— Никогда в жизни.

— Петруничев встал, зашел за спину Авдееву, еще раз, будто впервые, взглянул на снимок, рассматриваемый Авдеевым.

— Похож…

— Никогда в жизни, — повторил Авдеев.

— А как сходство объясняете? — спросил Деркач.

— Не могу знать, был сильно выпивши. Главное, закусь была хорошая, это я точно помню. Я особенно уважаю под водку рыбу в томатном соусе и квашеную капустку. Ну, да это точно все русские уважают. Вы, граждане начальнички, из русских оба? Извините, конечно…

— Из русских. Вы не отвлекайтесь, Авдеев.

— Так я и говорю: выпили. Ик — ничего не помню. Двух баб, с которыми пили, помню. А боле — ничего, извиняюсь, конечно. Провал в памяти.

— Это их, тех женщин, с которыми Вы пили до беспамятства, нашли у Вас перстни, ключи. Им они принадлежали? — напористо спросил из — за спины Петруничев.

Авдеев испуганно обернулся на жесткую интонацию голоса опера.

— Не могу знать. Может, и подбросили. У ментов это сколько хотишь. Извиняюсь, конечно, я вас в виду не имел.

— Не вспомните, ли, Авдеев, может, кроме тех двух пьющих бабенок, извиняюсь, барышень, еще кто участвовал в Вашей дружеской попойке?

— Попойка, это, я извиняюсь, когда одни мужики. И это Вы правильно изменили свои слова, — компания. Так точнее.

— Так как же? Был кто еще? — рявкнул над ухом Петруничев.

— Вот если честно, гражданин начальник, — вжав голову в плечи повернулся на вопрос Авдеев, то какой — то свет брезжит. Вдали.

— Не понял? Что за свет? Ты давай, точнее, Авдеев, нам с тобой тут весь день сидеть недосуг, надо еще твоих поклонниц, из той компании разок допросить…

— Понял, понял. Я не тяну. Я как скорее. Так что, — вспышки такие в сознании: раз — мелькнет такое, вроде как три бабенки…

— Три? У Вас сидели две.

— Так те — другие. Вот вспышка. И, говорю, три бабенки к нам в дверь стучатся, когда мы трое, я и две девушки, сели культурно выпивать, закусь разложили на столе, но «Довганевку» еще не раскрыли. Сразу уточняю для следствия. Ящик «Довганевки» это не я из орсовского магазина взял, это… Словом, не я, и точка. Я так и запишите.

— Так, и запишем Авдеев, ты не волнуйся. Если точно, так твоя «Довганевка» меня в предпоследнюю очередь интересует. Ты вот что, Авдеев. Петруничев крутанул стул, на котором сидел Авдеев, развернул его к себе так, что лицо Авдеева оказалась прямо перед лицом Петруничева

— Ты мне колись поскорее про тех трех девиц, может этим ты сильно облегчишь свою немалую перед законом вину. Так что? Вошли трое?

— Вошли трое, — машинально повторил испуганный Авдеев.

— Девушек?

— Каких девушек?

— А тех, что пришли к Вам, когда Вы с двумя подругами уже банку с рыбой с томате вспороли и выпить собрались.

— А, те… Не, Вы, гражданин начальник, вначале чистосердечное признание мне запишите, дескать, не он, то есть, не Авдеев, водку в ОРСе украл А иначе разговора не получится. Мне лишнего не надо. Пил — было, вполне возможная вещь, что трахнул Верку Красючку. Но с ее согласия, запишите. Мне без согласия бабу трахнуть сил не хватает.

— Об этом, — потом. Давай про трех баб, которые неожиданно к вам зашли.

— Ах тех, так что про них говорить, — заюлил Авдеев. Но Петруничев попридержал крепким коленом кресло, и как ни старался Авдеев раскрутить его обратно и снова оказаться лицом к лицу с молодым, и потому, как казалось Авдееву, неопытным Деркачем, ничего у него не вышло.

— Чего про них говорить — то? — вяло сопротивлялся он.

— Вспомни все подробности, Авдеев. Это очень важно. В том числе и для тебя. Ты понял? Для тебя важно…

— Ну, все я не помню, — казалось, сдался Авдеев, прикинув, что неизвестная опасность где — то там далеко, а вот "крутой опер" Петруничев рядышком и от него так просто не выскользнешь. — Значит, открыл я банку, собрался «Довганевку» по стаканам разбить. А тут, — вот чисто конкретно, как вспышка, момент помню: вроде как три бабы заходят.

— Без стука?

— А чего стучать? Двери у меня завсегда открыты для хороших людей. Которые с выпивкой идут в гости.

— А те три девушки были хорошие?

— А то.

— А как выглядели? Во что были одеты?

— Это помню смутно…

— Давай, что помнишь. И не тяни кота за хвост. Я этого не люблю. Быстро и точно отвечай, что помнишь. Пусть — вспышками. Но не дай тебе Бог врать мне! Ты понял? — придвинул свое лицо к роже Авдеева майор.

— Понял — понял — понял. Вроде, как зашли, — это помню. На стол сразу пузырь коньяка. "Выпить, — говорят, — охота. И негде и не с кем. Можно ли с вами?". "А чего, отвечаю, нельзя? Можно". На халяву, извиняюсь, гражданин начальник, всяк горазд, и Вы бы не отказались. Виноват, виноват. Вы бы отказались. А другие менты, может и нет. Я не отказался. Я, значит «Довганевку» — в сторону, она никуда не уйдет, потому как стеклянная. Куда ей без ног — то, ха — ха. Виноват, виноват, я сейчас, вспоминаю, да не давите Вы так на меня, гражданин начальник, в смысле товарищ майор, я и так молниеносно все вспоминаю. Значит, — коньячишко дармовой по стаканам… По глоточку, — на шестерых. А они — не углядел, сами пили, али нет, но в тот момент — враз — на стол вторую бутыль коньячишку…

— В Вашей комнате бутылок от коньяка мы не нашли, — задумчиво заметил Деркач.

— Не могу знать, дорогие товарищи начальники, — продолжал путаться в обращениях к офицерам Авдеев, — Может, плохо искали… Виноват, виноват… А может, знаете ли, те бабенки с собой унесли. У нас на углу из под пива, темные бутылки, завсегда берут, а из под коньяка — если подход имеешь. Те бабенки, видно подход имели. Унесли с собой.

— Может и сдали, — согласился Петруничев. — Но я что — то сомневаюсь, Авдеев.

— О, точно, гражданин начальник. И я вот засомневался. А может они и не сдавать бутылки унесли? Может, они какой — нибудь херни в коньяк насыпали, хороший напиток испортили и мне забота, — что помню все из прошлого как вспышки. Это пройдет, как считаете?

— От тебя зависит. Но медэкспертиза подтвердила, что вы пили водку «Довганевку» и коньячный спирт.

— Во, а я что говорю? Чистый спирт. Но честно — клопами пахнул.

— Но — и только, — глядя в глаза Авдееву отчеканил Петруничев. Никакого там клофелина, который подсыпают, чтобы хозяин потерял сознание, а в это время, скажем похитить у него ценности…

— Да какие у меня ценности? Я даже бутылки во время сдаю, у меня ничего не залеживается. Характер такой — аккуратный.

— Я и говорю, — никаких веществ, которые могли бы тебе, сучий ты потрох выбить память, в крови твоей не было, и в стаканах, из которых вы дома пили, таких следов нет. Ни у тебя, ни у твоих подруг. Значит что

— Значит что?

— Значится, что и ты, Авдеев, и те две твои приблядушки, — врете, как сивые мерины, извини за применение такого термина к женскому полу. Или, говоря по — научному, вы неискренни со следствием. И это вам всем троим грозит, ух ты, какими неприятностями, даже говорить не хочется! Так что колись, Авдеев, и посоветуй, чтоб кололись на очной ставке с тобой те две твои подруги…

— Подруги… Им знаешь кто подруги? — доверительно спросил Авдеев.

— Ну, ну, не забывайся, Авдеев. Давай, поподробнее про тех дам. И не тяни. Устал я с вашим братом, жуликами, разговаривать. Трудный вы контингент. И неприятный. Каждое слово из вас, как клещами вытягиваешь.

— А вот боле, что сказал, не помню ни хрена, гражданин начальник. Хошь действительно клещи неси.

— Хорошая идея, а, лейтенант? — улыбнулся Петруничев Деркачу. — Сам предлагает…

— Да не помню я, граждане начальники, ни хрена. Как в тумане все. Честно. Вспышкой — раз, три бабы, модно одетые, молодые…

— Могли бы их узнать?

— Да, в смысле — нет. Силуэт вижу. А далее — как в дыму. Лица, извиняюсь, расплываются.

— Ладно, на сегодня все. Идите в камеру. Вспоминайте. Если что конкретное вспомните, проситесь на допрос, не ожидая вызова. Это Вам зачтется

Версия 5. "Двойное убийство". "Автора…!"