– Прости, прости… – забормотала она.
На подпругу ушло много времени, девочка не была уверена, достаточно ли затянула ее, но нужно было торопиться. Она схватила узду и завертела ее в руках, пытаясь понять, что куда крепится. Конь упрямился и отворачивал голову, отказываясь брать стальной трензель.
– Ну пожалуйста, родной! – взмолилась девочка и настойчиво натянула узду на его голову. Конь куснул удило, но поддался, и девочка облегченно выдохнула, сунув босую ногу в стремя. Ей было страшно садиться в седло, но трактирщик, который мог появиться в любой момент, пугал куда больше. Схватившись за основание гривы и заднюю луку, девочка привстала на стремени и перекинула ногу. Конь засеменил на месте, недовольно тряся головой.
– Тихо, тихо, – девочка обмотала узду вокруг рук и сжала бока коня ногами, опасаясь свалиться. – Как же ты…
Повернув к ней голову, конь тихонько заржал и пошел. Девочка подняла глаза к небу, шепча благодарности.
Она направила коня вверх по дороге, к выходу из долины. Пахло летом: рожью, цветами и горячей землей. Девочка взглянула на солнце, которое жарило вовсю, и одернула задравшийся сарафан.
– Что будем делать? – спросила она у коня. Тот не ответил. – Вот и я не знаю, – она шмыгнула носом. – Куда податься-то, с клеймом…
Девочка со страхом подумала, что будет, если она не найдет еду, и снова покосилась в сторону Яри, скрип старых сосен которой разносился по всей округе. В Яри никогда не охотились и не ходили туда за дровами, а детей нещадно секли за одно упоминание ее в разговорах. В Коши говаривали, что Ярь полна демонов и разной твари, что там снуют плотоядные крени, и сам лес обвивает заблудившихся путников корнями и утягивает под землю. Ярь всегда громко скрипела даже при полном безветрии; говаривали, что это сгинувшие души, обернувшиеся деревьями, стонут в страданиях. Одна мысль о темных дебрях густой чащи навевала на девочку ужас.
– Пройдем еще с десяток стадиев вдоль кромки, – сказала она коню. – Ежели не повезет, свернем…
Она припустила коня чуть быстрее вверх по холму. Из под копыт его вздымалась пыль. Достигнув вершины, девочка натянула узду, и, прижав ладонь ко лбу, огляделась.
Вид был красив. Оставшаяся позади долина была окружена горной грядой, над которой, крича и переругиваясь, вили гнезда гарпии. Старая Марта всегда стращала, что гарпии охочи до детей, подхватывают их когтями, поднимают высоко и сбрасывают на скалы. Однажды заезжий путник – девочке тогда показалось, что он колдун – посмеялся над этим и сказал что-то о том, что крестьянское невежество и раскаленным мечом не выжечь.
Впереди лежала широкая дорога, уходящая вниз. Девочка заглядывалась на то, как по холмам гуляет ветер, волнами приминая траву. Потом взгляд ее упал на Синие Вершины – длинную горную гряду, покрытую снегом. Даже отсюда она видела пологий склон, ущелья и трещины – интересно, живет ли там кто-то, так высоко в горах?
Показались очертания небольшой деревни – домиков в пятьдесят, не больше – чуть влево от дороги. Неподалеку на лугу пасся скот. Девочка неуверенно приобняла себя за плечо, и, тихонько молясь, повернула.
– Авось не помрем, да, сивка? – сказала она, обадривая себя.
Чуть поодаль от основной гряды хат на пастбище сидели двое мальчишек, на вид чуть старше девочки. Они увлеченно болтали и смеялись, но повернули головы и разом замолчали при ее приближении. Мальчишка справа – щуплый, белокурый, лет пятнадцати – жевал длинную травинку. Слева, помладше, был рыж и бледен, лицо и руки его были покрыты веснушками.
– Тебе чегой? – неровным, ломающимся еще голосом, спросил мальчишка справа.
– Ничегой, – ответила девочка.
– А чегой пришла тогда? Ты чейная будешь?
– Ничейная.
– Так вали отсюда, раз ничейная, – вмешался в разговор рыжий. – Где сивку взяла?
Девочка утерла нос.
– Мне идти некуда, – опасаясь смотреть им в глаза, сказала она.
– Сирота чтоль? – чуть сощурившись, спросил белокурый.
Девочка кивнула после небольшой паузы.
– Ну.
– Как звать тебя?
– Витка, – ответила девочка.
– Иди туда, – мальчишка показал рукой в сторону деревни. – Там возле колодца Бука стоит. Ее спрашивай, поможет. И это… скотинку-то оставь. Мы присмотрим, – голос его зазвучал заметно мягче, чем до этого.
Бука оказалась крупной женщиной с громким, басовитым голосом, разносящимся по всей улице. Возле нее стояли два пустых ведра и худощавая рыжеватая женщина, одетая в лен. Девочка замерла в нерешительности в нескольких шагах от них, одергивая рукава сарафана.
– …за косу оттаскал. Злобный, зараза, весь в папашу, чтоб ему в аду гореть… – донеслось до нее. Рыжая женщина кивала в ответ, потом перевела глаза на девочку, заметив ее присутствие. В ее грустном, тяжелом взгляде появилось удивление, и почти сразу – жалость.
– Боже святы! – воскликнула она, бросаясь к девочке. Та отшатнулась, и женщина опустила руки, протянутые было к ней. – Ты чье, золотце?
Бука развернулась всем телом и вразвалку подошла к девочке, окидывая ее взглядом. На ее подбородке была большая бородавка.
– Не трожь ее, Тайка, – пробасила она. – Рукава-ка закатай, девчуль.
Девочка обреченно отвела глаза и подняла рукав, демонстрируя клеймо.
– Боже святы… – повторила рыжая женщина. Девочка уставилась в землю перед собой.
– Чего пришла, дьявола принесла в наше село? Иди куда шла, отродье, – сплюнула Бука.
Девочка подняла на нее глаза, упрямо оставшись стоять на месте.
– Не уйду, – твердо сказала она, сжимая кулачки. – Камнями закидайте. Все равно на дороге сгину.
– Я те щас дам, камнями! – Бука подняла было руку, но Тайка встала между ней и сжавшейся от страха девочкой.
– Спятила? На ребра ее посмотри, она ж не ела с тамису2! – сказала она, загораживая девочку собой.
– Это ты спятила, отродье выгораживать! Беду накличешь!
– Беду накличем, если ребенка на смерть отправим! Я к себе ее возьму.
– Ой, дура, – Бука махнула рукой и вернулась к ведрам. – Попомни мои слова, придет к нам лихо из-за нее!
Тайка повернулась к девочке и присела возле нее, заглядывая в лицо светло-карими глазами, полными теплой доброты.
– Пойдем накормлю тебя, – мягко сказала она. – Как ты на ногах еще стоишь-то, бедняга…
Девочка часто закивала, смотря на нее с благодарностью.
– Спасибо, кирья, спасибо… – забормотала она. – Я готовить могу, убираться, скотину кормить…
Тайка улыбнулась и встала.
– Поешь сначала, потом решим. Пошли-ка. У меня уха вчерашняя осталась еще.
Хата была маленькой, меньше, чем родная хата девочки в Коши. Потолочные балки были подточены древесными жуками, угрожая целостности покатой крыши, выложенной грязью и камышом.
Девочка замерла на пороге, глядя на выцветший пол. Тайка направилась к холодной печи, кивнув девочке на трехногий табурет, стоявший возле стола.
В дом, хохоча и чуть не снеся девочку, ворвались две белокурые девчушки лет шести, и принялись носиться вокруг стола, улюлюкая и смеясь.
– Ну-ка не носиться в доме! – прикрикнула Тайка. – Матери все расскажу! Пошли вон, мерзавки!
Одна из них подскочила к девочке, смотря на нее снизу вверх.
– Ты кто такая долговязая? – без пауз спросила она.
– Вон, кому сказано! – рассердилась Тайка. – В поле идите носиться!
Девчонка показала Тайке язык, и они обе, смеясь, выскочили на улицу, оставив дверь без замка нараспашку.
– Безмозглые девки, – проворчала Тайка, снимая с печи горшок. – Ты садись, девчуль. Как звать тебя?
– Витка, – ответила девочка, закрывая дверь и проходя к столу.
– Ешь вот, – Тайка протянула ей ложку. – Греть уж не буду, вижу ты слюной вон капаешь. Булочку сейчас дам ржаную.
Девочка набросилась на уху, черпая небольшой деревянной ложкой и наклоняя горшок, чтобы зачерпнуть побольше мяса. Водянистая недосоленная уха казалась ей самым вкусным лакомством, которое девочка ела в жизни. На ее глазах почти выступили слезы радости.