— Это хорошо, я волнуюсь за него. А мама проследит, она не даст ему сбиться с пути. Ване не лучше. Терапия не дает никакого эффекта.
— Он умирает?
— Он на диализе. Валера, пойми, я говорю не о пациенте, о сыне. Я просыпаюсь ночью, и меня бьет озноб, мне страшно, мне никогда не было так страшно. Я молюсь Богу, я прошу прощения, я прошу, чтобы он обменял его на меня, но все безрезультатно. И в конце концов я понимаю, что с матерью происходит все то же, что она не может справиться с горем и не видит выхода. Мы обращались во все клиники, но все предлагают только паллиатив, только то, что мы уже делаем.
— Папа, но он держится, посмотри, сколько он читает, он занимается, строит планы. Я оживаю рядом с ним. Он оптимист. Он общается с Мариной, и она любит его. Может, еще образуется, может, и у нас будет праздник. Отец, я с тобой, ты всегда можешь на меня рассчитывать. А Ванька, он лучший из нас, в смысле из ваших детей. Папа, вот увидишь, он будет жить и будет счастлив.
От лица Сережи
Я лежу на раскладушке в кухне квартиры моей биологической матери. Уснуть я не могу. Мать не одна, из комнаты доносятся охи, ахи, крики, стоны. Но это еще ничего. Ее мужик без ничего заперся ко мне в кухню. Пить ему захотелось. Естественно, он споткнулся о раскладушку и упал на меня. Глупо, мерзко. Я живу у нее уже неделю. К Борисовым я не хожу, даже с Валерой не общаюсь. Я оказался предателем, по отношению ко всем. Подлым предателем. И в наказание буду жить со своей биологической матерью. Что я чувствую к ней? Брезгливость. Я тщательно прокипятил постельное белье, которое она мне выделила, потом отутюжил его. Стирать я буду себе сам. Она такая грязнуля, во всем. Я еле отчистил кастрюли и сковородки, вымыл полы, стены, пока она была на работе. Я приготовил обед, накормил ее. Ела как впервые. Что же она за человек такой? Я презирал ее первые дни нашего совместного проживания, а потом понял, что люблю ее. Не знаю почему, она моя мать. Пусть непутевая, но мать. Дядя Саша дал ей денег на меня, много денег. Она сама мне сказала, попросила не говорить ему, что уже все потратила на себя и своего любовника. Можно подумать, он не догадается, увидев ее в новых нарядах и новой обуви. Я бы не стал брать у него деньги, а она только обрадовалась. Говорит, Сашка богатый, от него не убудет. Они и так содержали меня все эти годы. Содержали! Они любили меня! Я был им сыном наравне с Валеркой. И чем я им отплатил! Я такое же дерьмо, как моя мать. И никакое воспитание и образование этого не исправят. Кстати, об образовании. Моя правая рука после перелома не движется в полном объеме. О хирургии пришлось забыть. Я поговорил с тетей Любой. Объяснил, что альтернативой всегда была патология. Она приняла мой выбор. Бедная тетя Люба, она и так в ужасном состоянии. Ваня болеет, и вопрос стоит, будет ли он жить. Она необыкновенная мать, она так любит своих детей! Как ей принять болезнь сына? А еще я предал ее. Я виноват перед ней по всем направлениям. Сам от себя такого не ожидал. Пытался сделать как лучше, а в результате сломал жизнь свою и их. Я знал о романе дяди Саши. Знал и молчал. А кому я мог сказать? Валере, который спал с этой же женщиной, был в нее по уши влюблен и даже думал на ней жениться? Дяде Саше? "Ай-яй-яй, что вы делаете"? Или Марине, которая пьет на каждой гулянке? Я потом тащу ее в институт и прокапываю, чтобы родители не заметили. А они не замечают вообще ничего, что творится дома. Мы с Мариной готовим еду, и все сыты, и они сыты, когда приходят домой. С учебой у Марины нормально, я прилагаю, точнее прилагал к этому все усилия. С Борькой я тоже занимался. А Ваня — он гений. Дотошный, въедливый, замечательный парень. Что ж ему не повезло так! Или я должен был сообщить тете Любе об измене мужа? Смешно, я бы приложил все силы, чтобы она никогда об этом не узнала. Вот так, из добрых побуждений я предал всех, предал своей бездейственностью. Но ушел я от них из-за Марины. Как я накосячил. Самому противно. Я не сдержал слово, данное ее родителям — моим родителям. Я чуть не вступил с ней в сексуальную связь. А я обещал, что до ее восемнадцати лет ни-ни. Она взбесилась, когда я отказал ей. И я потерял мою Марину. Как она кричала на меня, что я трус, импотент, хотя прекрасно видела, что это не так. Обещала отдаться кому угодно, только не мне. И я ушел. Собрал свои книги, вещи. Вот, живу у матери. Что теперь будет с Мариной? Кто встретит ее после очередной гулянки и поставит на ноги, кто если не я? Как быть с Валеркой? Мы же всегда вместе! Эта гадина плюнула ему в душу, а меня рядом нет. Я трус. Мне придется жить с сознанием, что я трус и подлец. Кажется, мать со своим уснули. Все теперь я тоже постараюсь уснуть. Я стану лучшим в своем деле, я сделаю все, чтобы тетя Люба и дядя Саша могли мной гордиться, чтобы понимали, что я не зря ел их хлеб, не зря они меня вырастили и любили.
Разговор
— Татьяна, пригласите, пожалуйста, Корецкую, и пока она будет у меня, никаких посетителей и никаких звонков. Хорошо?
— Да, конечно, Александр Борисович. Извините за бестактность, она больна? От нее кожа да кости остались, постарела лет на двадцать.
— Сын болен, мало?
— Ну на вашей внешности это не отразилось.
— Значит, у меня такая внешность. Корецкую пригласите.
Люба вошла в кабинет директора и остановилась около двери.
— Александр Борисович, вызывали? Я отчеты сдала, статьи отправила, с аспирантами у меня все в порядке. Что случилось?
— Ты пройти, сесть можешь?
— Зачем?
— Кофе будешь? Давай, сварю.
— Я пила в ординаторской. У меня тахикардия, я сейчас не буду кофе.
Он смотрел на ее лицо и фигуру. За последние три с половиной месяца она похудела килограмм на десять. Огромные черные, тусклые глаза, землистый цвет лица и впалые щеки, вот все. Очень тонкие руки, кожа да кости. Она прошла и села около стола, достала из кармана халата блокнот и ручку.
— Я вас слушаю, Александр Борисович.
— Вот что ты сейчас делаешь? — возмущенно произнес он.
— Соблюдаю субординацию в кабинете начальника, — ровно ответила она.
— Люба, я так больше не могу. Мы можем нормально общаться?
— Мы нормально общаемся, что вас не устраивает? Вы распоряжаетесь, я выполняю. Я вам слова поперек не сказала.
— Да, конечно, ты его вообще не сказала. А дома? Ты считаешь, что так живут супруги?
— А что тебя не устраивает? Я готовлю почти каждый день, я тебе стираю и глажу, чищу обувь. Что не так? Ты хуже выглядишь? Женщины не засматриваются?
— Ты не так, Люба! Мы же не общаемся. В постели, да, там все нормально, а в жизни?
— Саша, я женщина, я не настолько стара, чтобы меня не интересовал мужчина в постели. Ты хочешь, чтобы я нашла другого? Так ты только скажи. Просто я думала, что если ты мой муж, то секс между нами нормален. Мы же не в разводе.
— Давай, сядем на диван и поговорим, я прошу тебя.
— На этот диван? Никогда!
— А ты повернись и посмотри, это совсем другой диван.
— Мягче? Пружины лучше?
— Люба!!!
— Что "Люба"? Я почти сорок лет Люба.
— Я хочу, чтобы мы жили, как прежде.
— Это как?
— Люба, я люблю тебя, ты же знаешь.
— Знаю, а еще ты любишь ее, а еще полюбишь еще кого-нибудь. Я так не хочу. Раньше я знала, что ты у меня есть. У меня была точка опоры, а теперь нет. Сломались не только мы с тобой, но и наши дети. Все сломалось, Саша. Ты все вокруг себя сломал, и как раньше уже ничего не будет.
— Люба, от наших отношений зависит качество жизни наших детей, мы справимся. Вместе. Ване можно пересадить почку от Бори. Он единственный подходит.
— Хочешь сделать его инвалидом? Тебе мало? Валера разбит морально вашей общей шлюхой. Марина пьет, я понимаю, что ничего уже не изменишь, мы потеряли дочь. Сережа ушел. Он мой сын, а не Женькин. Ты чувствуешь, что у тебя на одного сына меньше? И как ты с этим живешь?
