— А что, кореш, попробуем? — неуверенно сказал он. — За неделю целый учебный год можем выиграть.
Мне очень польстило, что Ксения сказала: «У вас литературное имя», и тоже было неловко, чтобы она посчитала меня мешком, набитым трухой.
— Пожалуй, — согласился и я, понимая, что добровольно сую в петлю шею. — В сущности, многое из того, что нас спросят, мы в общих чертах знаем… хотя бы интуитивно.
«Чего я тут наблеял? — уже в следующую минуту подумал я. — Разыгрываю из себя академика Веселовского! Да я на первом же экзамене провалюсь, как грешник в преисподнюю, только меня и видели! Ну жук! Сам себе перекопал дорожку в Литинститут».
За восемь дней нам нужно было пройти весь первый курс.
Утром Ксения отправилась в библиотеку, по знакомым и привезла конспекты, учебники. При виде горы тетрадей, книг, которые нам предстояло одолеть, меня охватила оторопь. Чтобы все их пересмотреть — и то восьми дней мало, а когда же изучать, штудировать? За что сперва взяться? По какому предмету начать подготовку? Пятиться назад было поздно: мы уже заявили, что держим на второй курс. Говорят, что, узнав об этом, Прудаков сказал: «Давно бы. А то кобенились».
— Я считал, что у меня была горькая жизнь, — листая конспект, мрачно сказал Сергей. — Сейчас я понял, что она только начинается. Тут нужно или бежать без оглядки за четыреста километров, чтобы не поймали, или тотчас садиться и грызть науку… пока не размыло остатки воли.
— Аминь!
Мы заперлись в комнате и начали с истории, как самого интересного, живого предмета, притом знакомого еще по школе. Надо было вызубрить хотя бы даты важнейших событий. Полдня по очереди читали вслух учебник Покровского. Потом Ксения стала нас спрашивать.
— Когда была битва при Калке?
Мы переглянулись. Что за ерунда? Ведь только сейчас оба помнили.
— Калка… галка… жалко, — бормотал Сергей, подбирая рифмы.
Я и этим не мог утешиться. Собственно, на черта мне сдалась эта битва русских с монголами, происшедшая несколько столетий назад? Да в которой еще передовые орды Чингисхана разгромили дружины наших князей. Я ведь не собираюсь писать историческую повесть.
Ксения задала следующий вопрос:
— Назовите, когда в летописях впервые упоминается Московское княжество?
Сережка решительно поднялся с дивана.
— Как хочешь, Ксюша, а у меня в голове после всего прочитанного туман. Как это у Асеева? «Туман, туман над Лондоном, туман над Гайд-парком. Довольно верноподданным коптеть по кочегаркам». Пошли к Никитским воротам, съедим сосисок, выпьем по кружечке пивка. Все в мозгах уляжется на место, и прекрасно будем отвечать.
— Пожалуй, верно, — согласился я.
— Стоит ли? — заколебалась Ксения, как самая благоразумная из нас. — Впрочем, обеда все равно нет, я сегодня пробегала за учебными пособиями. Но только из молочной сразу домой заниматься.
«Разминка» заняла часа полтора.
На обратном пути Сергей остановился у щитка и долго читал газету «Труд», которой раньше никогда не интересовался. По Малой Бронной дошли до Еврейского театра, и я предложил посмотреть, какая сегодня идет пьеса. Мы тщательнейшим образом изучили огромную афишу и пожалели, что не знаем языка: хорошо бы посмотреть Михоэлса, говорят, в «Короле Лире» он бесподобен. Ксения опять заторопила нас. Медленно двинулись дальше по Малой Бронной к хорошо знакомым чугунным воротам.
В квартире было тихо. Маленькая дочка Ксении от первого брака со своей добрейшей бабушкой специально уехали к родственникам, чтобы не мешать нам готовиться к экзаменам. Мы с Сергеем улеглись на засаленный диван, знаменитый своим неисчислимым количеством клопов, вновь взялись за Покровского. Однако выяснилось, что туман в голове у нас не только не развеялся, а стал еще гуще и действительно теперь напоминал лондонский в Гайд-парке. На меня вдруг напала петушиная дремота, глаза сами закрывались. Сергей тоже то и дело потихоньку зевал.
Припудрив нос, Ксения ушла отыскивать для нас новые конспекты, кстати и купить что-нибудь к ужину. Когда за ней захлопнулась дверь, Сергей и я решили немного «встряхнуться», отложили учебник. Казалось, обоих нас вдруг сбрызнули живой водой, куда и сонливость девалась! Закурили, перешли к разговорам о литературе. Сколько найдено было острот, сколько сделано метких замечаний, как мы оба смеялись! (Вот если бы преподаватели за такую трепотню ставили пятерки!) Со двора в окно незаметно заглянули сумерки.
В конце коммунальной квартиры бухнула общая входная дверь, послышался частый, твердый перестук женских каблучков: вернулась Ксения. Сережка и я схватились за конспекты, забормотали, как попугаи, делая вид, что зубрим.
— Э, так дальше не пойдет, — решительно заявила Ксения, увидев, что учебник истории раскрыт на той же странице. — Я-то, дура, стояла в очереди за бананами, думала: «Премирую бедных студентиков!» А у вас целый день на языке литературные сплетни, и ведете вы себя, как два лентяя. Ведь надо же дорожить каждым часом… каждой минуткой. Все ясно, все ясно: вместе вам готовиться нельзя.
Я вынужден был забрать свои тетрадки, учебники и уйти в читальный зал Ленинской библиотеки.
«Сереге хорошо, ему Ксенька поможет. А каково мне?»
Вместо того, чтобы проштудировать конспекты или хотя бы бегло ознакомиться с учебниками, сделать кое-какие выписки, я сидел, охал, ахал, хватался за голову и прочил себе позорнейший провал.
«Может, заболеть? — пришла мне трусливая мысль. — А что? Прийти в канцелярию института и сказать: «У меня нервное психическое расстройство, на второй курс я держать не могу, примите меня… без экзамена на первый». Ведь писал же я что-то подобное Максиму Горькому, когда стрелял деньги? Эх, надо было идти в деревенские учителя! Зря написал Леньке Разживину, что поступаю в литинкубатор».
Обидно, конечно, будет, если Сережка выдержит, а я окажусь за бортом. Я то снова хватался за голову, то лихорадочно начинал зубрить учебники, то, спотыкаясь карандашом, делал какие-то выписки, вскакивал и выбегал в курилку. Спал я часа по четыре в сутки.
Восемь дней растаяли, как восемь завитков дыма: наступил судный день.
Я поплелся в Литературный институт на Тверской бульвар, 25. Бывают же такие совпадения! Сюда пять лет назад я принес Свирскому рукопись «Карапета», и в зеленом скверике под липой он познакомил меня с альманаховцами. В двухэтажном особняке в глубине асфальтированного двора раньше помещалось издательство «Советская литература», где я до умопомрачения отстаивал перед редакторшей Болотиной каждое свое «самобытное» слово. Теперь здесь был «храм науки». Никогда я еще не чувствовал себя в этом доме так скверно, как сейчас. Я ходил по знакомым коридорам, украдкой вынимал из карманов захватанные листочки конспектов, но буквы прыгали перед моими глазами, и записи оставались загадочными, будто это были папирусы с древними иероглифами.
Первым предметом, по которому мне предстояло держать экзамен, был фольклор. Я с замиранием сердца вошел в пустую аудиторию, перед дверью которой толпилось несколько студентов, заглядывающих в замочную скважину. У окна за небольшим черным полированным столиком сидел профессор Юрий Матвеевич Соколов. Глаза у него были голубые, щеки румяные, кожа свежая, гладкая, густые седые волосы и бородка были красиво подстрижены. Молодил профессора и светло-серый костюм, свободно и элегантно облегавший его высокую прямую фигуру. Я опустился на предложенный стул, называемый у студентов «местом пыток». Ни в фольклор, ни в теорию литературы я почти не успел заглянуть: не хватило времени. Притом я действительно надеялся, что мне, как писателю, автору книги, эти предметы родственны и должны быть известны подсознательно.
— Ну-с, давайте побеседуем, — сказал профессор Соколов, глядя на меня открытым, доброжелательным взглядом, словно приглашая разделить с ним радость от того, что сейчас займемся таким интересным предметом. — Вам, конечно, известно, что означает само понятие «фольклор»?
— Безусловно.
