Несколько лет тому назад была произведена раскопка этого места. Материалы раскопки подтвердили рассказ старожилов деревни Воронич, что «банька была красивая, обшитая тёсом, на высоком каменном цоколе». В ней были две комнаты, разделенные сквозным коридором. В одной мыльня, с большой беленой печью-каменкой, в другой — большая светлая горница, со штукатуренными стенами, голландской печью, покрытой красивыми изразцами, с оконными ставнями внутри Дома. В доме было два крыльца: одно парадное, формами своими напоминающее традиционное крыльцо барских усадебных флигелей пушкинского времени, другое — черное, для хозяйственных нужд.

При проведении раскопок нашел я фрагменты различных бытовых предметов; глиняных кувшинов, горшков, бутылок, а также куски печных изразцов, оконные задвижки, дверной ключ…

В 1954 году мною, совместно с добрым моим другом, псковским художником-архитектором, ныне покойным, Алексеем Афанасьевичем Ларкиным, был разработан проект восстановления этого памятника. Этот проект и положен в основу тех работ, которые были начаты в 1975 году силами студенческого строительного отряда Московского государственного университета. Окончание восстановления баньки ожидается в 1977 году.

Скоро в этом памятном домике зазвучат по-особому стихи и письма Пушкина, обращенные к Алексею, Ан-нет, Зизи, Нетти Вульф, Анне Осиповой, к Н. М. Языкову — стихи и песни о любви, дружбе, товариществе, о «шумных пирах» тригорской молодежи.

Жизнь музеев Пушкинского заповедника не стоит на месте. Тот, кто приходит сюда во второй, третий раз, видит новые экспонаты, о которых ничего прежде не знал, не ведал.

Откуда же приходят эти «новые» вещи? Отовсюду и разными путями. Это и венец трудного поиска того, что прежде считалось утраченным, это и счастливый случай, и дар доброго человека.

Вещи имеют свою судьбу, иногда совершенно невероятную. Ведь бытовавшая некогда в Михайловском или Петровском вещь может очутиться в разных концах мира — в Бельгии или Нью-Йорке, Берлине или Риме. Например, считается, что все музейные экспонаты Михайловского, разграбленные гитлеровцами в 1941–1944 годах, пропали безвозвратно и навсегда. Но не так давно нам удалось обнаружить кое-что из пропавшего имущества… Теперь есть основания полагать, что в недалеком будущем мы найдем хотя бы часть увезенных фашистами пушкинских реликвий.

А сейчас мне хочется рассказать о нашей недавней находке.

Как известно, при жизни поэта дом Осиповых-Вульф был «полной чашей». В нем было всё, приличествующее хорошему «дворянскому гнезду» — прекрасное собрание редких книг, неплохая коллекция живописи, гравюр, литографий, предметы прикладного искусства — фарфор, хрусталь, серебро, мебель, бронза… К этому нужно добавить бережно хранимые хозяевами дома бытовые вещи и книги, связанные с памятью их великого друга — Пушкина.

После гибели поэта, смерти Прасковьи Александровны и ее сына Алексея Николаевича веши эти разлетелись по многим городам и весям Псковщины и России — во Врев, Малинники, Лысую Гору, Псков, Петербург, Москву… Часть вещей была отдана Прасковьей Александровной дочерям в качестве приданого…

Несколько лет тому назад я случайно узнал, что в Перми живет человек, у которого есть фарфоровые вазы из Тригорского. Удалось установить, что владельцем этих вещей является Борис Сергеевич Ляпустин. Дед его в дореволюционное время жил в Пскове, где состоял смотрителем губернского епархиального училища и председателем Псковского археологического общества. Начальницей училища была Прасковья Петровна Зубова, жившая при училище со своею престарелой матерью Ефимией Борисовной, урожденной баронессой Вревской — дочерью Евпраксии Николаевны Вульф из Тригорского.

У Зубовых в Пскове находился целый ряд разнообразных вещей из Тригорского, доставшихся Ефимии Борисовне по наследству. Незадолго до ее смерти в 1915 году дом Зубовых посетили родственница царя Николая II — великая княгиня Мария Павловна и сопровождавший ее художник В. В. Мешков, картина которого, изображающая дом и написанная в том же 1915 году, находится сегодня в экспозиции Тригорского. На память о встрече Ефимия Борисовна одарила гостей некоторыми реликвиями из Тригорского (чернильница, подсвечник, шкатулка, фарфоровый «тет а тет»). Часть этих вещей я в свое время видел у В. В. Мешкова в Москве.

Накануне Февральской революции умерла Ефимия Борисовна Вревская, и дочь ее решила покинуть Псков. Перед отъездом П. П. Зубова подарила Б. С. Ляпустину, большому другу семьи, две тригорских фарфоровых, итальянской работы вазочки, с живописным изображением птиц, порхающих бабочек и жуков.

Вот эти-то вазочки и были предметом моей длительной переписки с Ляпустиным. И вот недавно Борис Сергеевич приехал в Ленинград, чтобы вручить мне для музея-заповедника Пушкина свой дар — эти замечательные вазочки.

Сегодня они помещены в экспозиции одной из мемориальных комнат тригорского дома.

Рядом с домом Пушкина, под сенью большого двухвекового клена (последнего пушкинского клена в Михайловском), среди густых кустов сирени, акации и жасмина, кое-где увитых зеленым хмелем, стоит маленький деревянный флигелек. Флигелек этот был построен еще Осипом Абрамовичем Ганнибалом в конце XVIII века одновременно с большим господским домом. В нем помещались баня и светёлка. При Пушкине в светёлке жила Арина Родионовна.

Домик няни — единственная постройка пушкинского времени, сохранившаяся до 1944 года. В 1947 году флигелек был восстановлен по картинам, фотографиям, зарисовкам, обмерам и многочисленным описаниям.

В баньке Пушкин принимал ванну, когда с наступлением холодов он не мог купаться в Сороти. В светлицу няни приходил, когда ему было особенно одиноко. Здесь, у няни, он чувствовал себя как у бога за пазухой. Сюда он шел отдохнуть, послушать ее чудесные сказки. Здесь всё было простое, русское, деревенское, уютное… Старинные сундуки, лавки, в красном углу, «под святыми», стол, покрытый домотканой скатертью, жужжащее веретено… В другом углу — русская печь с лежанкой, пучками душистых трав. Напротив печи на полке — медный самовар, дорожный погребец, глиняные бутыли для домашних наливок — анисовки, зубровки, вишневки, до которых, чего греха таить, Пушкин был большой охотник. На комоде — заветный ларец няни, о котором и будет этот маленький рассказ.

Весною 1826 года Пушкин с нетерпением ждал приезда в Тригорское поэта Николая Михайловича Языкова, о котором много слышал от его товарища по Дерптскому университету Алексея Николаевича Вульфа — сына Прасковьи Александровны Осиповой от первого брака. Наконец, к величайшей радости Пушкина, Языков и Вульф приехали в деревню. Это были лучшие дни в жизни ссыльного поэта.

Языкову всё нравилось и в Тригорском и в Михайловском — и здешняя природа, и хозяева Тригорского, и молодые «девы тригорских гор», и особенно Пушкин, перед которым он благоговел. Николай Михайлович был также без ума от Арины Родионовны. Она привлекала его своей душевной привязанностью к поэту, материнской заботой о нем, своей замечательной народной речью, «пленительными рассказами» про старину, про бывальщину. В свою очередь, и старушке стал дорог друг «ее Саши»; Арина Родионовна всегда сердечно к нему относилась, стараясь всячески угодить. О проведенных «легких часах» у Арины Родионовны и ее «святом хлебосольстве» Языков вспоминает в двух своих стихотворениях, ей посвященных. Одно из них было написано еще при жизни няни.