Сам Керенский пытался представить его в виде своеобразного революционного Земского Собора, однако большевики сразу бойкотировали Совещание, призвав своих сторонников к забастовке. Из 2,5 тысячи делегатов подавляющее большинство представляли правые партии. Открывая «собор», министр-председатель заявил, что он «железом и кровью» раздавит все попытки сопротивления правительству. Аллюзия к незабвенному Отто фон Бисмарку не прошла, Керенскому уже не верили. Правые жаждали услышать «твердую руку», а не «твердый язык».

Корнилов был встречен бурей аплодисментов справа, встал почти весь зал, кроме делегатов от Совдепа (чуть больше 100). Главковерх никогда не был оратором, но он знал, чего хотел. Он прямо назвал причинами поражений и развала армии «законодательные меры» правительства и наличие не внешнего, а «внутреннего врага», предупреждая, что в нынешней ситуации не исключает падения Риги и открытия прямого пути для немцев на Петроград. Дабы предотвратить катастрофу, по его мнению, следовало принять те самые меры, которые были изложены в его «Записке». «Я ни одной минуты не сомневаюсь, что (мои) меры будут проведены безотлагательно».

«Невозможно допустить, — говорил Корнилов, — чтобы решимость проведения в жизнь этих мер каждый раз проявлялась под давлением поражений и уступок отечественной территории. Если решительные меры для поднятия дисциплины на фронте последовали как результат Тарнопольского разгрома и потери Галиции и Буковины, то нельзя допустить, чтобы порядок в тылу был последствием потери нами Риги и чтобы порядок на железных дорогах был восстановлен ценою уступки противнику Молдавии и Бессарабии».

Его поддержал донской атаман Алексей Каледин, не обративший внимание на компромиссную «Записку» и потребовавший упразднить Советы и солдатские комитеты, деполитизировать армию. При этом прозрачно намекнув, что эти меры не по зубам правительству, их сможет провести в жизнь лишь «твердая власть, находящаяся в опытных и умелых руках лиц, не связанных узкопартийными групповыми интересами, свободных от необходимости после каждого шага оглядываться на всевозможные комитеты и Советы… Расхищению государственной власти центральными и местными комитетами и советами должен быть немедленно и резко поставлен предел».

Милюков обвинял правительство в «капитуляции» перед идеологией левых («капитуляции в армии, во внешней политике, перед утопическими требованиями рабочего класса, перед крайними требованиями национальностей»).

Маклаков выразил общую мысль хитрее: «Я ничего не требую, но не могу не указать на тревогу, которую испытывает общественная совесть, когда она видит, что в среду правительства приглашены… вчерашние пораженцы».

Даже сам гуру социал-демократии Георгий Плеханов призвал правых к «жертвам», а левых «к умеренности» в своих требованиях.

Однако левые поняли его по-своему. Глава Совдепа Николай Чхеидзе заявил, что «только благодаря революционным организациям сохранился творческий дух революции, спасающий страну от распада власти и анархии»; министр почт и телеграфа меньшевик Ираклий Церетели угрожал, что «нельзя купить порядка ценой потери веры народа в силы народные, силы демократии. Если бы вы создали такой порядок в стране, это был бы порядок не живого борющегося государства, а это был бы порядок кладбища, похороны судеб России. Это было бы потерей всей России». Через пол года оба этих левых с удовольствием «потеряют» Россию, уведя самостийную Грузию в стан ее врага Германии.

Таким образом, совещание так и не принесло ожидаемого единения, лишь усугубило раскол в стране и показало общественности, кто есть кто на политической шахматной доске одной шестой части суши. Пожарские были налицо, Мининых в стране так и не появилось. Ситуация стремительно катилась под откос. 20 августа пала Рига.

Объективно падение Риги было на руку не столько немцам, у которых просто не хватало сил двигаться дальше, а самому Корнилову. Глупо, конечно, вслед за советскими историками пытаться обвинять главкома и Ставку в намеренной сдаче Риги.

Разложенный целенаправленными финансовыми вливаниями немецкого Генштаба в большевистский карман русский Северный фронт мало походил на организованную боевую единицу. Скорее на бесцельно шатающуюся вдоль линии фронта вооруженную, агрессивную, анархически настроенную толпу, командовать которой было не просто невозможно, но и смертельно опасно. При одном только известии о наступлении немцев вся 12-я армия генерал-лейтенанта Дмитрия Парского дружно кинулась наутек, очистив и Ригу, и Усть-Двинск. Потери были даже не убитыми, а лишь 9 тысячами пленных, что свидетельствует о полном нежелании сражаться. Месяцем ранее 12-я армия без боя сдала Икскюльский плацдарм на левом берегу Западной Двины, сделав бессмысленным все летнее наступление русской армии. Остановить армию генерал даже не пытался, хотя через перебежчиков знал день и час наступления немцев. Через год, служа у большевиков, он также бездарно покажет себя на том же Северном фронте, так и не найдя общего языка с новыми «товарищами».

С таким настроем войск защищать Отечество ни один «князь Пожарский» положение не исправил бы. Это предвидел и Корнилов, предупреждая Керенского о скором падении Риги, если ситуацию не изменить. А Рига — это ведь ворота на Петроград, защищать который тоже было некому.

Кроме того, главком пугал Временное правительство предполагаемым новым выступлением большевиков. Накануне своего мятежа он писал генералу Лукомскому: «Как Вам известно, все донесения нашей контрразведки сходятся на том, что новое выступление большевиков произойдет в Петрограде в конце этого месяца. По опыту 20 апреля и 3–4 июля я убежден, что слизняки, сидящие в составе Временного правительства, будут смещены, а если чудом Временное правительство останется у власти, то при благоприятном участии таких господ, как Черновы, главари большевиков и Совет рабочих и солдатских депутатов останутся безнаказанными. Пора с этим покончить. Пора немецких ставленников и шпионов во главе с Лениным повесить, а Совет рабочих и солдатских депутатов разогнать так, чтобы он нигде и не собрался. Вы правы, конный корпус я передвигаю главным образом для того, чтобы к концу августа подтянуть его к Петрограду, и если выступление большевиков состоится, то расправиться с предателями родины как следует».

По этой же причине Корнилов и предлагал Керенскому создать особый Петроградский фронт из подразделений, которым можно доверять и которые будут защищать самого председателя правительства. «Можно доверять», конечно, с точки зрения самого главкома — подразделения, верные не Керенскому, а именно Корнилову, 3-й конный корпус генерала Крымова, Туземная дивизия, которую тоже предполагалось развернуть в корпус, Корниловский полк. По сути, ядро заговорщиков и тайных офицерских организаций.

Интересно, что все эти подразделения находились максимально далеко от столицы (кавкорпус находился в резерве Румынского фронта). Ближе верных Ставке войск просто не было ни на Северном, ни на Западном фронтах.

Деникин писал, что к нему обратились из Ставки с просьбой прислать в Могилев несколько десятков «надежных» офицеров официально «для изучения бомбометного и минометного дела», а фактически — для отправки в Петроград, в составе офицерского отряда. Иными словами, официально главком предлагал двинуть на столицу части с главным лозунгом защиты Временного правительства. Предлагалось также подчинить Ставке Петроградский военный округ. Тот самый, который Корнилов не смог подчинить в апреле.

Однако Керенский тоже был не мальчик, понимал, куда гнет Ставка, где верховодил сомнительный «Союз офицеров». С такими «верными» был серьезный риск первым на фонаре на Невском повиснуть именно премьеру, в компании «немецких ставленников и шпионов». Проект подчинения округа фронту был отклонен, местные части оставались в подчинении у военного министра. Как тонко выразился Керенский, «иначе нас здесь скушают».