Она слышала летучих мышей, переругивающихся под козырьком крыши. Где-то рядом заухал филин. Девочка взглянула на Тати. Та едва заметно кивнула.

Они вскочили, стараясь не разбудить других детей, спавших на бесчисленных низких койках, поставленных в четыре ряда. Они стянули с кроватей наволочки и простыни и на цыпочках двинулись между рядами посапывающих сироток.

Приоткрытая дверь шумно заскрипела старыми, полуржавыми дверными петлями. Девочки замерли. Кто-то из детей зашевелился, перевернулся во сне. Все стихло. Они двинулись дальше.

Во всем монастыре стоял густой запах ладана. Девочка к нему так и не привыкла; даже спустя целый сезон он вызывал у нее тошноту.

В коридоре послышались шаги и голоса. Девочка увидела две тени, отбрасываемые на стену тусклой свечой. Тати настойчиво потянула ее за руку; они нырнули под лестницу и затаились.

Послышался скрип открываемой двери. Шаги и голоса стихли. Выждав еще немного, девочки зашевелились и быстро, бесшумно взбежали по каменной лестнице.

Они остановились перед нужной им дверью. Переглянулись, набираясь решимости. Наконец Тати кивнула и осторожно, стараясь не издать ни звука, отворила дверь.

Дудля, как они и ожидали, мирно спала, похрапывая. В руках она сжимала четки с крестом.

Координируясь жестами, девочки заняли позиции у изголовья кровати – каждая со своей стороны. Тати по очереди разогнула пальцы: раз, два, три.

Ловким движением затолкав в глотку Дудли скомканную наволочку, девочка схватила правую руку настоятельницы и резво привязала ее к кровати под протестующее, глухое мычание. Связав монахиню еще и по ногам, девочки удовлетворенно оценили результат.

Тати подбоченилась.

– Может, глаза ей выколем? Смеху ради, – спросила она, поигрывая в руках заточкой из деревянной ложки.

– Мы тут не затем, – девочка потрошила комод, сваливая всю найденную одежду в кучу. Ее было немного – несколько одинаковых монашьих роб, кальсонов с оборкой, одно довольно закрытое, но все же светское зеленое платье из бархата.

– Грешно, сестра, – потряхивая платьем в воздухе, усмехнулась девочка. – В бордель, небось, хаживаете?

Дудля не отреагировала.

Вытащив ящики из комода, девочка обшарила внутри и выудила запертую шкатулку.

– Говори где ключ, старая, не то порежу, – Тати приставила к ее морщинистому горлу заточку. – Заорешь – сдохнешь.

Она вытащила кляп.

– Ничего не скажу, сатановы дети. Бог меня защитит, – спокойно сказала Дудля.

Тати вспыхнула. Нехорошо усмехнувшись, она процедила «посмотрим», и занесла вверх руку, сжимавшую заточку. Она снова и снова наносила удары под вопли и визги монахини. На белые простыни пролилась кровь.

– Ты че творишь?! – девочка шумно грохнула шкатулку о пол. Та оставалась закрытой. Под стоны Дудли, чертыхаясь, она не без труда подняла вынутый ящик комода и с силой ударила его ручкой о шкатулку. Крышка с треском отвалилась, дерево вмялось. Посадив пару заноз, девочка выудила оттуда медный ключ.

– Деру, твою мать!

Двери в коридоре открывались одна за другой, заспанные монахини в ночных сорочках выглядывали из них, встревоженные жуткими криками настоятельницы. Девочки рванули вниз. Они должны были сбежать вдвоем через заднюю дверь храма и кладбище, затем по сточным каналам до большого озера, таков был план. Но девочка внезапно остановилась, повинуясь неведомому импульсу тревоги, нарастающей с каждым шагом, который удалял их от общих спален.

– Держи, – девочка передала ключ Тати. – Разбужу остальных.

– Ну уж нет уж! – Тати развернулась. – Вместе до конца.

Девочка коротко кивнула и они кинулись с шумом и гамом будить сироток, большинство которых было младше них.

– Шевелимся! – подгоняла Тати заспанных детей. – Кто не успел тот опоздал!

С лестницы доносился возмущенный ропот монахинь. Они спускались вниз, и спускались быстро. Кто-то пронзительно завизжал – видимо, обнаружив замученную настоятельницу, привязанную к собственной кровати.

Тати, ведя за собой хвост из полуспящих сирот, рванула в сторону задней двери храма. Девочка замыкала шествие.

Тяжелая дверь не поддавалась, и Тати едва не разбила себе плечо, пытаясь ее вытолкнуть. Когда та наконец распахнулась, ребятня толпой повалила в узкий проход. Тати придерживала дверь с другой стороны, давая детям выбежать.

Девочка оглянулась. Словно на застывшей масляной картине она увидела разъяренные лица трех стремительно приближающихся монахинь, схватившихся за подолы сорочек. Девочка закрыла глаза.

Резким пинком она вытолкнула последнего мальчика на улицу, после чего что есть силы рванула тяжелую дверь на себя, захлопывая ее. Тати стучала с той стороны, выкрикивая вымышленное имя девочки.

Пока добудились звонарку, пока объявили тревогу и организовали облаву, было уже поздно. Дети ушли через сточные каналы и были таковы.

Дудля выжила – заточка Тати была мелкой и все раны оказались поверхностными.

Клеймив девочку безбожницей, монахини передали ее в руки городской стражи, заявив, что ее пропащая душа должна доживать свои дни в трудовом лагере.

– Да простит тебя Бог за твои деяния, Ося. Молись. В молитве и боли искупаются грехи, – напутствовала ее Дудля.

Закованный в латы патрульный крепко связал девочке руки грубой веревкой.

– Лилит, – смотря настоятельнице в глаза, сказала девочка. – Меня зовут Лилит.

– Не люблю эту историю, – клюя носом, недовольно сказала Дарири.

– Хорошая история, – не согласился с ней Окри, слушавший Лилит внимательно и завороженно. – Ты хорошо поступила.

– Да иди ты. Я каждый божий день в лагере жалела, что не смылась по-тихому.

– Важны не слова, а дела, – упрямо сказал Окри. – Тятя так всегда говорил.

– И посмотри, как кончил, – усмехнулась Лилит. – Так себе пример для подражания, а?

Окри не ответил, уперев глаза в землю. Лилит махнула рукой и улеглась на бок, закрыв глаза. Дарири разочарованно вздохнула и залезла в спальник с головой.

– А что мы будем делать в храме? – снова подал голос Окри.

Лилит приоткрыла один глаз.

– Отдохнем несколько дней. Потом я поеду в Чинджу. Работа у меня там.

– В смысле несколько дней? – встрепенулась Дарири.

– Дольше не получится.

– Ну хоть тамису давай там побудем? Сама же говорила, что хочешь в горы, тренировки там…

– Ну так и побудь тамису. Или две. Сколько хочешь можешь побыть. А мне работать надо.

– В смысле? – Дарири приподнялась на локте. – Ты без меня в город собралась?

– Работать я езжу одна, Дарь.

– Ну так и работай одна, я что, не найду чем заняться? – с досадой в голосе спросила чародейка.

Лилит сдержанно вздохнула.

– Посмотрим, – ответила она коротко. – Все, дайте поспать. Завтра до подножия еще весь день топать.

День выдался знойным, но несмотря на жару они достигли постоялого двора даже немного быстрее, чем планировали. Их встретило пять небольших минок, стоящих по бокам широкой дороги. На одной из них висела деревянная вывеска. Других паломников вокруг не было, но Окри и не смотрел вокруг себя. Он завороженно уставился на гору, которая круто уходила вверх, почти целиком прячась в рано наступивших сумерках.

Лилит поднялась на крыльцо минки с деревянной вывеской и небольшим фонарем на крыльце. Она тихонько свистнула мальчику, который замер, задрав голову к небу.

– Идешь? – спросила Лилит, дергая на себя дверь. Окри встряхнул головой, сбрасывая с себя наваждение, и последовал за Лилит внутрь.

– Рассвет, аджумма, – сказала Лилит по-аньянгски, едва ступив на ровный деревянный пол. – Одну минку на ночь.

Она подошла к стойке, и бросила на прилавок десять серебряных юнов.

– За минку пятнадцать.

– Уже пятнадцать? – Лилит вскинула бровь, и доложила оставшуюся монету. – С ужином и завтраком, хоть?

– С ужином и завтраком, – кивнула ей аньянгка. – До рассвета.

– Пойдет. Рассвет.