен хлеб везут. Детей малых жаль, им хлебца пожевать охота. Только бы не обманули буржуи.
— Об этом уж наше правительство позаботится, — заметил Русинов.
— Ась? — не расслышал старик.
— Об этом, дедушка, не беспокойся, — сказал старику на ухо председатель сельсовета.
Под одобрительный гул собрания дед Архип сошел с паперти.
— Товарищи! Мужики! — обратился председатель сельсовета к собравшимся. — Вы слышали, что тут сейчас сказал дед Архип. Ему больше восьмидесяти лет. Всю свою жизнь он верил в бога. И он за то, чтобы церковные ценности сдать государству и купить за границей хлеба. Согласны ли вы с ним?
— Согласны.
— Давайте выберем трех понятых, чтобы, значит, составить список вещей... чтобы все было законно...
Выборы понятых прошли быстро. Сразу после этого Русинов, чоновцы, священник, церковный староста и понятые ушли в церковь.
Но народ расходился медленно. Мужики собирались кучками, разговаривали, спорили. Громче всех говорил Тихон.
— Тетери! Из-под носа добро утаскивают.
К мужикам подходили бабы. Толпа шевелилась, как потревоженный муравейник.
* * *
Пантушка был с ребятами на сходке, жадно все слушал и завидовал отцу, которого выбрали в понятые.
Пока Степка отпирал церковь, Пантушка забрался на каменные ступени паперти — поближе к городским парням. Они разговаривали с Купрей.
— Зачем с ружьями-то приехали? — спрашивал Купря. — Народ пужать? Так мы пуганые, пужаться разучились.
— Да что вы, право, — отвечал Саша смущенно. — Вам же объяснили, что мы должны охранять ценности при перевозке.
— А случаем я захочу с возу свою долю взять, ты стрельнешь в меня?
Саша пожал плечами.
— Нет, ты скажи, стрельнешь? — настойчиво допытывался Купря.
— Там видно будет, — резко сказал Ваня. — Пойдем, Сашка, комиссия уже в церкви.
Проходя мимо Пантушки, Саша на минутку задержался, сказал:
— Вечером приходи с ребятами в сельсовет. Поговорим.
— Ладно.
Только ушли комсомольцы, Степка зашипел на Пантушку:
— Кышш, кышш, дьявольское семя!
Пантушка отскочил, а Степка начал сметать с паперти мусор.
Постепенно церковный двор опустел. Только милиционер сидел на обтертой до блеска скамейке.
— А ты, дядя Игнатий, почему не пошел в церкву? — спросил Пантушка.
— Все хочешь знать. — Стародубцев улыбнулся, тронул Пантушку за плечо, чуть притянул к себе и тотчас же отпустил. — Мне там делать нечего. Моя служба тут. Посижу, покурю, пройдусь... — Он подмигнул мальчишке, сунул цигарку в зубы, прикурил от зажигалки. — А ты иди, учи уроки, в наши дела тебе лезть еще рановато.
Пришлось идти домой. Дома Пантушка стал играть с Марькой, увлекся и проиграл часа два.
Но вот он встрепенулся, прислушался.
— Слышишь, в набат бьют! — Частые удары колокола звучали тревожно.
— Пожар! — вскрикнул Пантушка.
— Что ты! — Фекла перекрестилась.
— Мам, я побегу.
— Куда ты! Не смей!..
Но никакая сила не могла удержать Пантушку. Выскочив из избы, он побежал к церкви, подгоняемый не столько любопытством, сколько необъяснимым страхом.
Преступление
Толпа у церкви росла с каждой минутой. Люди бежали не только из Успенского, но из всех ближних деревень. Они спешили на пожар, а увидели на паперти Степку, дергавшего веревку, протянутую на колокольню. Перед звонарем стоял Стародубцев и упрашивал:
— Перестань! Слышишь?!
Степка кричал во всю глотку:
— Антихристы, божий храм грабют!..
— А ну, отойди! — рассердился милиционер и ухватился за веревку, не давая Степке звонить.
— Не трожь! — сказал, выступая из толпы, рослый мужчина с молодым, заросшим бородой лицом. — Власть до церкви не касается. Звон — дело церковное.
— А по какому случаю он в набат бьет, людей тревожит?
— Может, отец Павел проповедь хочет читать либо молебен отслужить. Это дело верующих.
— Так-то оно так, — согласился Стародубцев, — только поп занят другим делом и никаких проповедей читать не собирается.
— А мы спросим его сами, — вызывающе сказал человек с бородой и шагнул к церковным дверям.
Милиционер загородил дорогу:
— Нельзя!
— Почему? Храм наш...
— Там работает комиссия.
— Святыни отбирают! — сказал, выступая из толпы, Тихон. От него несло самогонным перегаром.
— Неужто икону преподобной Ефросиньи Суздальской увезут?! — с ужасом на лице воскликнула рябая баба и хлопнула себя руками по бедрам. — Батюшки!
— Весь иконостас увезут, и паникадила, и все иконы, — обращаясь к толпе, продолжал Тихон. — И колокола сымут.
— Колокола! — всхлипнула рябая баба. — Что ж это делается?! Не услышать нам больше благовеста, не увидать святых образов Николы-чудотворца и преподобной Ефросиньи! Будем молиться на голые стены, как нехристи басурманские, будто в мечети.
