— Натка, задушишь! — кричала мама, смеясь.

Тетя Наташа отпустила маму и всплеснула руками.

— А это что за девица? Неужели твоя Ксюха?! Ну, знаешь…

Она наклонилась, обдав Ксюшу запахом ванили, расцеловала ее в обе щеки и сказала:

— Саня, пока картошка сварится, покажи Ксюше свою комнату.

Мишка побежал вперед, открыл носом дверь и остановился, помахивая хвостом, точно радовался, что может показать гостье комнату хозяина. Она была небольшой и кроме тахты, письменного стола и полки с книгами ничего здесь не было. Но зато на стенах висело так много, что не было видно, какого цвета обои: теннисная ракетка, боксерские перчатки, рапира, черные африканские маски и… миллион картин!

На одних картинах скалили зубы невиданные фиолетовые и оранжевые звери с глазами, как фонари. На других сквозь черный жутковатый космос неслись пылающие ракеты, окутанные голубоватым сиянием. На третьих вообще ничего не понять — все цвета сразу. У Ксюши даже голова закружилась от многоцветья.

— Это ты рисовал? Сам? — спросила она.

— Нравится?

— Ужасно! Ты просто самый настоящий художник! У нас в школе так никто не сможет, даже старшеклассники.

Санька вспыхнул от удовольствия. Большие, как у отца, губы растянулись в счастливую и немного смущенную улыбку.

— Я сейчас маму позову, пусть тоже посмотрит, — сказала Ксюша.

Санька перестал улыбаться.

— Не надо. Понимаешь… это не совсем я…

— Как это — не совсем ты? А кто?

Санька опустил голову, помолчал, потом сказал нехотя:

— Ну… это больше Тимка рисовал… — И заторопился, словно боялся, что Ксюша не станет слушать и уйдет. — Ты не думай, и я тоже рисовал. Я вот этому дракону хвост и рог на носу нарисовал… И вот эту ракету закрасил красным цветом, а вот этот трактор я рисовал… Летом в деревне я одному пограничнику такую картину нарисовал, что все ахнули. Честное слово! И Нюся тоже тогда сказала, что я настоящий художник…

Он запнулся и замолчал. Он даже вспотел от смущения. Ксюше стало его жаль. Картины были такими прекрасными, что было уже не важно, кто их рисовал на самом деле. На них хотелось смотреть и смотреть…

— А ты бы так смог? — тихо спросила Ксюша.

— Еще бы! — Санька воодушевился. — Конечно! Правда, пока не совсем. Мама обещала мне настоящую акварель достать, «Ленинград». Это самые лучшие краски. Тогда я еще не так нарисую.

— А этот Тимка у вас в доме живет?

— У нас. На первом этаже. Только он не ходит.

— Как это не ходит?

— Ну, откуда я знаю… Что-то с ногами… Он и в школу не ходит, дома учится.

— А кто ему уроки носит?

— Учителя, наверное, кто же еще? Я его раньше и не знал совсем. А когда из деревни вернулся, иду себе, а он сидит возле окна и говорит: «Как тебя зовут?» Я говорю: «Санька, а что?» А он говорит: «Санька, хочешь я тебе картину подарю?» И подарил. И потом еще много дарил. И другим ребятам тоже. Ой, Мишка! Отдай сейчас же!

Санька кинулся к тахте. Ксюша оглянулась. Оказывается, пока они разговаривали, пес вытащил из-под тахты толстый коричневый альбом и с наслаждением грыз переплет.

Санька выхватил альбом и замахнулся им на Мишку. Пес жалобно тявкнул, поджал хвост и на брюхе уполз под тахту. Санька чуть не плакал.

— Мой альбом с марками! У-у, бессовестная собака! Получишь еще!

Он вытер альбом, сунул его в ящик стола и, схватив длинную деревянную линейку, начал шарить ею под тахтой.

— Вылезай сейчас же!

Мишка тоскливо взвыл, но не вылез.

— Зачем ты его ругаешь? — спросила Ксюша.

— Я должен его наказать, чтоб в следующий раз знал.

— Так он же не виноват.

— Здрасте! А кто виноват? Вчера арифметику сожрал, а сегодня за альбом принялся. У-у… дурацкая собака!

— Ты и виноват. Собака думает: раз на пол брошено, значит, никому не нужное.

Санька перестал шарить линейкой и поднял к Ксюше красное, злое лицо.

— Думает, — передразнил он, — много ты понимаешь. Собаки не думают, если хочешь знать.

— Нет, думают.

— Нет, не думают! У них рефлексы, понятно?

Ксюша тоже рассердилась. Видел бы этот белобрысый мальчишка Найду, собаку деда Савелия. Недаром отец всегда берет с собой Найду в поле.

— Это у тебя рефлексы! А моего дедушки собака Найда даже железо под землей отыскивает, понятно? А когда дедушка заболел и не мог даже рукой двинуть, Найда сама побежала в село за десять километров и под окном у дедушкиного друга фельдшера выла и лаяла, пока он не проснулся и не вышел. Найда тогда схватила его зубами за штаны и стала тянуть… Фельдшер сначала испугался, думал, бешеная собака, а потом жена его сказала: «Ой, никак лесникова собака! Иди же, старый, живее, поди, захворал лесник-то наш».

Санька швырнул линейку и сел на пол.

— Заливаешь?

— Можешь у моей мамы спросить. Я никогда не заливаю, как некоторые.

Санька нахмурился и снова зашарил линейкой под тахтой. Было видно, что его задели Ксюшины слова и теперь он цеплялся к Мишке просто из упрямства. Под тахтой не было слышно ни звука. Ксюша усмехнулась.

— Не пойдет он сейчас к тебе, можешь не звать. И рефлексы не помогут. А вот ко мне пойдет.

Она села на стул и ласково позвала:

— Мишка, иди ко мне… Ну иди, иди, собаченька…

Мишка заворочался. Осторожно выбрался из-под тахты, подполз к Ксюше, боязливо косясь на Саньку, затем встал на задние лапы и уткнул голову Ксюше в колени.

— Дурацкий пес, — обиженно сказал Санька и отвернулся.

— И не дурацкий совсем, а умный. Ты же его сам несправедливо обидел. Дед говорит, что собаки лучше людей правду и ласку понимают. Я раз на Найду закричала, так она два дня со мной разговаривать не хотела. Я даже у нее прощения просила.

— И все равно, — упрямо сказал Санька, — я его хозяин, а не ты.

— От хозяина-то еще обидней.

В комнату вошла тетя Наташа. Фартук она уже сняла и была в черных брюках и голубом пушистом свитере.

— Все готово, дети. Прошу к столу. Ну, вы уже подружились?

— Подружились, — ответила Ксюша, весело поглядывая на Александра Новикова, сидевшего с оскорбленным видом на полу.

Мама и дядя Павел стояли в коридоре возле карты Ленинграда и разговаривали.

— Люди, быстро к столу. Все остынет, — сказала тетя Наташа.

Застекленные двери комнаты были распахнуты, и Ксюша увидела посередине квадратный стол, заставленный всякой снедью. А в центре стола возвышалось массивное зеленое блюдо с пирожками.

— Натка-а! — вскричал над головой Ксюши дядя Павел. — Пирожки! Вот это сюрприз! С чем?

— С изюмом. Ваши с Андреем любимые.

Любимые папины пирожки! В эту минуту Ксюша будто увидела отца в белой тоскливой комнате, на белой кровати… Лежит он там совсем один и ждет, ждет, когда же они наконец приедут. Ксюша представила себе, как они с мамой входят в палату, а отец, увидев их, позовет, как зовет всегда, возвращаясь из командировки или экспедиции:

«Зайцы, я здесь! Идите скорей, будем обниматься! — Обнимет сразу маму и Ксюшу, потрется носом об их щеки и спросит: — Скучали?»

«Еще как!» — ответят в один голос мама и Ксюша.

«Это хорошо, — обрадуется отец, — это замечательно, когда скучают, если тебя нет рядом».

А когда отец уезжает, не прощается, как все: «До свидания», «До скорой встречи», или еще хуже: «Привет». Подхватит чемодан или рюкзак и спросит:

«Я вам очень нужен?»

«Очень», — ответят сразу мама и Ксюша.

«Значит, будет мне удача в пути. Скучайте обо мне, зайцы!»

А получается, будто они не очень-то и скучают. Все так веселятся, точно Ксюша с мамой в гости приехали, а не к папе…

— Ксюшенька, — позвал дядя Павел, — садись вот сюда. На этом стуле твой отец всегда сидит.

— Нет, — сказала Ксюша, — нам надо к папе скорее.

— Сейчас поедим и поедем, — сказала тетя Наташа.