— Долго ль мне, дачнику? Час двадцать — и я в Москве. Вот и ты б так со мной катался. Зря ты, Витька, прошлый год отказался от места. Помнишь инструктора в тапочках? Теперь мы дружки, я ему два раза из Москвы лезвия для бритв привозил. Вместе по девкам ходим. Он знаешь какую школу тебе может подобрать? Под Истрой, возле железной дороги.
Какой ты хороший, простосердечный, Ленька! Будто в душу ко мне заглянул. Чтобы еще набить себе цену, я отрицательно замотал головой.
— Чумной я, к вам в дыру лезть? Ты-то будешь в самом райцентре.
Разживин вдруг обхватил меня поперек живота и повалил на кровать.
— Нос задрал? Соглашайся, а то сэким башка будым дэлать!
Чего мне еще оставалось желать? Хвала тебе, невинная хитрость!
— Сдаюсь! — проговорил я, стараясь его сбросить. — Согласен.
Разживин сразу меня отпустил.
— Нет, в самом деле, Витька? Не брешешь? Смотри, а то вызову на дуэль и будем стреляться… вареным горохом. Завтра возвращаюсь в Истру и везу инструктору новую пачечку бритв.
— Держи пять. — Я протянул ему руку. — Слово мое железное. Только условие: чтобы школа недалеко от городка. Ты, Ленька, уговори инструктора самого жениться на той учительнице, что боровский военком не взял. Вот местечко и освободится.
Казалось, чего хлопотать о Подмосковье, если я решил бросить литературу? Не все ли равно, где жить? Работу я мог найти и в Колоцке. Дело в том, что, несмотря на горькие раздумья, подавленность, я уже подумывал о новом рассказе. Как я мог бросить писать, когда для меня творчество давно стало тем, чем для рыбы — вода. Может ерш жить без затравевшей глубинной заводи? Потому-то и надо поселиться поближе к Москве, чтобы удобнее было ходить по редакциям. Опять отказались печатать? Оттащу рассказ в другой журнал. Обдумаю новый, — голова забита сюжетами. Все вытерплю, все перенесу, но перо не брошу. Скорее сдохну, держа его в руке. Завтра же вечером еду в деревню, уговорю Тасю, и будем ожидать вызова.
Поезд на Уваровку отходил поздно вечером, и, проводив Леньку в Истру, я отправился навестить Сергея Курганова. Он перебрался в центр города на Малую Бронную. Там у его теперешней жены Ксении Чернецкой была вместительная, хотя и темноватая комната, с огромным окном, выходившим во двор, на кирпичную стену.
Сергей встретил меня сердечно. Совершенно разные люди, мы тем не менее очень подружились. Он был в великолепном шведском костюме темно-синей «жатки», стокгольмского пошива, в ярком шерстяном галстуке, тщательно выбрит; свои черные прямые волосы зачесал назад и, словно корсар, повязал красной косынкой, чтобы привыкли лежать. Этот год для Курганова был золотым. Его книжку «Возраст» и без нашей возни с ее «продвижением» заметила критика, ряд весьма лестных отзывов вызвала последняя поэма — «Мать командарма». Курганов быстро входил в моду, перед ним широко распахнулись двери солиднейших редакций, издательств. Его имя часто появлялось на афишах творческих вечеров рядом с виднейшими столичными поэтами. Человек с выдумкой, рисковый, Сергей всегда что-то предпринимал, куда-то «бросался»: то совершал турне по стране с чтением стихов, то выступал на конкурсе декламаторов, побеждая своим замечательным исполнением опытных актеров; в последнее время «ударился» в юмор: написал ряд блестящих пародий на советских писателей. Он еще выше задрал широкий нос, держался надменно, сорил деньгами, возил красавицу жену по театрам, ресторанам, в клуб актеров.
— Сегодня Сережа получил гонорар из радиокомитета, — оживленно сказала Ксения, как всегда изящная, со вкусом одетая. — У нас маленький пир.
Поверх нарядной скатерти она постелила газету. На ней появилась бутылка водки, тарелочки с копченой колбасой, салатом из помидоров. У меня сразу поднялось настроение.
— Вовремя ты из Харькова, — весело говорил Сергей, нарезая хлеб. — У кого остановился? У родича-повара? Нет? Правильно сделал. Вот тебе диван, располагайся у меня. Заживем по-студенчески, все равно вместе учиться. Ты знаешь, Витюха, я ведь решил последовать твоему примеру: тоже поступаю в Литературный институт.
— Моему примеру? — Я только было пододвинул стул, собираясь пристроиться поближе к закуске, да так и не сел.
— Тебя ведь посылает Прудаков? Он сам мне говорил. Иль ты раздумал?
— Да что тут раздумывать, — воскликнула Ксения, насмешливо обводя нас красивыми глазами и, видимо, адресуясь не ко мне одному. — Институт гуманитарный. Ни физики, ни математики, ни химии. Мировая литература, история искусства. Читай книги да пиши. И еще стипендия повышенная… куда больше учительской, на которую вы, Виктор, покушаетесь. Что тут раздумывать?
Вон оно что?! Неужели есть такой институт? Никогда бы не подумал! Ни-ка-ких точных наук? Только читай да пиши? И еще по-вы-шен-ную стипендию платят? Так вот, оказывается, куда весной меня загонял Прудаков? Я-то думал, что он давно обо мне забыл! В таком случае, значит, нет нужды «отступать» от Москвы? Грандиозно! Посещать лекции, пожалуй, все-таки лучше, чем тянуть служебную лямку. Учиться н е о б х о д и м о, кто этого не знает? Ох ты, как все повернулось!
— Садитесь к столу, садитесь, — приглашала Ксения.
Все заняли свои места. Я чувствовал себя в положении пассажира, который торопливо решает: сойти ли на ближней станции и тут поискать свою судьбу? Или ехать дальше? Поезд стоит всего одну минуту, и потом будет поздно. «А как же Ленька Разживин? Мое «железное слово»? Придется еще раз сбрехать?»
— Так как решил, Витька? — переспросил Сергей, подняв рюмку, пытливо глядя мне в глаза.
Я чокнулся и с видом превосходства пожал плечами:
— Что ж я, идиот, отказываться от ученья?
— Значит, будем вместе? — Сергей взволнованно протянул мне руку. — Держи пять. Это другой коленкор. А то меня Союз писателей посылает, а я думаю: что я, хуже всех? Подучиться-то, конечно, не мешает, грамотешка не ахти какая… а когда стихи писать? Нравится мне, кореш, твоя решительность и как ты тянешься к культуре.
— А как же иначе? — ответил я, ставя пустую рюмку и уже воодушевляясь. — Писатель без образования — это инвалид без костыля.
Мы пили водку, ели чудесную краковскую колбасу, а когда я ем копченую колбасу, то готов на всевозможные решительные поступки.
«Конец колебаниям! Упаковано и запломбировано. А как же семья? Опять врозь: я — здесь, они — в Колоцком монастыре. Ничего не поделаешь; любимая литература требует жертв. Придется во имя ее получить высшее образование. Тася поймет, она хорошая».
Застольничали мы на редкость весело, оживленно.
— Почему бы вам не подать заявление сразу на второй курс? — неожиданно сказала Ксения, когда мы уже опорожнили бутылку. — Знаете, кто поступает на первый? Юнцы с десятилетки, половина из которых стенгазетные графоманы. Вам не стыдно будет сидеть с ними на, одной скамье?
Такого предложения мы никак не ожидали. Мы только что почувствовали себя храбрецами, готовыми заковаться в броню из учебных пособий, — и вдруг этакий ушат холодной воды! Сергей удивленно собрал морщины на низком, широком лбу.
— Что ты, милая Ксюша! Витька хоть может представить справку, что отсидел третий курс рабфака иностранных языков, а я? Думаешь, учтут, что я декламировал в театральном училище? Или таскал в морг покойников в клинике имени Семашко?
— Верно, Ксения, — поддержал я друга. — Так хоть считается, что у нас с Сережкой среднее образование. Провалимся — позора не оберешься! Еще из Союза писателей выгонят.
— Эх вы, мужчинки! — сказала Ксения тоном уничтожающего презрения. — Рисковать боитесь. Поймите: к вам будет особый подход. Оба вы писатели. У обоих книжки… литературное имя. Притом впереди еще целых во-се-емь дней! (Эти «восемь дней» в ее устах прозвучали по меньшей мере как восемь месяцев.) Неужели за это время не подготовитесь к экзаменам по… любым предметам? Пустяки! Признайтесь, что просто трусите.
Держался Сергей недолго: он не мог допустить, чтобы красавица жена посчитала его мямлей. Он баловал Ксению, во всем потакал, преклонялся перед ее умом и считал гораздо воспитаннее и развитее себя. Ксения отличалась большой начитанностью, тонким, верным вкусом и часто поражала нас смелыми, оригинальными суждениями об увиденной пьесе, о книге. Жене первой Сергей читал свои стихи, ее мнением дорожил.
