— Да мне ведь им одно слово сказать.

— Нельзя!

— Ох ты, беда какая! Мне им одно слово сказать. Может, ты передашь? Скажи судьям, пускай построже судят этих... — он показал на подсудимых. — Люди, мол, просят — построже.

И старик потряс в воздухе дрожащим кулаком.

Поздно вечером суд вынес приговор.

Торжественно звучал голос председателя суда:

— Именем Российской Социалистической Советской Республики... народный суд, рассмотрев в открытом заседании дело по обвинению...

Народ, заполнивший площадь, с нетерпением ждал, когда председатель закончит чтение обвинительной части и перейдет к самому главному — к приговору суда.

Наконец председатель прочитал:

— Руководствуясь декретами Советской власти и революционной совестью, суд приговорил: Богоявленского Павла Васильевича к лишению свободы сроком на пять лет; Редькина Тимофея Даниловича к году принудительных работ; Кривова Степана Саввича к восьми годам лишения свободы. Дело о Брагине Аполлоне Викторовиче ввиду тяжести его преступлений передать на рассмотрение революционного трибунала. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Редькина из-под стражи освободить.

Все лето Пантушка проработал в поле: сгребал сено, жал рожь и яровые, боронил озимь, помогал молотить. Молотьба была последней летней работой.

Отец сделал для Пантушки цеп полегче. Положив снопы на току в ряд, Бабины выстраивались втроем и начинали бить цепами по колосьям. Нелегко досталась Пантушке молотьба. Сначала он ударял не столько по колосьям, сколько по цепам отца и матери.

— Ты норови в лад попадать, — учил Трофим, — ухом лови. Вот я бью первый, мать вторая, а ты третий... Так, значит, и держись. Не опаздывай и вперед не забегай.

Пантушка старался изо всех сил, но не скоро удалось ему научиться молотить втроем. Собьется он с такта, и отец с матерью сбиваются.

— Да что ты, право! — сердился отец. — Глухой, что ли!

Одолев «науку» молотьбы втроем, Пантушка скоро научился молотить вчетвером, впятером и вшестером.

В работе он окреп, вырос и осенью выглядел ладным пареньком. Изменился он не только внешне. В глазах его появилось отроческое упрямство и задумчивость. Большое впечатление на него произвел суд.

«Виноватых наказали, — думал он, — а о церковных ценностях будто все забыли. Где же они спрятаны?»

Мысль о том, что нужно найти ценности, не давала ему покоя. Особенно часто стал он думать об этом после того, как в село приехал новый священник.

Священник был старый, любил читать проповеди, церковную службу вел торжественно. Он призывал прихожан больше жертвовать на украшение храма.

Верующие ворчали, особенно женщины.

— Пожертвования-то наши отец Павел прикарманил.

— Он только сваливает на игумена. На покойника что хошь наговорить можно.

Одна баба увидела сон.

— Упала я будто в колодец, — рассказывала она всем, кто готов был слушать ее, — а вода в колодце такая чистая-чистая. Ну, все до дна видно. А на дне-то иконы золотые, кресты, чаши. Так и сияют, так и сияют.

И пошли с новой силой разговоры о пропавших церковных ценностях. Бабы стали обшаривать колодцы, вызывая у одних одобрение, у других насмешки, Но никто ничего не находил.

— Надежно Богоявленский спрятал, — сказал Трофим, слушая разные истории о поисках драгоценностей. — А найти не мешало бы. Золото нашему государству очень нужно: машины за границей покупать. В волости скоро будет машинно-прокатная станция. Захотел сеялку взять — пожалуйста. Молотилку ли, веялку ли — бери. Плата государственная, недорогая.

— Давай возьмем льномялку, — посоветовал Пантушка, — а то мамка мается, как начнет тресту мять.

— Надо с кем-нибудь на паях взять, — ответил Трофим. — Конечно, машина — большое облегчение.

— Когда-то это будет! — Фекла тяжело вздохнула.

— Будет, мать. Наше государство разбогатеет и всего вдоволь заведет: и машин, и скота, и хлеба. Потерпеть надо. Москва тоже не сразу строилась, а постепенно.

— Не поискать ли еще в каменоломнях? — задумчиво спросил Пантушка.

— Поищи. Найдешь — пользу сделаешь. Только едва ли они в каменоломнях спрятаны. Скорей всего в монастыре.

— Там ведь искали.

— Может быть, плохо искали. Под монастырем подземные хода есть.

— Зачем они?

— Погреба, кладовые. Монахи любили жить с запасами-припасами.

Через несколько дней Пантушка с Яшкой отправились в монастырское подземелье.. Снова шли они по подземному ходу, натыкались на кадушки из-под капусты, лари, корзины, бутылки. Но драгоценностей нигде не было.

Усталые и разочарованные, вернулись они домой.

Стоит серый зимний день. В снежных сугробах утопает совхозный двор. Между сугробами протоптаны дорожки к общежитию, к столовой, к мастерской.

Пантушке видны из мастерской разбежавшиеся тропки, старые березы в блестках инея, с черными грачиными гнездами, синеватое морозное небо.

Но любоваться зимним видом Пантушке некогда.

— Пантелей, подержи! — кричит кузнец, прилаживая деталь к сеялке.

— Пантуша, живо сюда! — гудит бас того самого тракториста, которого Пантушка увидел на первом тракторе.

Пантушка мечется по мастерской от одного рабочего к другому, — где поддержит тяжелую деталь, где поможет перекатить с места на место плуг, косилку, конные грабли.

Два месяца назад совхоз объявил набор рабочих и учеников. Пантушка упросил родителей отпустить его в ученики.

Неохотно согласился отец, говоря, что ему самому нужны помощники. Но Пантушка просил так настойчиво, что в конце концов отец отпустил его и наказал только не опозорить фамилию Бабиных, работать добросовестно.

— Приглядывайся, Пантелей, ко всему, примечай, что к чему, — говорил отец.

Наставления были излишни. Работать в совхозе было так интересно, что Пантушка делал все с какой-то необыкновенной жадностью. Мастера не могли нарадоваться на старательного, исполнительного паренька.

Не забыть Пантушке того дня, когда он принес домой первый свой заработок. Сознание, что он по-настоящему начал помогать семье, наполняло душу таким теплым и нежным чувством, что ему хотелось обнять всех людей. Фекла рассказывала соседям:

— Пантелей в люди выйдет. Целый червонец домой принес.

Мастерская казалась Пантушке чем-то необыкновенным. Жарко пылает горн, в нем нагревается добела железо, стучат молотки по наковальне. Бесшумно вращается стальная болванка в токарном станке. Мастер с очками на носу, покуривая трубку, смотрит на резец, из-под которого вьется тонкая стружка металла. Жужжит сверлильный станок, и в полосе железа появляются блестящие отверстия. За верстаками, у тисков, слесари пилят, нарезают болты, гайки. Непрерывно слышится визг металла о металл.

Пантушке нравится этот трудовой шум, спокойные, занятые делом люди, запах горячего металла и машинного масла, нравится весь этот мир простых людей, умеющих делать удивительные вещи. За короткое время он многое узнал, уже не путался в названиях инструментов, частей машин.

Как-то старший мастер оказал Пантушке:

— На-ка, отпили пруток, — и, отмерив рулеткой, провел на прутке черту напильником.

От неожиданности Пантушка даже растерялся.

— Что глазами хлопаешь? — мастер рассмеялся. — Вот свободные тиски. Сумеешь сделать?

Пантушка подошел к верстаку, зажал пруток в тиски, взял слесарную ножовку и стал пилить. Зубья ножовки визжали, выгрызая блестящие опилки, металл нехотя поддавался, руки давили на инструмент. Обливаясь потом, Пантушка отпилил пруток, понес мастеру.

— Ничего, — сказал мастер, — теперь закругли немного торцы.

В этот день Пантушка повзрослел, даже ходил как-то плавнее, словно боялся спугнуть счастье, которым была переполнена его душа.

По вечерам он вместе с другими ребятами учился разбираться в чертежах, читал книжки об устройстве сельскохозяйственных машин, о почвах и земледелии. В свободное время читал увлекательные книги о путешествиях, которые не перестали интересовать его.