– Ах, ты, шальной! А ну, пошел прочь от боярышни! Кого надумал пугать!

Трезорка замер и с удивлением обернулся к закричавшему человеку. Потом перевел умный взгляд на боярышню, как будто говоря ей: «Смотри сама. Вот я-то прыгать перестал. И какие еще будут приказания?» При этом Трезорка выглядел так уморительно, что Феодосия не выдержала, весело рассмеялась.

– Ну, чего же ты ждешь, милый? Беги, пока не поймали!

– До чего же у тебя душа-то сердечная, Феодосия Прокопьевна, – многозначительно протянул подошедший к ней князь стольник Сергей Иванович Плешаков. – Для каждого доброе слово найдется. Даже собаке, а на меня и не взглянешь.

– И тебе, Сергей Иванович, скажу, коли заслужишь, – спокойно отвечала на это Феодосия, поправляя платок.

– А ты сейчас скажи. Чтоб душе моей стало также приятно, как и Трезоркиной, – настаивал молодец.

– Не могу. Вдруг чего-то подумаешь, – сказала боярышня и смущенно потупилась.

– А если и подумаю, – понизив голос, ласково произнес Сергей и подвинулся ближе, – так разве ж я тебя обидеть желаю? Я ведь знаю, какая ты девушка строгая, и братья за тобой если что, стеной. Неужто боишься меня, Феодосия Прокопьевна?

Феодосия отрицательно покачала головой и не ответила. Стояла, не поднимая глаз. Ждала, пока стольник отойдет от нее. Плешаков с сожалением вздохнул. Еще раз пытливым и жадным взором вгляделся в нежное девичье лицо.

– Гордая ты, Феодосия Прокопьевна. Но я все равно подожду, может, ты передумаешь, и мы… – он не договорил и беззаботно насвистывая, отошел.

Какое-то время стоял, провожая уходящую девушку задумчивым долгим взором. А когда та скрылась за воротами, лихо сдвинул кунью шапку набок и направился в сторону хозяйственных пристроек.

У распахнутого настежь хлебного амбара, скрестив руки на груди, стояла царицына кравчая Анна Михайловна Ртищева и с яростью смотрела на приближающегося стольника. В глаза сразу бросалась статность ее высокой и по-женски округлой фигуры. Выразительное надменное лицо поражало белизной кожи, подсвеченной нежным румянцем. Высокий ровный лоб обрамляли черные пушистые волосы, выглядывающие из-под драгоценного высокого кокошника, литого золотыми нитями, по низу украшенного жемчужинами. Одета Анна была в украшенный драгоценными камнями и золотым шитьем, красный сарафан.

Когда Плешаков приблизился, она спросила его с плохо скрываемым раздражением и ехидством:

– От чего же это ты, Сергей Иванович, так ярко светишься, будто алтын? – спросила она его с плохо скрытым раздражением и ехидством.

– Тебя увидал, – коротко ответил тот и хотел идти дальше. Однако Анна Михайловна выступила вперед и, воткнувши руки в бока, язвительно поинтересовалась:

– А о чем же ты сейчас с боярышней Соковниной разговаривал?

– А тебе, Анна, все возьми, да и расскажи, – сухо ответил тот.

– Вот ты как, – обиженно протянула Ртищева. – Я ж не просто так тебя спрашиваю. Мне вот велено узнать, куда она отправилась спозаранку?

– Знамо дело куда! Туда же, куда и остальные девицы ходят – в лес, – с насмешкой ответил Сергей и с любопытством посмотрел на кравчую. – Неужели печалишься, как бы с ней чего не случилось в лесу, Анна Михайловна? – сыронизировал Плешаков.

– А то как же, и печалюсь! – с вызовом бросила та и свысока взглянула на молодца. – Боярышня-то уж больно смелая, все это знают. Как бы медведь или волк на нее не напал. А то ведь дождется, что и лесные разбойники утащат, будет знать!

Ртищева уже не скрывала своей неприязни к сопернице.

– Ну уж ты-то, Анна Михайловна, по ней точно горевать не станешь? – нахмурившись, вкрадчиво поинтересовался Сергей.

– Какая ж это печаль? – высокомерно фыркнула в ответ Ртищева.

Сергей не ответил и отвернулся. Кровь закипела в Анне Михайловне от ревности. На бесстрастном лице милого ничего нельзя было прочитать. Украдкой покосившись на него, она примирительно продолжала:

– Ах! Сереженька! Глянь, как красиво вокруг! Пойдем в поле, рассвет встретим, – воскликнула она, оглядевшись и кивая на разливающуюся, на сером небе алую зорьку.

– Не могу. Мне в кузнечную мастерскую идти, – равнодушно ответил стольник.

– Ах, Сереженька, какой же ты неласковый. Когда еще удастся нам вместе с тобой зорьку встретить? В Москву поедем, и не до зорьки, – уговаривала Анна Михайловна, подходя близко и взволнованно глядя молодцу в глаза.

– Сказал же, сейчас не могу. Эка ты, Анна Михайловна, непонятливая, – с досадой покачал он головой. Развернулся и, не попрощавшись, пошел к воротам.

За забором вьется тропинка, а за ней до горизонта расстилается широкое вольное поле. Колышутся будто море высокие луговые травы, цветы. За полем, в серой туманной дымке темнеет лес. Если идти по тропинке напрямую – до него и рукой подать.

Но Феодосия решила сократить и этот путь. Свернула с тропы и углубилась в густую и влажную траву. Войдя в неё по пояс, она сделала несколько шагов и остановилась, ошеломленная яркими красками пробуждающейся природы: янтарный рассвет, предвещающий солнечный и пригожий день, властно вступал в права. Показавшийся над линией горизонта солнечный диск медленно и величественно всходил над путающимся среди поля и леса белесым туманом и постепенно заливал темную, влажную траву дневным светом. Пробудившийся ветер, наполненный утренней свежестью, властно и крепко заключил взволнованную девушку в свои прохладные объятия.

Феодосия с наслаждением вдохнула горький и терпкий запах полыни, густой аромат распускающихся луговых трав и пошла еще быстрей. Трезор огромными прыжками мчался впереди, заливистым лаем приветствуя свободу. Он-то исчезал, то вновь выныривал из высокой травы, будто скользящий по морю челнок.

Не успела боярышня дойти до середины поля, как всепроникающий солнечный свет окончательно разорвал туманную дымку, осветив все пространство золотыми яркими красками. И сразу вслед за этим усилились и торжественно вознеслись к небу многоголосой симфонией переливчатые птичьи трели. Но вот взмыл вверх еще один небесный певец – неприметный серый жаворонок. И понеслась навстречу восходу его сольная чарующая трепещущая песня. На этот жизнерадостный призыв из леса откликнулось множество птиц, среди которых выделялась горлинка: ее нежный голосок и стал завершающим аккордом птичьей симфонии.

Феодосия собирала на поляне землянику. Спустя время со стороны села Коломенского она услышала надрывный лай собак и звуки охотничьих рожков.

Государь Алексей Михайлович со свитой приближенных бояр, князей, дворян, стольников и прочих служивых людей после раннего «кушанья» выезжал большим царским обозом на свою любимую с детства забаву – соколиную охоту. И кроме, как мимо Феодосии, обозу проехать было негде.

Чтобы не привлекать внимания, девушка придержала пса за лохматую холку и укрылась в зарослях малины с края опушки.

Великолепная царская процессия двигалась медленно, позволяя скачущим впереди сокольничим первыми добраться до выбранного ими заранее места царской охоты.

Впереди, на тонконогом вороном коне, покрытым широкими попонами из разных тканей с драгоценными камнями, ехал, мерно покачиваясь, государь Алексей Михайлович Романов. Феодосия разглядела лицо царя, на котором светилась по-детски счастливая улыбка. Боярышня знала – тот любит соколиную охоту пуще других забав.

Она разглядела среди сопровождавших государя бояр его тестя окольничего Илью Даниловича Милославского, бояр Ртищева, Хитрово, Стрешнева. Где-то наверняка прячется от солнца в карете и придворный врач Самуэль Коллинс, который обязан был всегда сопровождать Алексея во всех дальних походах.

Длинный царский обоз с богато украшенными каретами и гарцующими всадниками по обеим его сторонам был великолепен. Холеного вороного коня, на котором восседал государь, вели под уздцы два крепких стрельца, одетые в нарядные красные кафтаны, украшенные золотым шитьем, с белой перевязью на груди.

Конскую морду вороного накрывала «ремша» – изогнутая металлическая пластина, декорированная растительным орнаментом. В центре красовалось изображение двуглавого орла под короной. Убор коня был дополнен подшейной кистью из серебряных нитей. На ногах – чеканные золоченые наколенники с серебряными «гремячими» цепями, которые при ходьбе издавали мелодичный серебряный звон.