– Иди, – глубокий, властный голос резко выделялся из ропота толпы. Он прозвучал в ушах звоном большого колокола, отозвавшись эхом в груди и теле. Высокая девочка утерла покрасневший от слез нос. Она стояла, вперившись в землю перед собой, не в силах поднять глаза.

В руке она сжимала маленький узелок, вцепившись в него до белых костяшек. Волнистые волосы цвета воронова крыла были лохматыми и неухоженными, и ниспадали на лицо девочке, прикрывая ее тщетные попытки не разрыдаться.

Девочка оторвала от земли затравленный взгляд. Волосы открыли ее бледное, худое лицо с дрожащими на нем губами.

Вся их небольшая деревня собралась вокруг. Кто-то смотрел на девочку с презрением, кто-то с осуждением, кто-то не смотрел вовсе. Чуть поодаль женщина буднично отчитывала трехлетнего сынишку в льняной сорочке за какой-то пустяк.

Мужчина с большими залысинами, стоявший перед девочкой, скрестил руки на груди. В бороде его настойчиво пробивалась седина, постепенно беря свое.

Девочка почувствовала, как резко подкатившие слезы сдавливают ей горло. Она сдерживалась изо всех сил, но губы ее прыгали, а слезы все равно катились из глаз упрямыми ручьями.

– Иди, – повторил мужчина, громче и настойчивей. – Иди, и да простит тебя Бог за то, что ты натворила.

Пожилая женщина из толпы презрительно сплюнула на землю. Утирая глаза, девочка развернулась. После нескольких шагов она не выдержала: рыдания с хрипом вырвались из ее горла. Ее тело сотрясалось от плача, но она продолжала идти, мелко ступая по дорожной пыли босыми ступнями. Кто-то из бывших односельчан бросил в нее камнем. Он больно ударил девочку по лодыжке.

Она шла вперед, не оборачиваясь, пока деревня не скрылась за холмом. Ей казалось, что если она посмотрит назад, то не сможет идти дальше. Сядет прямо здесь и будет ждать голодной смерти, смотря на свой дом, на то, как каждый вечер затапливают печи, как косят поле, как во дворах играют дети. Как жизнь продолжает идти своим чередом. Без нее.

Что-то подсказывало ей, что оборачиваться нельзя, и она слушалась этого чего-то. Потому что больше у нее ничего не осталось.

Со временем слезы перестали. Девочка чувствовала себя опустошенной. Она смотрела на дорогу перед собой, понятия не имея, куда направляется. Ноги извалялись в грязи и пыли, камни ранили стопы, грубая ткань сарафана скребла свежий ожог. Ее это не заботило; боль пробивалась к девочке вяло и приглушенно, словно чей-то разговор сквозь сон.

Девочка остановилась только когда стало настолько темно, что она больше не видела ни дороги, ни собственных ног. Она сошла на травяную обочину. Под ее пальцами юркнул мышиный хвост, хозяйка которого быстро исчезла в норке.

Девочка легла на траву и долго смотрела на беззвездное небо. Спустя бессчетное количество мин1 она наконец позволила себе закрыть опухшие, уставшие глаза. Сон моментально проглотил ее.

Девочку разбудил шум повозки, прогремевшей мимо на разболтанных колесах. Она резко закашлялась от пыли. Новый день не дал ей даже нескольких мгновений блаженного неведения, которые наступают после пробуждения.

Девочка поднялась на ноги и сощурилась на яркое солнце. В ней проснулось немного воли к жизни. Достаточно, чтобы встать и продолжить свой путь в неизвестное.

Девочка понятия не имела, что ожидало ее впереди – она никогда не покидала окрестностей родной деревни. Отец всегда говорил, что дальше соленого озера пути нет. Особенно для детей.

От воспоминаний о доме сердце защемило, и в горле снова встал ком. Девочка заплакала, тихо и без слез.

На второй день скитаний ей повезло. Она обнаружила на дороге все еще вполне съедобный кочан капусты, видимо, свалившийся с той самой повозки. Жухлые листья только раззадорили аппетит, и девочка решила съесть немного хлеба – единственную еду, которую ей дали с собой. Она хотела съесть совсем немного, но все продолжала механически отрывать от краюхи, жевать и глотать. Она очнулась, только когда хлеба в ее руках уже не было.

Следующий день прошел как в тумане. Девочка шла, повинуясь неведомому инстинкту, ведущему ее вперед чуть ли не помимо ее воли. Сердце болело, ноги едва повиновались ей, голова кружилась. Перспектива голодной смерти стала казаться почти привлекательной.

С темнотой она снова уснула на обочине, в этот раз без созерцаний неба, мыслей и сновидений. Она была слишком уставшей.

На четвертый день девочка проснулась на рассвете от невыносимой жажды. Она сухо сглотнула и огляделась. Ее блуждающий взгляд упал на редкие капельки росы на траве. Девочка набросилась на них, роса налипала на лицо и волосы, едва смачивая потрескавшиеся губы. Она принялась водить по траве трясущейся ладонью и облизывала теплую кожу.

Голод и жажда вернули ее в мир живых, полностью затмив собой горе. Они погнали ее вперед едва ли не вдвое быстрее, чем вчера.

После полудня жара стала невыносимой. Девочке нестерпимо хотелось пить. В горло будто насыпали песок, дерущий глотку и превращающий каждый вдох в пытку. В подлеске она обнаружила куст с ягодами, и хищно накинулась на них. Ягоды были неспелые, вяжущие и кислые, но девочка знала, что в них есть хоть какая-то влага. Она немного отдохнула в тени куста, когда он был полностью ощипан.

Она держалась дороги пошире, никуда не сворачивая, но больше мимо нее никто не проезжал. Девочка уже готова была свернуть в сторону дремучей Яри и искать следы животных, которые могли вывести ее к воде, как ее взгляд зацепился за что-то вдалеке. Пройдя еще немного и близоруко сощурившись, она издала радостный вздох; это был деревянный знак возле тропинки, уводящей с главной дороги.

Сил сразу прибавилось, девочка зашагала бодрее. Свернув с тракта, она припустила почти бегом, уже видя за кустами очертания стойл.

Девочка ринулась вперед и жадно припала к конской поилке. Вода была илистой и песочной, но девочка ощутила это только после по меньшей мере дюжины глотков.

Отдышавшись, она немного пришла в себя и огляделась. Перед ней стоял небольшой дом, старый и покосившийся. Девочка нерешительно ступила на крыльцо. С усилием дернув заевшую дверь, она зашла внутрь.

Было тихо. Только в конце небольшого зала кто-то негромко переговаривался за столом; похоже, она оказалась в таверне постоялого двора. Немного помявшись на пороге, девочка направилась к стойке.

Хозяин – лысеющий мужчина средних лет с небольшим круглым пузом – оторвался от протирки кружек, повернулся к девочке и окинул ее взглядом.

– Как звать? Откуда?

Девочка ненадолго замешкалась.

– Тая. из Коши.

Трактирщик кивнул.

– Рукава закатай.

– Пожалуйста, кирье, – тихо взмолилась девочка. – Я не ела четыре дня.

Трактирщик схватил ее за запястье и насильно задрал рукав. Посмотрев на свежее клеймо, он брезгливо отпустил ее руку.

– У меня приличный двор. Выметайся отсюда, убийца.

– Умоляю, кирье! – девочка вцепилась в стойку. – Дайте хоть краюху хлеба, я тут же уйду!

– Выметайся, кому сказано! – он звонко стукнул рукой по стойке. – И не кажи носа сюда, дьяволово семя!

Девочка посмотрела на него глазами, полными слез, и, всхлипнув, вышла. Какое-то время она стояла на крыльце, пытаясь успокоиться. Она сделала несколько глубоких вдохов, сжала и разжала кулаки несколько раз.

– Не умру, – упрямо сказала она и сделала шаг по направлению к стойлам.

В Коши никогда не водилось лошадей; слишком дорого их было содержать. Но пару раз девочка каталась на деревенском муле, и видела, как редкие заезжие путники седлали своих коней.

Она с трудом сняла со стойки тяжелое седло, и, встав на цыпочки, водрузила его на спину лошади, скорее уронив, чем положив. Чубарый конь зафыркал и беспокойно забил копытом. Девочка вздрогнула и осторожно коснулась его шеи.