— Вот, Мария, это и есть Тимина новая подружка, Ксюша.

Женщина стремительно обернулась.

Так вот она какая — Тимина мама. Если бы Полина Ивановна не сказала, кто это, Ксюша все равно узнала бы сразу. На всех Тиминых картинах женщины были похожи на нее. Такие же тонкие, с длинными шеями и горячими янтарными глазами.

Полина Ивановна достала из нагрудного кармана кофточки бумажку с телефонами Игоря Владимировича и протянула Марии.

— Ксения говорила с хирургом, он сам дал ей этот телефон. Позвони ему, Маша.

Мария помолчала. Потом положила руки Ксюше на плечи, наклонилась и близко-близко посмотрела ей в глаза. Близко и пристально, словно хотела увидеть в них что-то такое, что не видно другим.

— Ты мне нравишься, — наконец сказала она, — ты не отводишь взгляд. Знаешь моего Тиму?

— Знаю, — сказала Ксюша.

— Да откуда ей знать, — ворчливо сказала Полина Ивановна. — Я ж тебе все объяснила. Приезжая она. Совсем из другого города — у меня записано.

— Нет, знаю, — возразила Ксюша, — я его картины видела.

Мария неожиданно поцеловала Ксюшу в щеку и выпрямилась.

— Не знаю, как и быть, — сказала она, — в который уже раз?

Полина Ивановна нахмурилась.

— А хоть в сотый! Я и сама вчера сомневалась. А сегодня думаю — надо. И Тима тебе то же скажет.

Ксюша с беспокойством смотрела на Марию. А вдруг она не решится позвонить, что тогда? Раз не получилось, два, но когда-нибудь должно же получиться.

— Боитесь, да? — спросила она.

— Боюсь, — откровенно сказала Мария, — боюсь, что опять понапрасну обнадежу Тиму. Да и мне-то каково?

Ксюша расстроилась. Выходит, из-за того, что тетя Мария боится, Тима так и останется невылеченным. От расстройства она шмыгнула носом, вспомнила, что носовой платок в спешке оставила дома, и окончательно разволновалась.

— Мало ли что раньше было. Папа говорит, что сейчас такие болезни лечат, что раньше и не снилось. Потом сами пожалеете.

Мария грустно улыбнулась.

— Хороший ты человек. Только маленький. Многого еще не понимаешь.

— Нет, понимаю, — обиделась Ксюша, — это вы не понимаете. А наша учительница говорит, что всякая беда поправима, кроме трусости.

Сестры переглянулись. Мария растерянно, а Полина Ивановна с торжеством. Видала, мол, какую я птаху к тебе привела?

— Ладно, Марья, мы пошли. А ты подумай, крепко подумай.

Мария кивнула и неожиданно улыбнулась. И сразу стало видно, что вообще-то она веселый человек и не сразу поддается унынию.

— А, ладно. Ты теперь все равно не отстанешь. Да и сама буду все время думать: а вдруг это тот случай и есть? — Она посмотрела на часы и предложила: — Ксюшенька, хочешь посмотреть, как книжки печатают?

Да разве об этом еще надо спрашивать? Вчерашняя Ксюша запрыгала бы от радости и захлопала в ладоши, а сегодняшняя сдержанно улыбнулась и сказала степенно:

— Спасибо. Очень хочу.

Ксюша решила, что она должна держаться с достоинством, как ведут себя воспитанные люди. Если решила начать новую жизнь, так во всем. Правда, в разговоре с тетей Марией она не удержалась и наговорила лишнего, но тут никто бы не удержался: речь-то шла не о чем-нибудь, а о Тимином будущем. Но в следующей же комнате, куда Мария заглянула на минутку по своим делам, вся Ксюшина солидность улетучилась. Она увидела на полу рулоны бумаги, в еще не снятой коричневой упаковке. На каждом рулоне сбоку был приклеен квадратный желтенький листок с надписью: «Сыктывкарский целлюлозно-бумажный комбинат. г. Сыктывкар. Писчая бумага № 2. 1 сорт».

— Это же наша бумага! Наша! — закричала Ксюша. — Полина Ивановна, тетя Мария, посмотрите! Ее на нашем комбинате делали!

Пришли рабочие, стали грузить рулоны на низкие железные тележки. Полина Ивановна и Мария звали Ксюшу, а она все не могла успокоиться. Трогала рулоны руками, словно они были живыми. Ксюше казалось, что от них пахнет ее тайгой, ее соснами, ее городом. И вдруг очень захотелось домой. Так, будто она уже много лет и не видала родного дома.

А потом они поднялись в печатный цех.

Первое, что увидела Ксюша, была движущаяся дорога под потолком. Она была изогнута коромыслом. А на ней, как белье на веревках, висели на прищепках листы бумаги и все время двигались сверху, с середины коромысла к его концам. Внизу листы принимали две женщины. Одна брала лист осторожно за края обеими руками, а другая выбивала его из прищепок деревянной дощечкой.

— А зачем их повесили? — спросила Ксюша.

— Чтобы бумага привыкла к атмосфере цеха, — сказала Мария, — а иначе она в машине будет коробиться.

По обеим сторонам дороги стояли две голубые машины с железными мостками и перилами. По мосткам ходил парень в брюках на лямочках и заглядывал в машину.

Машины назывались офсетными. С одной стороны машины железные пальцы ловко вбрасывали листы бумаги из стопки вовнутрь, а с другой стороны — Ксюше пришлось пройти через весь цех — вертящиеся железные полосы выбрасывали из машины уже отпечатанные листы с текстом и цветными картинками и складывали их в стопку.

Смотреть, как работает машина, как растет стопка листов с картинками, можно было сколько угодно. Ксюша была уверена, что ей никогда не надоест. И все-таки она все время думала о том, что эту бумагу делали на комбинате и что без комбината эти машины остановились бы. Нет, еще раньше, без деда Савелия, который растит и бережет лес и разрешает рубить только там, где это полезно лесу.

Ксюша подошла к готовой стопе и, привстав на цыпочки, попыталась увидеть, что же там напечатано. И не дотянулась. Тогда Полина Ивановна подняла ее, и Ксюша увидела большой, как стол, лист, на котором было отпечатано сразу много одинаковых страниц сказки «Дюймовочка».

Полина Ивановна поставила Ксюшу на пол и сказала:

— Потом эти листы разрежут, сложат страницы по порядку и оденут в переплет.

Ксюша вспомнила спор в Красном уголке комбината в тот злополучный день и усмехнулась. Вот бы ребят сюда, они бы увидели, как печатают книги по-настоящему.

— На фабрике еще много разных цехов, да у меня времени нет. Я ведь на работе, — виновато сказала Мария. — В следующий раз я покажу тебе фотонаборный цех, и как работают ретушеры, и как одевают книги в переплет.

В следующий раз. А когда он будет, этот следующий раз? Тетя Мария сказала, что они летом будут ждать Ксюшу в гости. Хорошо бы мама отпустила. Может, и Тиму к тому времени вылечат.

Вот ведь как на свете все удивительно устроено, думала Ксюша, глядя в окно такси на город, который стал ей дорог, хотя она так и не увидела его. Вот ведь как удивительно устроено. У деда в лесу вырастают сосны, потом приходят лесорубы, потом сосны отправляют по реке в Эжву на комбинат и из сосен делают бумагу. А потом эту бумагу везут в Ленинград и печатают на ней книги уже для всей страны.

Лес на Тимшере, комбинат в Сыктывкаре, фабрика в Ленинграде, которые раньше жили каждый как бы сам по себе, теперь в воображении Ксюши слились в одно целое — громадное, как исполинская машина, у которой даже самое маленькое колесико вертится вместе с самым большим и одно без другого работать не может.

— Жаль, что вы так скоро улетаете. Всего три дня и побыли, — сказал дядя Павел, — ты даже Ленинград не увидела. Даже в кукольном не была, не говоря уже про Эрмитаж и другие музеи…

«Что же я расскажу Петру Кирилловичу, — расстроенно подумала Ксюша, — ведь обещала же… Он ждет».

— Ну, да ладно, — сказал дядя Павел, — зато с людьми хорошими подружилась.

Ксюша приободрилась и, загибая пальцы, чтоб никого не забыть, принялась перечислять:

— С Полиной Ивановной, с тетей Марией, с Тимой… хотя с Тимой еще, конечно, не совсем, но все равно я его уже хорошо знаю. С вами, дядя Павел, с тетей Наташей и Санькой… Еще с Юркой и Колей, я им вчера обещала книжку «Сказ о земле Коми» прислать. А то они решили, что Сыктывкар — это новый район Ленинграда. Совсем темные.

— Вот видишь, а ты расстроилась. Город, Ксюша, — это не только дворцы и музеи… Город — это и люди. Так что считай, узнала Ленинград, раз его люди пришлись тебе по сердцу.