Баширу интересно, считает ли Майкл свои выступления рутиной.

Майкл отвечает, что для него это не рутина, и говорит о том, что он остаётся один на один с музыкой и танцем. Он считает, что тот артист, который всё время "размышляет" на сцене, не сможет донести свой посыл в наилучшем виде. Майкл говорит, что всегда видит, когда танцор просчитывает (он делает свои фирменные движения), заявляя, что рассчёт и размышления – неверная составляющая танца. Майкл считает, что музыка и танец – это из области ощущений, словно ты становишься одни целым с музыкальными инструментами. "Ты должен прочувствовать. Стать басом. Стать ударными. Стать гитарой, струнными инструментами".

Башир говорит, что после того времени, что они провели вместе, он чувствует, что Майклу по-настоящему одиноко. Он говорит, что "беспокоится" за Майкла и хочет знать, бывает ли он когда-нибудь счастлив.

Джексон отвечает, что очень много вещей расстраивают его, и поэтому он хотел сделать Неверленд местом, где есть счастье. Он говорит, что новостные программы, где рассказывают о том, как дети убивают друг друга, стреляют из оружия, все эти истории о насилии в школах, причиняют ему боль. Он рассказывает, что не смотрит новостей, потому что не может вынести репортажи о том, что детей похищают и убивают.

– Такие вещи просто убивают меня. Вот я и стараюсь не смотреть новостей, – говорит Майкл. – Я чувствую их боль. Я чувствую это (прижимает руки к груди). Я всё чувствую.

Башир предполагает, что выступления – единственная вещь, которая делает Майкла счастливым.

Майкл говорит, что он любит выступления больше чем что-либо. "Возможно из-за того, что я провёл всё своё детство на сцене".

Башир отмечает, что Майкл окружил себя людьми, которые во всём с ним соглашаются. Нормально ли это? Он приводит пример, когда они вместе были в Германии, никто не остановил Майкла, когда он, показывая, свесил своего малыша из окна.

– Наша гувернантка была там. И я держал ребёнка крепко и сильно. Мне лучше знать, – говорит Майкл, упоминая, что видел родителей, которые подбрасывают детей в воздух, и ловят. Майкл уверяет Башира, что в том, что он сделал, не было ничего плохого. Он всего лишь пытался поприветствовать своих немецких поклонников, которые просили его показать младшего ребёнка. И вот он решил им показать Бланкета на минутку, так что теперь у них есть представление о малыше.

Майкл говорит, что пресса показала эту запись и всё вывернула наизнанку, вызвав обратный эффект.

– Я вытащил его на один лишь момент. Я держал его крепко. Это продолжалось ну от силы пару секунд. Но когда это показали в новостях, они замедлили запись! – рассказывает Майкл, делая руками медленный жест. – Они выставили меня эксцентричным идиотом, сумасбродом, трясущим малышом из окна. Они не показали полностью как всё было.

Башир приводит цитату из газеты: "После того, что произошло в Берлине, люди озаботились вопросом благополучия детей Джексона".

– Они не знают меня, – сказал Майкл. – Как они могут так говорить, когда они совсем меня не знают?

Саркастическим тоном Башир интересуется, неужели Майкл счастлив таким поступком.

– Нет, я не испытываю счастья от того, что свесил малыша из окна, нет. Но я был рад, что дал ребятам возможность просто помахать ему. Я тогда не осознал, что он за окном. Но держал его крепко, я бы не дал ему упасть. Я не идиот, я разумный человек. Невозможно достичь такого успеха и быть при этом глупым. (Он улыбается). Все делают ошибки, но тот случай – не ошибка, – говорит Майкл Баширу. Убеждая Башира в том, что в его поступке не было ничего дурного, что нет ничего плохого в укачивании ребёнка из окна, Майкл замечает, что если бы кто-нибудь ещё сделал то же самое, какой-нибудь другой известный в мире человек, "никто ничего бы не сказал".

Башир снова спрашивает о том, что произошло в Берлине. Он говорит, что малыш был укрыт, и фэны даже не смогли его разглядеть по-настоящему.

На это Майкл, отвечая, повысил голос:

– Я не хочу повторения истории с малышом Линдберга. Малютку Линдберга похитили, сына Чарльза Линдберга. Его отвезли в лес и сожгли[52]. Я не хочу такой же участи моим детям, поэтому я укрываю их лица. Я не хочу чтобы люди их видели. Пресса может быть очень жестокой. И я не желаю чтобы они выросли психически неуравновешенными из-за тех гадостей, что они [пресса] могут написать о них.

Башир решил смягчить разговор и напомнил Майклу о том, что когда они были в номере отеля, он бросал поклонникам подушки.

Джексон говорит, что всегда посылает фэнам подушки и одеяла, потому что людям приходится спать на улице, а там холодно. Он рассказывает, что просит охрану купить десять или пятнадцать пицц и посылает еду фэнам, потому что заботится о них. По ходу разговора Майкл похлопывает по коленям, словно в такт музыке.

Разумеется, Башир решает не останавливаться на этой позитивной ноте слишком долго. Он возвращает Майкла в его юность, упоминая что на подростковых фотографиях Майкла можно увидеть много прыщей на его лице.

– Для такого стеснительного человека, каким был я, это было даже хуже. Это было ужасно. Это было как болезнь [прыщики на лице]. Мне бывало так плохо, что я не мог выйти из комнаты, – рассказывает Майкл Баширу. Возвращаясь назад в те дни, он вспоминает, что не мог прийти на какую-то встречу, не проплакав перед этим за закрытыми дверями. Майкл объясняет, что не знал, как расположить к себе людей на важных деловых встречах, чувствуя себя при этом "рыбой, выброшенной из воды".

Башир заявляет, что ради победы над стеснительностью и смущением, вызванными внешним видом, Майкл решил изменить свою наружность.

Майкл отрицает, что его внешность изменилась радикально. Те перемены, что видят в нём люди, "называются переходным возрастом".

– Это взросление и связанные с ним перемены. Я не делал пластических операций на лице – за исключением носа – это помогло мне легче дышать и теперь я могу брать высокие ноты, – сказал Майкл.

Суперзвезда рассказывает, что пресса сочиняет о нём ложь, повторяя вновь, что он не оперировал свои глаза, подбородок, щёки. Он ссылается на других звёзд, делавших ринопластику, среди которых Мэрилин Монро и Элвис Пресли, и задаётся вопросом, почему пресса мучает его одного, ведь есть так много других, кто делал куда больше пластических операций.

– Им просто хочется придраться ко мне, – говорит Майкл, поднимая руки. – Шер столько раз делала операции – её зад, нос, зубы. Её никто не тревожит, и я люблю Шер. Я её люблю. Мы вместе занимаемся уходом за кожей.

Баширу не верится, что Майкл честен, когда говорит только об одной операции.

– Нет, нет, нет, – вносит ясность Майкл. – Я очень сильно обжёгся, и приходилось ложиться под нож в связи с этим. Но мой нос – я делал только две операции".

Башир ссылается на прошлые фото Майкла, утверждая, что он на них выглядит совсем по-другому.

– Нет, нет, нет. Я похож на своего деда, – отвечает Майкл, вновь повышая голос. – Пластическая хирургия создана не ради одного Майкла Джексона. Ею пользуются все.

Во время разговора Майкл прихлопывает руками в такт музыкальному ритму и заметно раздражён.

Башир спрашивает Майкла о его веках, заявляя, что что-то было сделано, чтобы придать Майклу более женственный вид.

– Я никогда ничего не делал со своими глазами, – отрезал Майкл. Он объясняет Баширу, что из-за того, что он изменил свой нос, который стал меньше, глаза теперь выглядят больше.

Башир спрашивает про щёки.

– Мои скулы? Нет. У моего отца такие же. В нас течёт индейская кровь, – отвечает Майкл.

Башир спрашивает про ямочку.

– Может, уже будем выше всего этого пластического трёпа? – спрашивает Майкл, сердясь. – Это темы для таблоидов. Но ты же выше этого. Ты уважаемый журналист. А опускаешься до таблоида. (Пауза). Это глупо.