– Боже ж ты мой, – Тайка протянула ей булочку. – Бедняга. Не налегай так, с голодухи живот скрутит.

Девочка замедлилась невероятным усилием воли. Ссохшийся желудок и правда заныл, с трудом принимая едва пережеванную пищу.

– Ты с какой деревни будешь, Витка?

– Из долины. Из Коши, – утирая рот, ответила девочка.

– Слыхала. Пастор у вас там хороший, говорят, – Тайка отщипнула кусочек хлеба.

Девочка замерла, не донеся ложку до рта.

– У меня оставайся пока. Ежели работать и правда можешь. У меня дочурка в Яри сгинула с полгода назад, чуть помладше тебя была. Одежка какая осталась, может подойдет.

– Спасибо вам, кирья, – ответила девочка, держась за живот.

Тайка тепло улыбнулась.

– Давай доедай, отмоем тебя да спать уложим. Ты ж поди в пыли спала, вся вон изгвазданная.

Девочка закивала, отправляя в рот последний кусок булочки.

У Тайки был муж – добродушный мужичок с легким нравом. Он часто шутил, подмигивая девочке весело, и то и дело подсовывал ей яблоки в сахаре, пока Тайка не видела.

В свой обычный вечер Тайка без умолку болтала обо всем подряд: о жителях деревни, об урожае, о грядущей зиме. Девочка слушала вполуха и отвечала односложно. В последнее время она стала еще задумчивей и молчаливее, чем раньше.

Другие дети обходили девочку стороной, и почти никто в селе с ней не разговаривал. Она не настаивала; ей было достаточно, что ее кормят и дают крышу над головой. О большем она не просила.

Однажды ее поколотили мальчишки. Девочка не защищалась, просто лежала на земле, поджав под себя ноги, пока им не наскучило ее избивать. В хату она вернулась в соплях и синяках, утирая разбитый нос. Тайка пожалела ее, но разбираться не пошла.

– Ничего я им не сделаю, Витка. И ты не делай; чуть оступишься тебя сразу выгонят, если не чего похуже. Бить будут – лежи и не двигайся, обзывать будут – молчи. Поняла? – сказала она, утирая ей нос платком. Девочка ничего не ответила.

Девочка с детства не любила стряпать, но давно свыклась с неизбежным злом. Она подготовила горшок, начисто его вымыв дождевой водой, и набрала воду для будущего супа. Хозяйская кошка зашипела на нее с печи; девочка ей почему-то не нравилась.

– Ты вообще когда-нибудь улыбаешься? – спросила Тайка, сидящая за столом.

Девочка ничего не ответила, но не удержалась от того, чтобы раздраженно мотнуть хвостом на затылке.

– Волосы у тебя красивые, – не считав характер ее жеста, сказала Тайка. – У меня тоже так волнились в юности…

Девочка принялась нарезать овощи для супа.

– Буковский мальчишка каркушу подбил вчера, представляешь? Такой лоб уже, а все хулиганит. Дурь в башке одна, хоть бы выбил кто. Ты мельче режь, чай не свиней кормить будешь.

Перед ужином они всегда молились, так же, как и в Коши. Глядя на то, как на лицах Тайки и ее мужа, усталых и загорелых, разглаживаются морщины, а взор зажигается благоговением, девочка впервые задумалась, достаточно ли она верит. И верит ли вообще. Она послушно закрывала глаза и проговаривала про себя заученные слова, но не чувствовала при этом ничего особенного. Может, бог просто не любит ее.

Спала девочка на чердаке, на соломенной подстилке. Тайка дала ей лоскуты, чтобы девочка сшила себе одеяло, но они так и остались лежать в куче в углу; девочка никогда не мерзла.

Девочку мучила бессонница. Глядя в потолок ночами, она пыталась подобрать слова для нового странного чувства, которое поселилось у нее внутри с тех пор, как Тайка приютила ее. На сердце почему-то было неспокойно, будто не по себе. Хотелось вспрыгнуть в седло и умчаться подальше, но здравый смысл останавливал девочку. То, что ей дали дом с таким тяжелым клеймом было невероятной удачей, и девочка не собиралась выбрасывать ее на ветер.

Часто в темноте к ней приходил муж Тайки. Обычно болтал, задавал вопросы. Девочка отвечала уклончиво или вовсе отмалчивалась.

Чаще всего он вспоминал дочку.

– Она меньше тебя была, и пухленькая, розовенькая. Ты-то вон какая дылда худощавая, – говорил он со смехом, беззлобно. – Поесть любила вкусно.

Иногда от него сильно пахло самогоном, и тогда он, бывало, плакал. Так было и сегодня, однако сегодня он не разговаривал. Вместо этого он подвинулся к девочке и прижал свои губы к ее во влажном поцелуе. К горлу подступила тошнота, в сердце забилась паника. Девочку будто парализовало: она плохо понимала, что происходит, и не могла пошевелиться. Мягкая в его руках, как тряпичная кукла, девочка сильно зажмурилась и отвернула голову, боясь дышать. Даже когда его рука скользнула ей под юбку, оцепенение не отпустило, не отпустило оно и тогда, когда он взобрался на нее, придавив ее тело к подстилке своим немалым весом.

Девочка не шевелилась. “Только бы это поскорее кончилось, только бы это поскорее кончилось, только бы это поскорее кончилось”, – стучало у нее в голове.

Когда он молча натянул штаны и, не сказав ни слова, вышел, девочка еще долго лежала так: зажмурившись, прижав локти к груди, с раздвинутыми ногами. Когда она, наконец, нашла в себе силы пошевелиться, из ее горла помимо ее воли вырвался громкий всхлип. Она чувствовала себя мерзко, грязно и виновато. До самого утра она молилась лишь о том, чтобы забыть об этом. Но не забыла. И даже сон, который мог спасти от этих чувств хоть на несколько мин, не приходил.

Девочка не спустилась к завтраку. Она не могла заставить себя встать, не могла заставить себя спуститься вниз и смотреть хозяевам в глаза. Полежать еще немного. Хотя бы еще колокол3, прежде чем ее хватятся.

Ее не хватились и к обеду. Потом постепенно стемнело, девочка поняла это по пению кузнечиков. Может, про нее забыли? И хорошо. Значит, можно отсюда не выходить.

С этой мыслью она закрыла глаза и легко задремала. Ей снился невиданный, волшебный лес, в котором деревья вились спиралями и разговаривали с ней. Это было так красиво, так инородно, причудливо и прекрасно, что она заплакала сквозь сон.

Ее разбудил звук резко распахнувшейся двери. Девочка подскочила и отползла к стене, вжавшись в нее спиной. Бука размашистым движением схватила ее за хвост и поволокла к выходу. Девочка молчала и не сопротивлялась. Она вспоминала о своем чудесном сне. Ей хотелось, чтобы ее последние мысли были приятными.

Бука тащила ее через всю улицу, под гневные выкрики крестьян, доносившиеся до девочки. “Сатаново семя”, “шавка дьявола” и “шлюшье отродье”, слышала она.

Бука резко дернула ее за хвост на входе в подвал хаты, и девочка споткнулась, проехав по ступенькам вниз. У девочки внутри все сжалось от ужаса, когда она увидела знакомого вида стул с ремнями, стоявший возле чугунной печи.

– Нет-нет-нет-нет! – взмолилась она, разом очнувшись ото сна.

Она уперлась, но Бука была сильнее. Силой она усадила девочку на стул, застегнула ремни на руках, и принялась поддувать раскаленную печь мехами. Девочка учащенно дышала и сжимала и разжимала взмокшие ладони. Она дернулась, увидев в руках Буки раскаленный гвоздь, и завизжала, когда он коснулся ее левого предплечья. Где-то после третьей буквы Бука дала ей звонкую оплеуху.

– Молчи, семя дьявола!

Девочка ощутила гнев, разбуженный болью и обидой.

– Чтоб тебе сдохнуть! – сжимая трясущиеся кулаки, прорычала она в сторону огромной спины женщины. Та не отреагировала.

Обездвиженная, девочка металась в кресле, силясь освободиться. Она приподнялась на ногах, но руки ее были крепко привязаны к подлокотникам, а стул – прибит к полу.

Бука повернулась, и девочка снова издала вопль боли. Из глаз ее брызнули слезы. Когда Бука вывела последнюю букву, первая уже вздулась волдырем на обожженной коже. Женщина отложила гвоздь и присела напротив девочки.

– Твое сердце отравлено грехом. В Книге Боже ясно говорит…

Девочка приблизилась к лицу Буки, чувствуя, как внутри нее клокочет жадное, всепожирающее пламя.