И вышел, оставив дверь в тёмный коридор распахнутой, будто удивлённо разинутый рот.

***

По-властительски надменно-вежливый слуга заверил Леору, что вещи её будут скоро доставлены, поинтересовался, не нужно ли ей чего, предупредил, что завтрак подадут по первому желанию, и удалился, оставив девушку в одиночестве. А одиночества ей не хотелось совершенно, душа жаждала действий, причём немедленных.

Для Недил это было нормальным состоянием: свои неудачи, а тем более разочарования, она предпочитала исправлять и как можно быстрее. Только вот что сейчас делать, кадет понятия не имела.

Леора медленно втянула воздух, пахнущий мебельной полиролью, сухой лавандой и чуть-чуть пылью, выдохнула, вдохнула ещё раз, успокаиваясь. Присела на краешке громадной, на половину комнаты, кровати, погладила стёганное атласное покрывало. Встала, прошла к окну, ведя ладонью по безупречно чистой крышке бюро, по пустым книжным полкам. Отодвинула тяжёлую портьеру.

Окно выходило в продуманно запущенный сад, уже светлеющий, но ещё по ночному сумрачный, влажный – приехала-то она на самом деле рано. Солнце только угадывалось где-то там, за углом жухлого лабиринта живых изгородей, за ещё голыми ветками то ли яблонь, то ли вишен, под которыми белели пятна не до конца сошедшего снега.

Леора аккуратно поправила занавеску – любоваться утренним садом хотелось ещё меньше, чем одиночества. Пореветь бы в подушку, сладко так, от души, но нельзя, да и не очень тянуло. Так, чуть-чуть совсем.

Нет, никакой немедленной победы она не ожидала, конечно. И что маркграф её узнает, почти не надеялась. Почти, потому как герб-то и девиз Редиш опознал. Всё-таки, наверное, он не часто одним выстрелом меняет девичьи миры.

Или часто?

Четыре года с тех пор прошло. Кто бы сказал, много это или мало. Наверное, с точки зрения человека, их прожившего, кошмарно много: четыре года, сорок восемь месяцев, тысяча четыреста шестьдесят дней, а иногда и часы считать приходилось. Вот для наблюдающего со стороны, наверное, это и не срок вовсе. Ну а для памяти…

Память – штука выборочная, держит лишь то, что самой ей приспичит.Тоона посчитала достойным хранения.

Цитадель Краснодолья выстоять не могла – защищать её было попросту некому. Уходя, властитель оставил гарнизон в пятьдесят солдат, только-только, чтобы на дозоры хватило. Никто ведь не знал, чем битва у Белоозера закончится. Да что там, никто подобного и предположить не мог! Тем более комета, гарантированно обещавшая полный разгром суконикам[3], всё ещё висела у горизонта, красный короткий росчерк был виден даже днём.

Но в замке осталось всего пятьдесят солдат, полторы сотни крестьян, успевших укрыться за стенами, несколько десятков работников и слуг, да властительница с сестрой, тремя дочерьми и маленькой племянницей. А под стенами цитадели затягивала узел семитысячная армия.

Мать с утра приказала всем женщинам спуститься в винный погреб – и это было ещё не страшно. Даже когда она одной рукой прижала Леору к своим юбкам и приставила ей к горлу остриё тонкого, как гвоздь, клинка, страшно не стало, когда сестрёнки разом заревели тоже. И грохот, доносящийся сверху, не очень-то пугал. Ну да, казалось, замковые стены рушатся прямо на сводчатый потолок подвала и представлялось, будто гигант в стальных сапогах пинает камни, но ужаса это не нагоняло, наверное потому, что уж слишком на сон походило.

Страшно было вчера, когда прискакал гонец, неузнаваемый от растрескавшейся корки пыли, пота и крови, а его взмыленная лошадь рухнула прямо во дворе, да так и не встала. И когда посыльный, хрипя, сухо откашливаясь, сообщил: битва проиграна, властитель Краснодолья с наследником были вынуждены спешно бежать, а его брата и оба племянника пали героями, прикрывая отступление, настоящая жуть взяла, показалось, что земля под ногами проваливается. Ещё, помнится, хоть и хотелось бы забыть, подлая мыслишка мелькнула: с ними-то, с оставшимися женщинами, что теперь будет? И от этого жуть стала только ледянее.

А подвал, и грохот, и рёв сестрёнок, и дрожащий, подпрыгивающий у горла стилет своей нереальностью накрыли вчерашний страх, сделав его полупрозрачным, получувственым.

Когда дверь в подвал начали выбивать, Леора только крику матери и удивилась: «Не входите! Здесь дети! Мы их убьём!» – к чему такое говорить? Кому какое дело, дети тут или только бутылки с вином?

До вопроса, зачем детей убивать, она так и не додумалась.

Жену властителя, конечно, никто слушать не стал, дверь выбили и в подвале стало черным-черно от мундиров, и очень тесно, и душно от ворвавшейся следом вонючей гари. Леору больно схватили за плечо, потащили в сторону. Мать дико вскрикнула, махнула широким рукавом, как вороньим крылом – ключицу обожгло болью. Всё кругом завертелось, раскручиваясь, убыстряясь. Прямо перед лицом появилась чья-то морда, показалось, что кабанья, дыхнула гнилыми зубами, и ухо дёрнуло болью.

А вот это дошло: Леора поняла, что тот, с кабаньей мордой, с неё серёжки сдирает и не очень-то церемонится, мочку порвал. Тут опять страшно стало – чуть-чуть до мокрых юбок ужас не дотяжелел.

А потом трахнуло тем самым: «Бах!», по щеке мазнул горячий воздух, а её саму развернуло. Мужчина, показавшийся огромным, в начищенной до зеркального блеска, но слегка подкопчённой кирасе, сунул куда-то в сторону курнувший дымком пистолет.

– Один раз сказал: с мародёрами цацкаться не стану, – объявил громко, получилось у него даже громче, чем выстрел. И мотнул головой, откидывая коротковатые волосы назад. – Второй раз не повторяю.

В подвале стало не то чтобы тихо, но гораздо тише, чем до того, круговореть улеглась, превратившись в суетливое, но деловитое движение. Даже мать орать перестала. Оказывается, она кричала, да ещё как, настоящей волчицей завывала.

Леора хотела было глянуть, куда подевался кабан, но ей не дали. Гигант её за плечо придержал, присел на корточки, отвёл её ладонь, которой девушка прикрывала ухо с уцелевшей серёжкой.

– Тебе сколько лет? – спросил.

– Четырнадцать, – почему-то ответила старшая дочь властителя, хотя ей уже несколько месяцев, как пятнадцать исполнилось.

Сказала она так, наверное, от растерянности. Уж больно глаза гиганта её удивили – точь-в-точь как у кухаркиного кота: не то жёлто-зелёные, как недоспелые лесные орехи, не то зелёно-жёлтые, будто зрелый крыжовник.

– Четырнадцать – это неплохо, – кивнул мужчина и подтолкнул под лопатки Леору к тётке.

Та схватила племянницу, задвинула себе за спину, прикрыла подолом, словно боялась, что гигант ребёнка утащит. Зря боялась, тот, в кирасе, на них больше внимания совсем не обращал.

Гораздо позже, когда Леора уже в корпусе училась, в руки ей попался какой-то глупейший романчик, из которого она и узнала, что такой цвет глаз, как у маркграфа Редиша – генералом он тогда ещё стать не успел – принято называть золотистым. Хотя никакого золота там и в помине не было. Просто светло-карие с зеленью. Как у кота. У кухаркиного.

Впрочем, ни на её жизнь, ни на любовь цвет глаз никак не влиял и повлиять не мог. Как его не называй.

***

До самого обеда никаких приказаний от маркграфа и не поступило. Леора позавтракать и выкупаться успела, немногочисленные свои пожитки разобрала, а её никто так и не побеспокоил. Пришлось самой идти искать кого-то, кто мог хотя бы намекнуть, что ей теперь делать.

«Кто-то» нашёлся сразу за дверью и оказался всё тем же слугой, всё с той же надменностью объявивший, что «хозяин отбыл по делам», «обещался быть не ранее завтрашнего вечера» и «никаких указаний по поводу гостьи не оставил».

Недил хотела было растолковать зазнаистому, что она не гостья, но передумала, и даже объяснить, как до нужного адреса добраться, просить не стала. О чём очень быстро пожалела.

Столицы она практически не знала. Магический корпус, конечно, располагался неподалёку, в Кайпеге – до столицы всего-то день конного хода, а при желании можно и быстрее управиться. Вот только короткие увольнительные не давали курсантам возможности достопримечательности изучать – до ближайшей таверны бы добраться, наесться от пуза, да пару стаканов строго запрещённого вина выпить. Это если, конечно, деньги есть. А поскольку появлялись они редко, то и смысла в долгих прогулках не было никакого.