– Петух или курочка?
– Курочка!
Зажав травину меж пальцев с желтыми полосками под ногтями, дядька вытянул до конца стебель. «Петух!» – показал ершистый пучок с высоко торчавшим хвостиком.
Деревня меня хранила!
9
На следующий день меня ждала новость: у кошки родились котята! Бабушка оставила одного – лобастого, полосатого, с дрожащим хвостом. Гнущимися лапками котенок мял живот матери, сосал молоко, вытягивая мордочку, а наевшись, спал плашмя, иногда переворачиваясь и упираясь задними лапами с крохотными черными подушечками.
Вскоре котенок открыл глаза, но по-прежнему морщил носик и по запаху отыскивал убегавшую мамашу. Кошка пряталась от него на печке, вылизывая тощую спинку.
Однажды я подсунул ей голову, и шершавый язык перешел с шерсти на мою голову. Было щекотно, и я чувствовал, как сжимались волоса влажными кольцами. Я слушал утробное мурчание и удивлялся старательности кошачьего языка. А когда попытался встать, кошка выпустила когти!
В деревне шутили:
– Сереге Ойнину кошка кудри нализала!
После покоса дядя Гриша уехал в город, а мы с дедом ходили за вениками в лес.
И опять, идя по улице, я едва сдерживал рвущегося Шайтана. Он крутился юлой, спутывая веревку, приседая на задние лапы, ошалело сверкая розовыми белками глаз.
Дойдя до лесной опушки, я отвязывал веревку.
Шайтан скрывался в кустах, и только слышно было, как трещали низкие сухие ветки. Потом пес встречал нас на развилке, дедушка показывал ему рукой дорогу, и Шайтан радостно лаял: мол, там уже был! У него были мокрые лапы и брюхо, с налипшим на шерсть песком.
Дорога шла краем болота.
Беспокойно квакали лягушки, шлепаясь в воду и разгоняя зеленую тину меж вихрастых кочек. Нагнешься над тихим омутом, а там кишит загадочная жизнь! На топком дне – хлипкий покой; воткни палку – поднимутся серебряные пузырьки, струйки мути с коричневым илом, полусгнившие сосновые иголки, чешуйки и семечки лесных ягод, оброненные птицами.
Проводив нас, лягушки опять выползали на берег, обляпанные ряской, словно яркими конфетти.
Пес носился кругами, не упуская хозяев из виду; жадно пил воду из луж, с сочным захлебом, роняя слюни в лесные копытца.
Огромные сосны вытягивали толстые ветви, накрывая тенью кудрявые верхушки молодняка. Нежно лепетали березки, от жары сгибались резные листочки на тонких черенках.
Вот нашли поляну с нужными березами, бросили мешки в траву. Пес тут же обнюхал их, затем уселся на хозяйское добро и бил хвостом так, что в складках мешковины выступила пыль. Но вскоре опять убежал.
Мы тоже торопились, словно делали что-то не очень хорошее. Дед наклонял березку, дрожавшую от ствола до самой тонкой веточки:
– Держи крепко!
Остро пахло клейким весенним соком. В руках дедушки мелькало лезвие ножа – ветки падали, на коротышах оставались белые срезы. Обстриженная, как пудель, березка взметнулась обратно, уже без прежнего шума, но словно горько сетуя. Несколько жалких листочков падали уже ненужными. В ладонях еще чувствовался поток ускользающей листвы, зудились липкие пятна светло-зеленого цвета. Все другие березы разгибались с тем же детским испугом…
Затем я поднимал ветки – на кустах смородины, с еле заметными ягодками; на темном брусничнике, выглядывающем из влажных мхов. Нагребал охапку теплых от солнца веток вместе с травой и ягодами и нес их к деду.
Он сидел на березовом бревне, сопревшем внутри. Рыжая труха держалась в толстой коре, как в наволочке. Дедушка складывал ветки в пучок, перетрясая каждую и прилаживая по высоте: тонкие одноствольные – в средину, разлапистые – по краям, белой изнанкой наружу, отчего веник не желтел после высыхания до следующей весны.
Жара усиливалась.
Под соснами расстилался седой мох, и я улегся на его сухое забавно прогибающееся ложе. Пес Шайтан пристроился рядом, жарко дыша мне в ухо.
– Умаялся, – кивнул дед.
– Сколько ему лет?
– Твой отец подобрал на улице. Где-то с полгода до того как ты родился…
Если присмотреться, положив голову на руки: седой мох был покрыт множеством тонких розовых всходов, с вишневой шишечкой на концах.
– А почему назвал так – Шайтан?
Дед поднялся, может, не расслышав; взвалил на плечи мешок. Я пошел следом. И когда спотыкался на кочках, то чувствовал спиной, как дрожат в моем сидоре зажатые листочки.
Поправляя брезентовые лямки, дед Егор произнес, будто только что прочел в книге:
– Сколько запомнишь хорошего – столько и проживешь!
Гамлет
1
В мае, когда подсохла земля, возле нашего дома выкопали траншею. Жильцы навели мостики к своим подъездам, обходя ржавые трубы с дырками, в которых сипел тоскливо ветер.
Дети играли в войну, обороняя «окопы» и швыряясь комьями глины. С каждым днем глина становилась все каменистее, а синяки на лицах все крупнее.
Как-то раз, в выходной день, жителей окрестных домов пригласили на агитплощадку. Люди выходили из подъездов немного растерянные, оторванные от домашних дел. У женщин наспех причесаны волосы, у кого-то следы муки на локте. Молодые мамы везли коляски, на борту висели запасные пеленки.
Негромко обсуждали: мол, будут говорить о траншее!
В небольшом скверике высокие деревья смыкались с двух сторон над скамейками. Малыши и взрослые усаживались на них; пацаны залезли на плацкартные ветви кленов.
На деревянной эстраде появился лектор – большое лысое темя: с одной обочины головы до другой перебегали рыжие прислюнявленные волоски. Говорил он тихо и нудно, никто не слушал. А я вспомнил, что встречал его на улице: лектор показал маме, как хорошей знакомой, бидончик с солеными помидорами: «Говорю им в магазине, почему вы мне рассола не налили до самого верха? Посмотри сколько. – Снял крышку. – Вот так надо требовать свое!»
После лекции о международном положении была культурная программа. Венцом ее – Аргентинский танец. Под каблучную дробь появилась на сцене шикарная пара: мужчина – в черном тонком костюме – крепкие ловкие руки, быстрые пружинистые ноги; и женщина в огненно-красном даже не платье, а почти купальнике.
Тетки ерзали на скамейках – все так обтянуто, будто напоказ!
Танцор прошелся по кругу, отпуская подругу на длину соединенных рук, а потом тянул к себе покорным свитком. И она наскакивала на его грудь костлявой ладьей, откидывая назад плечи; поворачивалась спиной, играя бедрами. Со змеиной ужимкой заплетала ногой колено мужчины и касалась носком красной туфли его дрожащей икры.
Танцовщица изгибала спину мостиком через поднырнувшую руку, ловила рукой ладонь партнера и, как бы невзначай, ставила себе на бедро и даже ниже.
Что они вытворяли, что позволяли себе! Они казались иностранцами – непонятными, но красивыми! Зрители смотрели на них с восхищением и каким-то глупым позором гадких утят.
Но вдруг внимание крайних рядов отвлекли странный крик и пьяная возня. Какой-то парень, здоровый – как медведь на задних лапах, – пробирался к эстраде. Взгляд угрюмый и немного растерянный.
Танцоры бесстыдно кружили, «медведь» лез через лавки, поднимая детей, словно рябчиков в траве. Иногда он останавливал мутный взгляд на огненной женщине, ругаясь тихо, но непотребно.
И вдруг на пути хулигана поднялся кто-то в длинном пальто и заломленной шляпе.
Я узнал легендарного Могуту!
Паша легко развернул бузотера за плечи и повел прочь от эстрады. Тот шел покорно, пытаясь что-то сказать. За стволами кленов Паша толкнул его: мол, иди проспись. Но «медведь» опять рассвирепел! И тут красавчик Паша – будто гангстер какой-то! – вынул из кармана алюминиевую расческу. Манерно сверкнул ею перед публикой…
На эстраду никто уже не смотрел.
Многие думали, что зубья расчески заточены. Пьяный парняга схватил Пашу за плечо так, что съехала на затылок пижонская шляпа. Расческа сверкнула в левой руке, как воздушный начес. Удар правой я не заметил! «Медведь» рухнул, затем поднялся и побежал прочь, немного прихрамывая.
