А в начале ноября 1918 года, пока еще атаман Краснов, имея хотя бы относительно организованную вооруженную силу и надеясь стать главным деятелем Белой России (адмирал Колчак произвел переворот в Омске лишь 18 ноября), готовился примерить сапог французский или английский. Но у Антанты было другое мнение. Его прогерманские эскапады не забылись, и делать ставку на Краснова ни в Париже, ни в Лондоне уже не желали.

Во время «германского периода» истории Юга России командующий Добровольческой армией параллельно военным и политическим решал ряд важных для него личных и этических проблем. В первую очередь генерала Деникина волновала судьба супруги, оставленной в Ростове. Зная, какие повальные обыски, аресты и экзекуции были в городе среди «буржуев» и «кадетов», от хозяйничания большевиков можно было ожидать чего угодно. Но в непредсказуемом походе опасность повышалась многократно, и опасаться за судьбу супруги все же легче было пусть в далеком, но все же вроде бы мирном городе.

Чужие люди оказались лучше многих «своих» и не выдали красным, кто находится в их доме, а фамилия Ксении Чиж мало что говорила малограмотным красногвардейцам, белогвардейских газет не читающим.

Когда отряд полковника Дроздовского последовательно выбил товарищей сначала из Ростова, а затем из Новочеркасска, Ксения перебралась в столицу казачества, которая казалась ей надежнее пролетарского города на Дону. Вполне вероятно, что ей наскучили домогательства одного местного студента Варшавского университета, армянина по национальности, увлекшегося ею настолько, что он даже предложил стать его женой.

Сняв скромную меблированную комнату в Новочеркасске, госпожа Чиж-Деникина скромно ожидала возвращения добровольцев, себя по-прежнему никак не афишируя.

Дождалась далеких от тыловой галантности офицеров-дроздовцев, которые, естественно, не опознали в юной «курсистке» супругу командующего, и поручик Борисов корректно попросил ее сматывать удочки. Ибо перед очередным походом к генералу Деникину в Мечетинскую им было не до политеса и волокитства, а просто до хорошего и спокойного сна под человеческим кровом.

Сама Ксения так описала этот эпизод: «Как же это вы хотите выгонять из дома жену вашего командующего?

— Как так? — полюбопытствовал офицер.

— Да очень просто, потому что я жена генерала Деникина.

Последовал взрыв веселого смеха.

— Ну, барышня, если вы жена генерала Деникина, то я в таком случае — персидский шах! Пошутили, и довольно. А теперь поторапливайтесь, мы устали, не заставляйте нас ждать!»

И молодой особе, жившей под фамилией Чиж, не без труда удалось, наконец, доказать, к большому смущению офицеров, что она действительно жена командующего Добровольческой армией, только предъявив тщательно припрятанное свидетельство венчавшего их священника.

Но лишь через восемь дней ее нашел в Новочеркасске сбившийся с ног от поисков в Ростове специально посланный с ума сходившим от беспокойства командующим генерал Кисляков. Он передал ей письмо от 13 мая:

С некоторых пор заглавная «Т» в слове «тебе» стала для Деникина символом вдохновенной и нежной любви. Ужасы войны никак не повлияли и не очерствили безумную жажду человеческого тепла и душевной близости для боевого генерала.

Молодая семья воссоединилась, правда, всего на три недели, но, видимо уровень переживаний за прошедшее время был настолько высок, что как раз в эти три недели в Мечетинской у нее появились вполне конкретные планы «плодиться и размножаться». Будущая дочь Марина (Деникин так надеялся, что будет сын Иван) должна была благодарить именно этот «медовый период» жизни своих родителей за появление на свет.

Номинальный численный перевес красных сил сам по себе ничего не говорил. Кубань и Терек представляли собой вообще зыбкую субстанцию, ибо крестьянское население, изначально плохо настроенное к «кадетам», Добрармию принимало в штыки, но сменившие ее анархические орды с красным знаменем — в вилы и оглобли. Это особенность Гражданской войны, когда отсутствие четко выраженных политических окрасок вооруженных отрядов дезориентировало население, и оно само не понимало, чью сторону поддерживать. Ибо нормального снабжения ни у белых, ни у красных не было — занимались «самоснабжением», то бишь банальным грабежом. Само собой, ради светлого будущего. Но мужику, у которого со двора свели последнюю корову-кормилицу или лошадь — «крестьянский трактор», — было все равно, «единая и неделимая» или «пролетарии всех стран, соединяйтесь». Он обречен был умирать с голоду. Или брать ружье и идти грабить соседа. Под тем флагом и лозунгом, который сам себе придумает, лишь бы прокормили. Отсюда и начало зарождаться третье движение — «зеленое», где били белых, пока не покраснеют, а красных — пока не побелеют. В русском бунте, бессмысленном и беспощадном, шла война «всех против всех». Не классическая война за территорию, ибо никакой четкой линии фронта не существовало, а война на выживание, когда сегодняшние красные запросто могли перебежать полками к белым, а вчерашние белые — сотнями и эскадронами рубиться за красных. Причем зачастую делали это на совесть и с крайней отвагой. Ибо жизнь человеческая стоила копейку, а особого доверия к перебежчику не было. И надежнее было ему пустить пулю в затылок, чем агитировать за свою правду.

Поэтому опытная, дисциплинированная, спаянная единой идеей, пусть даже малочисленная и хуже вооруженная армия белых имела определенное преимущество перед насильно остановленными в ходе демобилизации и погнанными большевиками в бой разложившимися частями бывшей Кавказской армии. Ибо опытный офицер всегда лучше, чем опытный солдат и даже опытный унтер. А профессиональные военные — казаки — и подавно имели бесспорное преимущество перед крестьянами, в седле толком держаться не умевшими и понятия не имевшими о сабельном бое.

Кроме того, Деникин, понимая, что численный перевес будет на стороне красных, способных под штыками мобилизовать крестьянство, сделал ставку на многочисленные кавалерийские подразделения, которых у большевиков практически не было. Имея в составе казаков и горцев, главком смог сформировать целых пять конных корпусов, которые более года имели подавляющее преимущество над более многочисленной, но менее мобильной пехотой красных, боявшейся уйти из-под прикрытия железных дорог со своими бронепоездами-крепостями. Мобильные белогвардейские конники то и дело нарушали коммуникации красных, дезорганизовывали работу тыла, разгоняли плохо обученные резервы, сеяли панику. Это и было залогом побед Белой Армии 1918–1919 годов.

Тактический замысел генерала Деникина в летнюю кампанию 1918 года состоял в том, что, прикрывшись с тыла замиренным Доном, который будет обеспечивать Добрармию оружием и продовольствием, ударить на Торговую и Великокняжескую, перерезая железную дорогу на Царицын и лишая красных маневра самым опасным своим оружием — бронепоездами. Затем, круто повернув на юго-запад, идти на узловую станцию Тихорецкая, где сходились царицынская и владикавказская ветки. Таким образом, черноморские отряды красных отрезались от ставропольских, а восставшие кубанские казаки северных станиц получали поддержку армии. От войск Сорокина на Ставрополье предполагалось отгородиться одним полком генерала Покровского при двух орудиях, который должен был собрать под свои знамена задонских казаков. Авантюрно, но учитывая пассивность Сорокина, вполне оправданно. От Тихорецкой предстояло бить двумя расходящими ударами вдоль железной дороги на Кущевскую и Кавказскую, обеспечивая себе фланги и нависая над Екатеринодаром сразу с севера и востока. При этом, очистив весь северный путь до Ростова, Деникин уже получал возможность перегнать с Дона собственные бронепоезда. Если, конечно, Краснов ему таковые отпустит.