Они продолжали говорить о деталях, но Лейт их уже не слушала. Неожиданно она поняла, с кем свела ее судьба… Даже в Улле слышали о вероломном убийстве королевской семьи Риаллара и о том, что средний сын риана Эйнира, Джерхейн, возможно, избежал гибели. Вот он, аш-чи, наследник Холгойнов, сидит нетрезвый на подушках и ругается, как последний метельщик. Да уж, ему не позавидуешь.

Нам обоим не позавидуешь, подумала она, не удержавшись от тяжелого вздоха.

Когда толстяк ушел, Джерхейн долго сидел молча, напряженно глядя в пол, а потом поднял на нее покрасневшие мутные глаза.

— Вернусь — убью, — пробормотал он. — И ее, и это ейрово отродье…

Лейт вздрогнула от очередного ругательства.

— Успокойтесь, аш-чи, — сказала она со смущением и строгостью в голосе, надеясь, что такой тон приведет его в чувство. — Как бы ваша агвалларская супруга ни была перед вами виновата, не стоит лишать ее жизни, не разобравшись в причинах, побудивших ее совершить столь недостойный проступок. Может быть, она любила другого, когда ее выдали за вас замуж.

— Все мои родные лежат в фамильном склепе! — рявкнул он. — Разве это не причина?

— Нет, — тихо, но твердо сказала она. — Вы же сами понимаете, что не ее руками совершено убийство. К тому же, вы сами упоминали, что ваша младшая сестра Итта жива. Не лучше ли сосредоточиться на ее спасении?

Он оторопел от этого неожиданного и смелого отпора.

— Ты… ты хочешь сказать, что… — тут он захлебнулся очередным приступом ярости, но сумел сдержаться. — Как ты можешь оправдывать этих одуревших от фанатизма сморчков, ради власти не погнушавшихся неприкрытым убийством… ну пусть мужчины, но женщин и детей-то за что?

— Я их не оправдываю, — продолжила она все так же тихо. — Я всего лишь прошу вас не торопиться с расправой. Вам предстоит сложное дело — вернуть родной дом, ваша горячность может сослужить вам плохую службу.

Джерхейн снова задохнулся, глядя на ее упрямо поджатые губы.

— А ты смелая, — хмыкнул он, неожиданно остывая. — Не бойся, лезть на рожон я не собираюсь. Был бы я столь глуп — давно бы лежал сожранный какой-нибудь кровавой гончей под Илломайнским хребтом. Но и церемониться я с этой островной швалью не буду. Они получат… все, что заслужили. И она тоже. Сполна.

(Арта Сач Сал. 10 Пришествий назад, Теллар)

Новости с войны были столь же удручающими, что и до этого. Не умели ни Тонхайр, ни Сагир воевать, а может быть, как раз и умели, может быть, такая она и была — настоящая война — кровавая и беспощадная, жестокая и нескончаемо долгая… Старший сын мастера ушел вместе с первыми отрядами, туда, на поверхность, где начался первый конфликт, где столкнулась новоиспеченная гвардия императора и войска наместника. Началось все со свары мудрецов Сагира и Колодца, дошедшей сначала до скрытой, потом — до откровенной вражды и взаимных оскорблений, потом — до отчуждения, распространившегося на оба государства, до возведения границ и приграничных крепостей, до первых стычек и, наконец, до открытого вторжения… С того памятного совещания у императора прошло меньше года, а мир уже изменился неузнаваемо, так, что мастер не знал, чего теперь ожидать от будущего. Да и не было уже мира. Была война.

И самым страшным для него потрясением в этой войне стало не то, что люди убивали и калечили друг друга, не ненависть, ярость, кровь и горе, затопившие подобно весеннему разливу вод его родину, а то, что частенько не мечами сражались воины той и другой стороны. Священное искусство кэн-ли, которому отдал он всю свою жизнь, было осквернено и извращено, поставлено на службу ослепшим от ярости правителям. Колодцы-круги превратились в мертвые куски камня, затем — раскалились подобно кузнечному горну, и творцы оружия — проклятых кусков металла, несших другим страдание и смерть, закаливали теперь на них свои клинки, уверяя, что никакой кузнечный горн не даст им такую прочность, как раскаленный Колодец. Те хэльды, что еще уцелели, тоже продолжали служить войне, помогая не только армиям, но и шпионским миссиям, неожиданным нападениям и вероломным атакам, предателям и подлецам, грабителям-мародерам, — да всем, кто пытался пользоваться ими с любой, пусть даже самой мерзкой целью. Главный принцип Кэлленара, тот самый, о непричинении зла, об искажении которого мастер начал задумываться еще год назад, был теперь полностью забыт, так, будто и не было его, а само священное искусство, призванное, чтобы нести жизнь, облегчать труд, помогать в нужде, было извращено до неузнаваемости. К мастеру часто приходили люди, в основном — военачальники, с требованием открыть новые Ворота, чтобы тайно провести через них войска, прося создать хэльд, из которого, как из Кувшина блюда, появлялось бы оружие; умоляли изобрести ка-эль, по одному взмаху которой противник бы слеп и глох, терял боевой дух и желание сражаться… Он отказывался, несмотря на градом сыпавшиеся на него посулы и угрозы. Он знал, что и другие мастера хэльдов отказываются. Но не все. Далеко не все.

А война шла не в пользу Тонхайра. Обитатели подгорного царства оборонялись яростно, однако наземная его часть давно уже была захвачена императором. Проходы можно было бы оборонять чуть ли не бесконечно, если бы не предательство одного за другим командиров, решивших, что служить женоподобному императору гораздо выгоднее, чем жрецам Колодца. Появились маленькие пластинки, отлитые из меди и серебра, на которых чеканили профиль императора и ставили мало кому понятные знаки, и которые теперь, в мире, где один за другим отказывали хэльды, и где кормиться и одеваться приходилось своим трудом, стали значить гораздо больше простой человеческой жизни. Деньги, так назвал их старший сын мастера, отправляя мать наверх на ярмарку, где вместо изделий ремесла и роскоши продавали еду, одежду, лекарственные травы, и которые можно было обменять только на эти пластинки… Воины тоже получали такие пластинки, за них они шли убивать себе подобных, за них они предавали друзей и родственников, переметываясь на сторону того, кто мог обеспечить им сносное существование. Существование в мире, где уже почти не было хэльдов…

…А скоро и колодцы начали гореть. Страшное это было зрелище — вспыхивающий ни с того ни с сего круг колодца, огромный столб бешеного пламени, вздыбившийся до самого неба. Странное это было пламя, белое, иногда — прозрачное, неутихаемое, ни вода, ни песок его не брали, пока не выгорит само, не выжжет то, что занялось, до самого конца, до тлеющих головешек. Пожары вспыхивали не только в почти поверженном Тонхайре, они пылали везде, не щадя ни победителей, ни побежденных. В одном из таких пожаров погибла дочь мастера, выгорело его жилище, жена умерла от ран и от горя. Вскоре после этого столица Тонхайра, Майн, пала, а после него — и обитель Колодца, а в последнем бою уже около самого Колодца пал его старший сын… Новый наместник императора воцарился в Майне, жестоко он отыгрался на тех, кто сопротивлялся до последнего, и на тех, кто чудом остался жив. Кровавые казни следовали одна за другой, голод и мор, насилие и рабство ждали обитателей некогда благополучного и прекрасного мира…

Впрочем, там, наверху, происходило то же самое. Мастер знал об этом слишком хорошо, потому что сразу же ушел наверх после гибели дочери, жены и сына. Младший сын где-то затерялся, он тоже ушел воевать, но давно от него не приходило никаких вестей, а Окон, чтобы увидеть его, больше не существовало. Мастер сказал себе, что попытается найти его, но выйдя наверх, не узнал того Теллара, каким он помнил его перед началом войны. Обнищавшие и одичавшие люди, кое-где опустившиеся до каннибализма, озверевшие и обезумевшие лица, чума, свирепствующая в столице уже давно, разрушенные города, и небо, почему-то ставшее красным, словно потемневшее от крови…

Бродя по руинам некогда величественного государства, он слышал, что нижние чертоги Тонхайра заполнились белым жаром, выгоняющим наружу последних обитателей подземного царства, что новоиспеченный наместник и его приближенные в спешке покинули столицу, вывозя за собой награбленное добро, что мудрецы Колодца, которых почему-то пощадили после безумно жестокой расправой над защитниками обители, теперь занимаются тем, что насылают на верхний мир мор и голод, пытаясь отомстить погубившей их империи. Впрочем, и без старания тамошних мудрецов и то и другое государство большими шагами двигались к гибели. С каждым днем воздух становился все жарче и жарче, выгорали остатки растительности, небо, похожее на раскаленную огненную реку, постепенно приобретало оттенок жидкого золота, жидкое золото огненным дождем проливалось на землю, расплавляя и сжигая то, что еще оставалось…